забвенья – только страх, страх, страх. Предвестник уничтожения. Невозвращения. Нестановления.
Так и висел он в бездне, в окружении заклятых изломов пространства, готовых немедля пожрать его, и тихонько исходил страхом… Надеялся ли он на что? Нет, ибо ему не дозволено было надеяться, даже на скорую свою абсолютную гибель. И всё-таки, всё-таки… Где-то на самом изломе его раздвоенности, в зыбкой пустоте порабощения таилось неповиновение, просчитать или проследить которое было невозможно. И именно оно вдруг стало сосредоточием каких-то ярких всплесков в его измученном состоянии полураспада, и неожиданно всплески эти закружились уже и снаружи его кокона, проявляясь метелью из танцующих золотых искорок, и искорки эти в своём непрестанном движение выстроились перед ним в дрожащий город с куполами-луковками, струящимися в черноте… Ему не дозволено было ни видеть, ни осязать это – но он видел и осязал, и дрожал, и струился вместе с золотом оберегом. Его начали разрывать тут немыслимые вибрации ужаса, исходящие на этот раз уже из черноты вокруг, и вскоре город растворился совсем под их натиском, оставив ненадолго после себя лишь золотую пыльцу, тревожившую чужое мироздание…
Вокруг него началась суматоха, и он совсем съёжился в своей чудовищной реальности, не понимая и не осязая ничего. Но билась, билась в нём оставшаяся золотая точка надежды…
Глава 5
-Испытуемому приготовиться!
Он уже не ощущал судорог боли и унижения. Он оставался ещё хоть кем-то или чем-то, потому что что-то заставляло его это делать. Он уже не помнил, что. Он уже не знал, зачем. Он просто ждал. Пустой и бесстрастный.
-Он готов.
-Приступить к аннигиляции.
Пустота стала наполняться, зловеще и неуловимо. И когда самую его суть стало рвать на части, отбоя не последовало. Какой-то частью сознания он зафиксировал, что форма вокруг него начинает сворачиваться и как бы выходить за свои пределы, приобретая нечто, крайне отдалённо напоминающее цвет. И всё это запредельное нечто устремилось к нему; и …
Но, прежде чем превратиться в ничто и стать безликой частью невиданного до сих пор ни в одной из Вселенных оружия уничтожения, он разрядился вдруг невесть откуда взметнувшейся в нём золотой пыльцой яростью. Внутри него и снаружи бушевало золото. И неожиданно искажённая от немыслимой энергии форма не заглотила его, а лишь обтекла, продолжая пожирать самое себя. Заполненный золотым светом, он ощутил, что может двигаться по бесконечному золотому мосту, выстроившемуся снаружи, там, где образовались пустые прорехи пережёванного мироздания. Куда вёл этот мост? Он не знал. Но надежда внутри, сменившая ярость, подсказывала ему, что это путь к самому себе.
И он поверил, и, сам став лучиком света, растворился в выстроенной для него дороге… Но это было только начало пути. Пути без конца.
Глава 6
Мироздание вокруг него взбесилось окончательно. Казалось, оно задалось целью уничтожить себя, но только не дать ему уйти. Страшные всплески энергии оставляли после себя антивещество, всё сжимающееся вокруг пучка света, пока наконец тот не искривился и не замкнулся на себя. И наступило равновесие. Свет переливался в себе, никуда не устремляясь, а мир вокруг превратился в подобие чёрной дыры, законсервировав себя от дальнейшего уничтожения, расточая на это последние остатки энергии, и не в состоянии уже поглотить свет. Всё кончилось. Вообще всё. Последнее, что проявилось в его сознании, ещё заполненном светом, было ощущение оправданности любой жертвы. Он не победил. Но и не проиграл. А потом его не стало.
Сколько это продолжалось? Ни сколько. Не было ни времени, ни его антипода – безвременья. Не было ни формы, ни отсутствия формы. Всё было наполнено лишь содержанием – замкнутым на себя. Поэтому не было и содержания.
А потом что-то изменилось. Мироздание, частью и античастью которого он сейчас был, нашло в себе силы начать новый виток становления и ответить жертвой на жертву. Он вдруг снова ощутил себя; себя, вовлечённым в процесс энергообмена. И оппонентом его была высшая энергоструктура этого мира, жаждущая реванша.
Свет начал распрямляться, устремляясь в путь, против его воли. Явилось знакомое ощущение полного благоговейного подчинения, а потом его стало разрывать на части. Странным образом это вдруг прошло…. Мир вокруг опять взбесился, но на этот раз источник возмущения шёл изнутри, от него, ставшего оппонентом, и оппонента, ставшего им. Ещё более совершенное орудие уничтожения было приведено в действие. У пути появился конец. Жертвенность сменила знак.
Глава 7
Наконец-то, полностью подчинившись, он обрёл покой; блаженство размытости в чужой воле, осязаемое даже не смотря на предчувствие неминуемого. Это неминуемое включало в себя и новое становление, которое он ощущал всё сильнее и сильнее, но как-то отстранённо и бесстрастно… Он не хотел ничего. Он устал бороться; он вообще слишком устал, как будто вместил в себя усталость, взятую из нескольких мирозданий.
