НАВОДНЕНИЕ

без следа, только горечь в сердце никогда не исчез¬нет, но кто об этом узнает? И вот сидят два друга, два холо¬стяка, за одним столом, а на столе — бутылка водки да за¬куска небогатая.
— Ты помнишь, Миша, как раньше было, как читал свои
стихи наш друг Саша Козлов;
...И чтоб отметить нашу встречу,
По полной кружке мы нальем,
Не по стакану, а по флотской кружке!
Я из нее три года пил,
Она теперь мне как подружка,
А как держать стакан — забыл!
— Давай за встречу дружище!
Только Михаил не пил уже с десяток лет. Да и с Серге¬ем выпил не водки, а кружку сока. Тот не возразил. Значит, так надо. Многие критерии пришлось пересмотреть друзьям за годы после службы, много поправок внесли в свой жиз¬ненный уклад и повседневный обиход. За сок не обиделся Сергей.
Сидят они за столом, неспешно разговаривают, а напро¬тив, на стене, две фотографии, Сергея портрет, рядом фотка Михаила; бравые моряки, грудь колесом, распирает тельняш¬
8
ки, — молодые, здоровые и взгляд геройский. Как сильно они изменились с тех пор, но фотографии рядом. Не ожидал этого увидеть Михаил.
Сергей встал и подошел к портретам;
— Смотри, Миша, мы всегда здесь рядом. С самого дем¬беля. Посмотрю другой раз, и легче на душе станет. А порой тяжело было, сам знаешь!
Ничего не сказал Михаил, пожал руку друга, оба помол¬чали немного, а дальше полились воспоминания, так и на¬хлынули на них, как волны прибоя. Веселые, и разгорячен¬ные встречей, перебивали друг друга; «А помнишь?! По¬мнишь, как познакомились мы в учебке?»
Как не помнить! В тот день завязалась драка с сахалин¬цами, тех было много, а Михаил — один. Но не уступал он, не сдавался, а тут и Сергей на помощь прилетел. Быстренько разметали они вдвоем задир — так и подружились и держа¬лись уже вместе с тех пор.
А еще, сколько смешных случаев было! Помнишь, как все курсанты подстригали друг друга? Раньше и ножницы в руках не держали, а тут стригли озабоченно, не хотели наряды вне очереди получать, вот смеху-то было, а что де¬лать? Тут и отличился Сергей Орлов, вызвался подстригать самого инструктора, старшину второй статьи Лукьянова, кра¬савца и придиру.
— Есть мастера у нас или нет? — вопрошал инструктор курсантов? — Есть, кому доверить свою голову или нет? — настаивал тот, все притихли. Тут и вышел мастер-парик¬махер — Сергей;
— В лучшем виде исполню, товарищ старшина! — и ни тени смущения не было на его лице. Орел, да и только.
— Ну что, Орлов, приступай! — не заподозрил ничего каверзного инструктор.
Долго и упорно трудился Сергей, семь потов пролил — старался. А когда Лукьянов показался в кубрике на всеоб¬щее обозрение, то все невольно разразились хохотом; такую прическу сделать мог только враг. А еще хуже врага — толь¬ко Сергей Орлов. А он постарался на славу.
Посинел от ярости старшина, когда увидел себя в зеркале.
— Ой, маменька! Что там было на его бестолковой голо¬ве, такой палисадник я ему развел! — смеялся сейчас, спустя годы, Сергей. — Там клочок волос торчит, там проплешина.
там гривка осталась, — пошутил тогда я на славу, всех на¬смешил, но нажил себе врага заклятого, ох нажил! Из наря¬дов не вылазил, бедный.
Пока флотские кореша смеялись, гости подошли. В де¬ревне всегда ты на глазах у всех. Здоровались, знакомились. Так и увиделись Михаил и Алла. Сергей сразу шепнул дру¬гу: «Вот тебе кого надо в жены взять, за ней ты будешь, как за каменной стеной, за свой тыл будешь спокоен! Ты ведь этого хотел, об этом мечтал?» А глаза его карие озабоченно смотрели на друга. «А ты, Сергей, почему теряешься? — спро¬сил Михаил. Или сам не хочешь жить по-человечески, семь¬ей?»
