Свои берега

в последние годы их оставалось двое: тётя Люба и тётя Оля.  Одна никого не узнавала, даже своё лицо в зеркале, что говорило об угасшем навеки интеллекте, совсем ничего не сообщала, если не считать простых гласных звуков, и на ходу ходила под себя, другая бегала за сестрой с тряпкой, кормила с ложечки, покрикивала сиплым баском, плакала от безысходности, и наплакавшись (таковым было её облегчение), снова кормила, прибирала, мыла сестру, и всё повторялось по кругу.
  Когда хоронили тётю Любу - в простом наспех сбитом еловом гробу, который, казалось, рассыпится, стоит по нему как следует стукнуть, и автобус был словно тот самый, - тётя Оля бесстрашно отправилась на кладбище вместе со всеми, но в помещение идти не захотела и всё прощание просидела в грязном салоне. Маленькая горбунья в блестящей голубой куртке и ярко-красном вязаном берете. "Татка меня тоже сожжёт, - проухала она потом Андрею. - Ну и пусть - всё-равно ничего не почувствую... Зато червяки глодать не будут!"


КЛАДБИЩЕ

  Чужая женщина произнесла заученную речь, вставляя где нужно "Ольга Климентьевна"; после недолгой паузы поторопила: "Прощаемся, родственники, близкие. Кто хочет, может высказаться..." Все посмотрели на Веруньчика ожидая причитаний, но дубля не последовало. Андрей Николаевич подошёл к изголовью, неловко ткнул губами бумажную ленту на затверделом лбу, перекрестился и уступил место Сергею Долгову, тот всхлипнул и, отерев ладонями глаза, пробормотал что-то доброе, остальные конфузливо столпились поодаль. Чужая женщина повернула рычаг, тяжёлая механика пришла в движение, и вскоре черные дверцы лаза, куда, скрыпя, съехала по направляющей каталка с гробом, автоматически закрылись.
  На воздухе в глаза ударило солнце. Все немножко пожмурились, мужчины проследили за любопытным серебристым кабриолетом, неспешно отъезжавшим от кладбища (за рулём - молодая блондинка), сладко подышали и побрели к автобусу.



Часть 2. ДАЛЬНЕЙШЕЕ...


МИТИНО

  "Здесь она жила последние свои месяцы. - Татьяна обвела рукой, как указкой, крошечную комнатку. - Никому не мешала, сама себя обслуживала. Зарядку делала каждое утро, хотя ей и тяжело было - вы понимаете... А для передвижения мы ей кресло-каталку немецкую напрокат взяли ("Вид из окна какой чудесный открывается! На зелень!" - вполголоса изумилась Веруньчик). Кроссворды гадала, телевизор смотрела, да больше слушала - у неё глаза плохо уж видели. И до последнего пребывала в здравом рассудке. ("Да, да - вот это важно!" - оживилась пожилая дама.) Мы её в больницу буквально за два дня до кончины отправили."
  "А что с ней?.."
  "Инсульт. А вон тот дом видите? Там депутат жил, которого пристрелили сколько-то лет назад. Прям здесь, во дворе. Нет, сами мы не видели. Его, ещё распростёртого, по телевизору показывали. Громкое было дело."
   "Это который?" - полюбопытствовала Веруньчик, на что Татьяна сообщила, что фамилию сейчас не вспомнит, и беседа плавно перетекла бы в телевизионное русло, если бы кто-то вдруг не уточнил: "Это не тот ли, которого объявили, что он страдал педерастией?"
   "Он. - подтвердила Татьяна. - Правда, прямо так не объявили. Намекали - да. Вот только при нынешнем-то либеральном толке, оно вроде теперь как бы и за добродетель чуть ли не почитается..."
   Веруньчик громко поцокала языком и бросила риторически: "Куда катится Мир?!"