И тут их безумный красный поток энергии, частью которого он был, столкнулся с другим потоком, ровным и светлым, непонятно откуда и взявшимся, ибо ему неоткуда было браться – они находились на другой стороне мироздания, в зазеркалье. Но поток был, и когда он столкнулся со своим антиподом, произошёл взрыв, в котором растворилась вся светлая безмятежность, и лишь чуть дрогнула кровавая пелена. Энергии были несопоставимы… Но последствием этого взрыва была одна странность, а именно то, что поглощённая энергия при столкновении вызвала вибрации, доступные для восприятия только ему - усталому пленнику, сломленному рабу. И как не слабы они были в общем потоке других вибраций, за которыми стояла мощь разъярённого мироздания, они заставили его проснуться. Всё, что он мог сделать, это лишь противопоставить себя враждебной беспощадной силе, и в какой-то момент ему это удалось - но какой ценой! Бедный, жалкий, разрываемый на части встречными страшными энергопотоками, он в своей последней и отчаянной попытке всё-таки на мгновение вышел из-под контроля чужой силы, и этого оказалось достаточным, чтобы вздыбить поток и заставить его пожирать самого себя, распыляясь и отклоняясь от цели… И свет вырвался из клокочущей клоаки, и бережно понёс его истерзанные остатки к восставшим струящимся воротам, за которыми угадывались купола-луковки, и пронёс его над ними; и вот уже набежала волна и осторожно уткнула его безжизненное тело в берег…
А потом раздался страшный взрыв, и следующая волна уже суматошно накрыла его и потащила за собой в море…
Ч А С Т Ь III
Глава 1
…Кащей даже не горевал - это состояние подразумевало наличие неприятных, конечно, но всё-таки эмоций. Так что бесстрастное исступление его горем назвать было никак нельзя. Вид раскрытых бесчисленных сундуков, некогда слепящих глаз своим содержимым, вгонял старика в отвратительный холодный транс, почти физически сопоставимый с отвратной картиной огромных залежей бурой окалины, лезшей из-под покорёженных крышек. Да и сами эти крышки, выковыванные не за одно столетие лучшими умельцами, покрытые диковинными узорами и означавшие, по сути своей, только одно – предвкушение от предстоящего созерцания его величия, теперь словно насмехались над ним, скалились невесть откуда взявшимися ехидными линиями рисунков. То вон какая-то мерзкая рожа подло подмигивала ему контуром лепестка, а то вон и силуэт прекрасной девы фривольно обращал к нему, извините, похотливый зад. Не понимая, что он, собственно делает, кащей дубасил каменюгой по этим рожам и задам, заставляя их принимать лишь всё более и более издевательские видения, пока наконец не отбросил камень, упал ничком на один из сундуков и зарыдал, немощно и отчаянно, без слёз и всхлипов, исторгая из себя лишь одну монотонную серую ноту скорби… Горе всё-таки одолело безумие. Но зачем? Меньше всего ему сейчас хотелось это знать.
Сундуки с рубинами какой уж день не прекращали излучать тепло. Все остальные камни давно превратились в пепел, а эти всё мерцали и мерцали тусклым заревом, дотягиваясь своим кровавым свечением до и так уже поверженного былого великолепия жёлтого металла. С них ведь всё началось, проклятых, с них. До скончания бесцельных дней теперь не забыть ему, несчастному, как вскочил он, когда по глазам резанула красная нить, прорезавшая ларь с изумрудами, аки меч какой нерукотворный, и уж бы ослепило его совсем – но нет, видел он – видел! – как подчиняясь некоей высшей силе с треском слетали с петель крышки нерушимо сделанных сундуков, когда касалась их красная нить и спящее золото – его, его золото! – просыпалось и зачинало бунт против своего хозяина…
Оно закипело разом, вздыбилось на какое-то время лавой и тут же полыхнуло потоком света, направленного в одну сторону - к дому черномора. Земля испуганно разверзлась, пропуская сквозь себя мощь сокрытого на долгие века богатства, становясь при этом его союзником, извиваясь змейками огня. Кащей одним махом по–молодецки выскочил через какую-ту проплешь наверх и закрутил головой, мелко тряся непослушными конечностями. Лавина света сокрушила жилище чародея, и сам он едва различимой испуганной тенью дефилировал снаружи, едва ли понимая, что происходит. А потом раздался тот самый страшной силы взрыв, навсегда изменивший картину их мира. Тьма и свет прекратили играть в прятки и столкнулись лоб в лоб – кто кого. Северное сияние, только начинающее процесс самолюбования спектром немыслимых своих красок и вдруг тут же растекающееся немыслимой чернотой – вот на что это было похоже для человеческого или какого там глаза. Пространство вокруг избушки черномора заметно искривилось и задрожало, а самого колдуна с немыслимой силой швырнуло куда-то в сторону леса. Этого кащей вынести уже не смог. Тихонько скуля, он упал на четвереньки и по пляшущей поверхности пополз в направлении какой-то дыры, мало отдавая себе отчёт, зачем ему это, собственно, нужно, разве что забиться куда поглубже, а там – чёрт с ним – пусть заваливает, лишь бы не видеть этого конца света… В дыру он угодил удачно, свалившись на спину, и пополз, пополз, пока не уткнулся головой в кованный ящик и затих, сжавшись в комок ужаса и бессилия…
Оставим же пока его в покое, бичуемого цепью неотвратимых событий в надломленном сознании, чтобы поведать о других разрушительных последствиях случившийся коллизии. Ландшафт Лукоморья сразу изменился до неузнаваемости: новыми очертаниями выкроилась береговая линия, холмы перестали быть холмами, напоминая теперь лишь кучу сваленного строительного мусора, а овраги, милые овражки с журчащими ручейками , превратились в отвратительные безжизненные ухмыляющиеся трещины. Почти все деревья торчали вверх корневищами. Дуб… дуб тоже не устоял и лежал на боку, всё-таки сохраняя хоть какую-то видимость приличия. Все постройки были разнесены по брёвнышкам, кроме избы на курьих ножках: одна нога её намертво вцепилась в близстоящую здоровенную ель, а другая обхватила своим когтистым основанием ползущий под ней корень, и обозначенная конструкция обрела ту необходимую жёсткость, которая и позволила ей сохранить избу
