НАВОДНЕНИЕ

столом, если бы не пес Верный. Не было времени перезарядить ружье, смерть, казалось, вот она, неминуемая, все понимал я прекрасно, но даже ни капельки страха не было в мозгу моем, на все смотрел как бы со стороны, на свою погибель.
Два медведя легли рядом, третий катался по снегу. От выстрелов вздрагивали ели, словно отшатываясь в сторону. Все было так неожиданно и страшно, что четвертый медведь должен был завершить эту картину. И он буром попер на меня. Тогда-то и принял Верный всю медвежью ярость на себя, сознательно прикрыв человека — хозяина, друга свое¬го.
Он лежал рядом с убитым медведем, с переломанным хребтом, весь изувеченный, истекая кровью, и глазами искал хозяина своего, охотника. Огонек жизни дотлевал в его гла¬зах, но мне показалось, говорил; «И все же мы победили!»
— Да, — кивнул я ему, — мы победили! Кивнул, потому что душили слезы и капали на черный нос Верного. И у того в глазу застыла крупная слеза. Тоже плакала его душа, верная собачка.
Вспоминал Сергей ту страшную картину, а в конце рас¬сказа заключил:
— Не предает человека только верный друг, а человек... он пакость, по своей натуре, и я, наверное, такой же, как и все.
Не понял хода его мыслей Михаил, и Ольга тоже ничего не поняла, а Сергей Орлов замолк. Теперь все трое молчали. Сергей стал прощаться, сославшись на свои дела, и тут же ушел. Сидели Ольга и Михаил и думали каждый о своем, но каждому, думается, об этом разговоре. Наверно, оба чувствовали себя виноватыми людьми. И прикидывали, а мог ли я быть таким предан¬ным другом, как пёс Верный? Но оба ответили себе: нет!
И если говорить об этой троице, то ни у кого из них не сложилась жизнь: ни у Сергея, ни у Михаила, ни у Ольги. Кто виноват? Конечно, сами они!
Спать легли молча. Ольга прижалась к Михаилу и ти¬хонько поцеловала его в губы. Тот вышел из забытья: вот она, женщина, рядом, сейчас нет ближе ее человека на свете. Одна во всем мире, и ночь тому свидетель. Соединились тела, пылали губы от страсти: как хочется жить, и любить, и быть любимым!
Пламенем полыхнули волосы Ольги и каскадом искр рассыпались Михаилу налицо. И ушли все заботы, горести, переживания, все отступило, далеко-далеко.
«Мир зыбкий, мир обманчивый, трудно в нем удержаться без опоры, и жизнь крута и коротка. Порой и за соломин¬ку хватаешься, а тут такое счастье, никому не отдам его, никому! — рвала мозг Ольги эта вспыхнувшая мысль: ни¬кому!»
Утро принесло долгожданное спокойствие, впервые Ми¬хаил почувствовал себя легко. Не было той гнетущей тяже¬сти в душе, что ломала его неустанно. Может все из-за Аллы: объяснились как-то, и легче стало на душе, но осадок остался, чувство вины перед женщиной и, наверное, надолго. Тело — одно, а душа — совсем другое.
— Ну что, Ольга, пора и нам прокатиться по волнам, раз погода позволяет. А то все дождь да дождь. Развеем грусть- тоску? — и весело смеется Михаил. — Солнце то, какое яр¬кое, красота-то, какая! И Ольга смеется: «Зачем ты меня агитируешь? С тобой я — хоть на край света, дорогой!»
Опешил мужик, а Ольга еще звонче смеется: «Как я тебе?»
— Да, один ноль в твою пользу, дорогая. Поневоле бу¬дешь ласковым, раз ты такая умница.
Вода кипела у самой кромки дамбы, скоро могла через край рвануть. Тогда людям горе будет. Очень вовремя дожди пре¬кратились. Увидев итоги недавней стихии, Оля и съежилась. По реке плыли бревна и целые деревья, которые пытались ухватиться ветвями за что-нибудь, но тщетно, несла их куда-то неведомая сила. Тут и Михаил вмешался:
— Не так страшно все, как кажется, смелей, дорогая, счет-то теперь у нас, по одному будет!
Ольга улыбнулась: твоя, мол, правда...
Город промелькнул быстро, вода ярилась, и все, сметая лавиной, неслась вниз. Почти все релки были в воде, даже самые высокие.