Тот промолчал, хотя, видать, вопросы эти задели Сергея. Михаил заметил это, но повторить вопросы не решился. Однако Сергей внес ясность:
— Да я из тайги ведь почти не вылажу, да и с женой еще не разведен, своих проблем хватает. Тебе проще намного, ты кругом один.
Сергей поднялся, снял со стены гитару, и все притихли. Все гости, видимо, знали, как умеет задеть душу гитарист. Хоть и самоучка, но многое осилил. А главное — душу мог до слез разбередить, до боли. И Сергей пел о том, как гибнут ребята-подводники в отсеках, горят заживо. Можно спас-тись, попытаться, уйти в другой отсек, но огонь все равно опередит, и тогда смерть всем. И держат крепкие матросы более слабых духом товарищей, с хрустом диким выворачи¬ваются руки из плечевых суставов, но, стиснув зубы или матерясь, не дают обезумевшим от боли ребятам кинуться к заветным задрайкам... Иначе гибель всем, всем, всем...
Вернулась субмарина к родному причалу своим ходом, а за это двадцать семь ребят заплатили своими жизнями...
Как давно все это было, в семьдесят четвертом году.
Сергей поет, а у гостей слезятся глаза, весь экипаж погиб и нет виновных. Слова слетают с уст Сергея, как набат, и усиливаются в мозгу многократно: «беда, беда, беда», и кто ответит за эту трагедию или нет виновных? Нет!
Кто написал первую песню о подводниках — уже неизвестно, а вот эту сложил и озвучил Сергей, бывший подводник. Он пел, а гости слушали стоя. Так же, стоя, и помянули всех погибших моряков-подводников.
Алла очутилась рядом с Михаилом, как-то непроизвольно все получилось. В ее больших синих глазах еще стыли слезы.
— Это вы там были в семьдесят четвертом с Сергеем?
— Нет, это наши друзья по учебке. Мы на дизельных лодках служили, а песня об атомоходе. И на «Курске» наши братья-подводники, мы все — родные навеки.
Опять помолчали.
И тут Петрову попалась на глаза тетрадь Сергея, а там песни, интересно, сколько их? Неужели он их сам написал? Друг утвердительно кивнул:
— Эта только малая часть, а в голове еще ой сколько! — и улыбается скромно.
— Взял бы ты да напечатал их где-нибудь в газете для начала, а там и книгу бы издал. Смеется: «Моя книга тайга, она меня слушает, она меня понимает, она питает мою душу, и не надо мне ничего. Это все для себя написано».
И опять песня: «Памяти моего друга посвящается», и звучат слова, как камнепад. Трагедия произошла с Сергеем: нечаянно застрелил он друга, напарника по охоте — непред¬намеренный выстрел. Суд его оправдал, но кто снимет вину с души? Разве сам себя простишь? И каждое слово, что камень, тяжестью ложится на сердце; с тех пор Сергей сам казнит себя, и хуже мучения не придумаешь. Белые ангелы приняли душу друга и парят вместе с нею над Сережей, а он со слезами на глазах просит простить его. Но ангелы парят свободно, им ничего не надо; «Ты сам себя прости», а он не может, не может простить. Эх, судьба!
Не стал бы петь Сергей эту песню, но ведь когда-то высказаться надо, облегчить душу. Отложил он гитару, вы¬пил рюмку молча и надолго задумался, руки тяжелые лежа¬ли на столе без движения, вены бугрились от запястий до локтей. Умереть было бы легче — пытка!
Потом он поднял глаза, жестом подозвал Аллу и промол¬вил тихо; «Зачем тебе мучаться одной? Михаил тебе самая пара. Легче будет вам вдвоем, правда, Миша?»
Смутился Петров, но промолчал.
С другом прощались недолго.
— Я хочу уйти с тобой в тайгу, на целый месяц и там поговорить обо всем. Многое надо тебе рассказать, Миша. Приезжай, буду ждать тебя.
Ушел Орлов, а на перроне остались двое; Петров с Аллой, близкие Сергею души. Алла выразила желание про¬ехать с Михаилом в город, посмотреть, как живет Миша, заодно уладить свои хозяйственные дела, кое-чего купить. Все равно ехать бы пришлось — рано или поздно. Конечно, понравился ей Михаил, и она не скрывала этого, такой за¬щитит ее, если надо. Сложен прекрасно, плечи крутые, взгляд открытый, а душа, как у ребенка. Но что-то есть в нем, ей неведомое, и это что-то влечет ее. И как в омут головой она ринулась без оглядки ему навстречу. Жизнь ведь коротка, и счастья совсем еще не знала, обидно!