  За столом мимоходом сообщили, что у тёти Оли юбилей грядёт.
  "Конечно готовились отметить, - говорила Татьяна, кивая на яства как на свидетелей, - продукты вот закупили, соки. Да всё одно к одному: недели не дотянула..."
  "Ну так на то и возраст!" - заметил Владимир ("Да-да..." - подтвердили голоса).
  "Когда дядю Германа с Виктором хоронили, - пробормотал Сергей Долгов, - она тогда всё  хозяйничала на поминках, закуску готовила. Думал, поживёт ещё годков эдак..."
  "Да и так уж пожила..."
  Владимир на секунду замялся, ощутив неуместность брошенной только что реплики, и поспешил дать пояснение публике. - Это я к тому, что восемьдесят пять - это, считай, возраст гроссмейстерский... ("Да-да!" - отозвались отовсюду едоки.)"
  "Нынче столько и не живут!" - изрёк Константин Адахиевич, старинный приятель Владимира, и где-то даже родственник, в этот раз обошедшийся без своей черезчур впечатлительной супруги, увядающей женщины с блестящим глазом и змеиной улыбкой, любящей порассказать за столом о Тадж-Махале и вообще об Индии, куда она летала с профсоюзной делегацией  лет двадцать тому.
  "Да-да... Да-да..."
  "А почему?! - Владимир поднял вверх вилку с наколотым набок кругляшом колбасы, покрутил неровной головой, оглядывая присутствующих несколько поверху, и продолжил. - Экология раньше разве такая была?  Сейчас и воздух дурной, и питаемся одной гадостью! Колбасу ту же взять... - ешь её и не знаешь что ешь: мясо или сою крашеную. Да хоть бы и мясо, вопрос - что за мясо? Свиньям, читал, в Штатах червей скармливают, которых на свином же дерьме и разводят. О, до какого круговорота, черти, додумались! Да вы кушайте, кушайте!.. - приободрил несколько затихшую публику Владимир и тут же для примера сунул кругляш колбасы себе в рот, пожевал и сглотнул. - А на комбинатах окорока ещё и соляным раствором для веса спринцуют. А по мне - так лучше тогда вообще мясо не есть - одними овощами со своего огорода обходиться. Да мёдом. Я вот когда пасеку заведу..."
  Тут все заговорили разом и каждый о своём.
  "Брат твой когда в аварию попал?" - попытал Смыслов Сергея Долгова, сидевшего от него по правую руку. Тот болезненно сморщился, переспросил: "Димка?" Смыслов кивнул. Сергей задумался подсчитывая, повернулся к Смыслову красным печальным лицом, проговорил чуть запинаясь: "Четыре года как. Он на машине в столб врезался... Сразу насмерть."
  "Я слышал."
  "Родные теперь на печальных событиях только и встречаются, а то ли было прежде... Застолье... - голосила  Веруньчик на том краю стола, где обосновались также пожилая дама и Константин Адахиевич. - Закуски... Виноград... И все помогали друг другу. А сейчас родственники разве кому помогают? На мне сейчас дача, две квартиры - наша и в Люблино, мама больная, машина - и за всё плати! А откуда мне деньги взять с учительской зарплаты, у-у? И никто не помогает. Кстати, машину никто не хочет купить? "Шестёрку"? Никто, нет?"
  "Нет-нет, никто!" - закричали все разом.
  "Жаль. А то машина хорошая. Практически новая. Гаражного хранения. После Юры осталась, потому и продаю... Водить-то некому. Одну зиму всего под снегом и простояла, поскольку гараж мне сейчас не по карману. Я бы её за недорого отдала..."
  Владимир поинтересовался, за сколько, но услышав цену чуть приподнял бровь и протянул:    "А-а-а..."
  "Я бы её легко продала, но ведь хочется, чтобы она перешла в родные руки, чтоб не абы-кому оставлять! И потом - вдруг Наташка память об отце захочет иметь? - тогда бы она могла у родни-то машину обратно выкупить..."
  Владимир вновь акнул - на сей раз довольно насмешливо - и зарылся в тарелке.
  "А денег нет совершенно! - изливалась тем временем Веруньчик так и всплёскивая локтями. - И кто мне поможет? Никто! Все только брать горазды! На днях тут Наташка клянчит: "Дай, мама, денег. Тысячу рублей. Я потом тебе отдам." Ничего себе заявочки! Эту тысячу, между прочим, ещё заработать надо!"