Пробовали и грибы искать, но те, бедные, стояли под водой, бежать-то им некуда, бессильные они были пред по¬током стихии, и тянулись сами к рукам: не оставьте нас, люди! Да, много грибов пропало в воде.
От островов остались на поверхности лишь макушки деревьев, которые торчали из-под воды. Куда ни глянь — всюду вода, вода. И подумалось Михаилу: «Может, жизнь моя, да и Ольгина тоже — есть сплошное наводнение: несет нас неведомо куда, зацепишься — выберешься, значит жив будешь, а нет, то бултыхаться тебе до конца, насколько силы хватит. А как быстро несет река, не жалея, бьет о камни, обо что попало — выживи тут. Если не утонешь, то инвалидом бу¬дешь. Это точно!»
Лодка забилась в такую чащу ивняков, что взмахнуть веслом было невозможно. Вылез Михаил в воду и потащил лодку за собой, проваливаясь в колдобины.
Ольга сама соскользнула следом за ним, но от холодной воды у нее перехватило дыхание. Она натянуто улыбнулась; «Я геройская вся!» Улыбнулся и Михаил:
— Хохол глазам не верит, пощупать надо!
Она доверчиво прильнула к его сильному телу:
— Так хоть теплее немного.
Скоро выбрались они на чистую воду, сели в лодку и поплыли к высокой релке. Здесь на высоком месте, развели костер, задымивший от избытка влаги. Он горел, сердито шипя — прямо как человек, недовольный погодой и сыростью.
Перекусили путешественники, чем Бог послал, и решили посмотреть грибы. «Земных» грибов было мало, зато нашли много других на ста¬рых валежинах. Сплошным ковром устилали они  сухо¬стойные деревья. Желтовато-нежные, они жались друг к другу, как дети, похожие на опят, но более веселые. Не было в них грусти ни грамма.
— Ну, вот и нам удача привалила, — промолвил Михаил, — их тут целое ведро будет. А ну-ка, смелее к нам в гости, ребята!
Те весело посыпались в короб. И солнце улыбается, и Ольга смеется — всем весело. Только комары зудят недо¬вольно, ох как недовольно, им крови свежей, хочется, о потомстве заботятся. Ну, а тут уже борьба идет не на жизнь, а на смерть, тут товарищей нет. Враги кровные! Не выдержав натиска кровопийц, люди ретировались в лодку и скорень¬ко от берега отплыли.
Стали мелькать дачи на берегу, тут и до автобуса — рукой подать. Быстро их донесло к месту при такой воде. Рыбе сейчас раздолье, по траве шастают сазаны, ходуном ходят от этих речных «кабанов» береговые тальники. Они сазанам не помеха, все собе¬рут вокруг прожорливые «поросята» - жируют, разбойники.
Собрали лодку и двинулись к остановке Ольга с Миха¬илом. Но не тут-то было, ребята: вода переливалась уже через дорогу, дачи плавали, и приходилось идти по воде, иногда по пояс.

— Что творится, сколько дач утонуло! — вздыхала Ольга.
— Жалко, людской труд пропал, картошку, и овощи поку¬пать придется.
— Жалко, а что сделаешь, — вздыхал и Михаил, — При¬морье вон каждый год топит и ничего, терпят люди, так устроен человек — терпит.
Возле самой остановки отжали одежду. Ольга смотрела на Михаила пристально.
— Что, Оля? — спросил Михаил.
— Ты меня столько носил на руках сегодня — за всю жизнь меня столько не носили. Ты хороший!
— Моряк ребенка не обидит, — отшутился Петров, а сам подумал: «Эх вы, женщины, оставались бы такими хороши¬ми всегда, можно и всю жизнь носить вас, не жалко...»
Дома они нажарили скоренько картошки с грибами, Ольга суетилась сразу, и по другим хозяйским делам.
«Расторопная хозяйка, — думал Михаил, — может, сама судьба прислала ее ко мне, кто знает? Но в доме уютней стало — это точно!»
Поужинали уже спокойно без всякой спешки, попили чайку и прилегли отдыхать. Вот ту-то Ольга и спросила Михаила, видно, давно хотела, но не решалась:
— Миша, а ты вредным бываешь? Мне кажется ты очень подозрительно хороший...