Дома у нее мама с сыном осталась, старенькая уже, а помогает во всем; «Езжай дочка, может, и получится у вас что-то в жизни, приглядитесь друг к другу. Не одной же тебе всю жизнь мыкаться по свету. Может, и человек он хороший! — и перекрестила; с Богом!»
Город их встретил суетой и шумом. Городу совсем не до них, таких серьезных и озабоченных. Зашли они в магазин, купили продукты необходимые и пошли домой, скорее, к Михаилу.
Ужинали уже в темноте, тут и усталость их одолела. Пока Алла убирала посуду, ополоснулся Петров в ванной и при¬лег на постель. Проснулся он оттого, что кто-то гладил его по щеке, рука была прохладной. Пахло мятой или еще чем-то лесным; то ли земляникой, то ли клевером, не понял сразу Миша. Копна волос легла ему на грудь и разметалась локонами по лицу и глазам, пахнуло на него чем-то родным и далеким; сенокосом, душистыми травами... Он уже видел ее васильковые глаза, чувствовал ее каждой своей клеткой. Алла все теснее прижималась к нему. Луна смотрела в окно и словно улыбалась. Полноликое лицо ее сияло и изучало мягкий нежный свет; «Будьте добрее, люди, любите, друг друга, дарите себе радость. Эх вы, дети малые, а огрубели-то как! Зачем?!»
Все человечество было под крылом ночного света, но и ему не все подвластно; влюбленные не замечают и не слы¬шат лунный свет...
Утром Михаил еще спал, а Алла уже суетилась на кухне,
— красивая, и счастливая. Как мало женщине надо! Всего одна ночь, и Золушка превращается в принцессу, и вся ее неотрадная жизнь забывается. Женщина обретает уверенность в себе, расправляет крылья, ей снова светит солнце. Что она видела от бывшего мужа: пьяные крики, постоянные угро¬зы и побои. Вся его жизнь — шествие по зонам, ну а ей-то за что кулачные «награды» от него: за то, что ждала его, мучилась и детей растила.
Сгинул он, муж подконвойный, где-то на Севере. И ник¬то ничего не знает. Лишь сын до сих пор ждет отца своего. По трезвянке он был мастером на все руки, и сын помнил его такого. Но это редко бывало...
Жалко женщине стало одинокого Михаила, жалко в том смысле, как пела Людмила Зыкина: женщина на Брянщине или Смоленщине не скажет «люблю», а «жалею». Алла вдруг почувствовала, что готова всю себя отдать, лишь бы ему было хорошо. Она поверила, убедила себя в том, что он хороший.
Проснулся Михаил и смотрит в ее большие добрые гла¬за, которые так удивляют его: чистые и совсем еще детские, даже не верится, что может такое быть, ведь годы уже не юные. «Ох уж эта жизнь, — думал он. — Не охватишь ее и узду на нее не накинешь. Пронеслись годы, а глаза у Аллы остались удивительной чистоты — озера, а не глаза...»
Два дня пролетели быстро, пора ей и домой собираться, ждут ее там, а уезжать не хочется. Михаил поспешил ей навстречу:
— Возьми ключи, Аллочка. Если приедешь, то чтобы не стояла под дверью: хозяйничай у меня дома, так проще бу¬дет, правда? Поцеловала Михаила женщина, спасибо, мол, за доверие. И глаза её залучились радостно: есть счастье на земле, конечно, есть, и сегодня мы счастливы, правда, Миша? И день, какой чудесный, я его запомню на всю жизнь, и тебя запомню!
Уехала Алла, а он занялся домашними делами, но был где-то далеко-далеко от них мыслями. И понял Михаил, что не время делами сейчас заниматься. Прилег отдохнуть не¬много, но и сон что-то не идет, душно, кажется... Тут на глаза ему и попался зайчонок, и сразу вспомнилась Ольга, - и ее пренебрежительный резкий голос: «Зайчонка-то надо вер¬нуть ребенку». Как будто ему нужна эта игрушка. Подлетел хозяин с постели, зацепил зайчонка злополучного и на ули¬цу, чтобы с глаз долой, из сердца