  "Да ладно - дала бы! - бросила Татьяна. - Вам, учителям, сейчас в первую голову прибавляют."
  "Сущие копейки! Я ж на продлёнке сижу - уроков не веду."
  "А вы бы квартиру в Люблино сдавали - всё равно там не живёте."
  "Абы-кому не хочется. Да и кто мне за жильцов поручится? У нас же там вещи."
  "Боишься - украдут? Пианино твоё, что ль, старое, расстроенное?"
  "Нет, почему? Там и отрезы, и рулоны хранятся, что мама из Монголии привезла."
  "Да кому они нужны - отрезы ваши! Сгнили, поди, за сорок лет!"
  "Чего-то мы не в ту степь... - заговорил, вставая, Константин Адахиевич, в одной руке держа рюмку, а другой то ли приглаживая, то ли отряхивая пиджак от невидимой пыли. - Давайте, что ль, выпьем. Помянем, так сказать, почившую..."
  Выпили. Закусили. Выпили ещё.
  Пожилая дама сначала Веруньчику (но та не слушала, целиком поглощённая разговором с Константином Адахиевичем), затем (за неимением поблизости свободных дам) Сергею Долгову пересказала недавно услышанный рецепт настоящей грибной похлёбки по-русски. Очень просто! Берётся квас, в крайнем случае сок от квашеной капусты, выливается в кастрюлю, в нём варится баранья нога (непременно баранья - без этого нельзя, и непременно нога, а не, допустим, курдюк или яйца, и непременно барана, а не овцы, молодого такого барашка задняя левая ножища!), туда же кладутся можжевеловые ягоды по вкусу, лаврушечка, петрушечка, перчик, ложка свежего гречишного (только такого!) мёда, и наконец, обжаренные на шпике маслята и припущенный лучок.
  Веруньчик почему-то шёпотом принялась рассказывать Константину Адахиевичу про сына, который обходится ей в последнее время слишком дорого: одним врачам за отмазку от армии уйму денег выложила, да штраф за разбитую в кафешке дверь, когда он за водкой для ребят побежал да поскользнулся, да три тысячи дознавателю, когда его с кастетом в кармане у "Локомотива" взяли ("Женька, он теперь налысо стрижётся, говорит, что он спартаковский болельщик, "спартач", а тех, говорит, кто не болеет за "Спартак", того мы будем бить и убивать. Суровый он у меня!").  А это на самом деле и не его кастет вовсе был, а приятеля, просто тот в карман ему кастет свой засунул - на, подержи, мол, - а тут их и накрыли... А в последний раз он с девкой нахальной, не москвичкой, познакомился, переночевал у неё, как у них, у молодёжи нынешней, водится, - так она наутро жалобу в милицию накатала: якобы он у неё телефон украл! - а он не крал, а просто так взял. Автоматически в куртку сунул и пошёл. Она, наглая, в милицию. Там его вычислили по картотеке какой-то, и к ним тем же вечером и нагрянули. Телефон у него, естественно, отобрали ("Жаль! - хороший аппарат"), то есть он не хотел отдавать, но ему пригрозили, что в кутузку его посадят и обыск в квартире учинят - всё перероют вверх дном - вот он и отдал. А девка эта нахальная с неё ещё и компенсацию за моральный ущерб вытребовала ("Много, много взяла!"), и за это расписку оставила, что теперь она к Женечке претензий не имеет, и в Уфу свою укатила. Такая сволочь! Но суд-то будет! И тоже, наверное, плати. Всё плати и плати... И сколько ей ещё платить придётся, если вот такие у неё детишки и других не будет? У-у?
  Выпили. Веруньчик покашляла.
  "Теперь Женька марихуану выращивает! Посадил её в горшок (Ой, косточка!), поставил на подоконник, поливает и любуется - ждёт когда она вырастет!"
  "Да он у Вас садовод!" - вырвалось у Константина Адахиевича.
  "Вот Вы всё смеётесь, иронизируете, а мне плакать хочется..."
  "Вот уж совсем это я не смеюсь... Ещё колбаски?"
  "Спасибо. И тут я говорю ему: "Зачем же ты её растишь, что с ней делать-то будешь?" - а он в ответ: "Я, мам, чай заваривать с ней буду. Чай с марихуаной - он вроде как освежает хорошо, и для головы того... полезно..." Ничего