Весело стало хозяину, закатился смехом:
— Сначала уточни, что такое вредный? Один орет-орет, но вроде от него никакого, а другой все исподтишка делает. Вот такой и есть самый опасный. Хочешь, тебе анекдот расскажу?
Ольга кивнула.
— Собрали представителей всех стран воедино, в одну группу и отправили их в круиз. Пусть свет посмотрят, пооб¬щаются целый месяц друг с другом. И вот невзлюбили все китайца, а за что — и сами не знают. Ну и давай ему всякие козни строить. Так уж сотворен человек: кто гайку в суп китайцу закинет, кто гвоздик в крышку стула загонит. Ко¬роче, кто что придумает. Да еще друг с другом соревнуются, кто похлеще придумает. И так целый месяц. Ни слова протеста, ни воз¬мущения от китайца не слышно—  стена непробиваемая. Всегда вежлив он, всегда почтителен со всеми.
И вот настал последний день круиза. Стыдно пассажи¬-
28
рам стало за свое поведение. Посовещались они и решили на совете, просить у китайца прощения, совесть их заела. Выслушал всех внимательно китаец, все их извинения и говорит:
— Нисево-нисево, извиняйся не надо: я вам в чай тоже целый месяц писал!
Все так и опешили. Кто из них вредней, а кто мудрей?
Ольга смеялась: «Ты у меня и мудрый, и безвредный, но к чайнику и близко не подходи!» На том они, и порешили...
За свои обязанности взялась Ольга круто. Перевернула квартиру снизу доверху, вдоль и поперек. Весь его холостяцкий уют рассыпался, точно песочный домик. Все перестирала в доме, все перемыла, пыль всю повыколотила из всех тряпок, все углы разобрала, и лишнее выкинула. Суетится, устали, со¬всем не зная, все в доме уют создает. Молчит Петров, хотя и жаль ему быта холостяцкого. Привычное, его спокойствие нарушили. А все же доволен: молодец Ольга!
Кое-что Ольга из дома притащила: свою посуду, мясоруб¬ку, что-то еще ей привычное и обкатанное в обиходе, удобное в использовании. Навела порядок в доме, села за швейную машину и строчила целый день: все себе перешивает, свои наряды, да и Михаиловы в порядок приводит. А в довершение всего, она взяла и сшила Михаилу подъемник. Из старой, ненужной тюли скроила. Тот нужен был на рыбалке, для ловли малька на приманку. Старый подъёмник, - уже на помойку годился. Этим она растрогала Михаила окончательно, его рыбацкую душу.
— Да, Оля, руки у тебя на месте — это точно, — признал¬ся рыбак. — Приучу тебя, и будем вдвоем рыбачить: лодка есть, сетки есть, а помощник из тебя толковый выйдет.
И Ольга сияет:
— Ну что, убедился, что я все могу? — и целует Михаила. Тому и сказать нечего, тут и без слов все ясно.
Придет Петров с работы, а на столе и первое, и второе, и третье. А на четвертое — все, что хочешь! — и смеются оба, весело им.
— Хочешь, Ольга, расскажу тебе анекдот про мужика и жену, про их жизнь постылую?
— Плохо живут супруги, а с годами все худее и хуже. Жена змеей стала конченой. Все ей не так: то, и другое, и все, что он ни сделает, — все плохо. Терпел мужик, терпел, и кончилось его терпение.
«Убью я эту змеищу, пусть в тюрьму посадят, а сил моих уже нет терпеть. Весь произвол — ее». Потом прикинул он, что
29
дадут-то очень много ему, если ее убьешь, как за хорошего чело¬века. Вот тут-то и задумаешься поневоле. Но голь на выдум¬ку хитра. И тут нашелся выход — жизнь подсказала. «Если умрет жена в постели, при исполнении своих «обязаннос¬тей», то за что же можно судить мужика? Умерла жена счас¬тливо, с улыбкой на лице, в радости можно сказать, в пол¬ной любви и гармонии к своему мужу... Так за что же су¬дить бедного? Не за что!»
И принялся он за исполнение своих обязанностей муж¬ских с вечера и до самого утра. Но не рассчитал своих сил, бедный, и под утро уснул крепким, здоровым сном. Опло¬шал тут мужик, одним словом. А утром глаза открыл, жена в доме, что бабочка порхает, вся разнаряженная, счастливая пресчастливая, так и светится вся.
И к