Ч А С Т Ь I
Глава 1
- …Вот так-то, парень, - вещал кот, самозабвенно слушая самого себя. - Настоящий мужик должен походить повадками на кота. Настоящего, разумеется. Он должен приходить и уходить, снисходительно позволять себя кормить и чесать в нужных местах, и - ни в коем, ни в коем случае! - не делать того, что ему претит. Свобода воли, так сказать, в самой что ни на есть пленительной непосредственности. Понятно?
Серьёзный мальчуган двенадцати лет отроду кинул.
-Ну, тогда почеши спинку, - вальяжно развалился кот.
-Не буду.
-Эт-т-о почему ещё? – прищурился кот.
- Боюсь, что после этого наша беседа потеряет свою пленительную непосредственность. Я пошёл.
Он не улыбнулся – он никогда не улыбался.
-Ты к черномору, али к богатырям? – несколько обиженно осведомился кот в уходящую спину, и, не дождавшись ответа, проворчал:
-Кого-то этот несносный ребёнок мне всё больше и больше напоминает…
К Лукоморью подкрадывался вечер. По еле уловимому привкусу скорее всё же июльский, чем майский или сентябрьский – деление на времена года здесь было весьма условным, а снег мог выпасть только по прихоти Кирилла. Баба-яга тогда яростно топила печку и обещала заставить метлу собрать большущий сугроб и засунуть туда «фулюгана». Она знала, что такое зима. Кирилл узнал об этом сначала из рассказов лешего, а потом уж и сам увидел в трансмедитации. А раз увидел, то уже был способен и воспроизвести. По просьбам ностальгирующего лешего.
К черномору пока не хотелось, а вот по богатырям он успел соскучиться. Два дня они не выходили на берег, но сегодня-то уж должны были появиться непременно. И точно, когда он увидел море, дядька Степаныч уже уверенно рассекал грудью волны. Странное это было море, если сравнивать его с земными морями, налитое синей тяжестью, с бездонными фиолетовыми переходами, и игра света и тени не на шутку озадачила бы Клода Моне, величайшего из художников природы. Мальчик знал об импрессионизме, гуманизме, снобизме, коммунизме… и ещё о тысяче самых разных «измов», данных человеком явлениям и проявлениям, и знал не на базовом школярском, а на самом что ни на есть глубинном, доступном лишь гениям, уровне.
Богатыри выходили на берег, в золотых доспехах, синеглазые и статные – та ещё бородатая порода. Доспехи аккуратно снимались и ложились на песок рядом с мечами, щитами и воткнутыми копьями, и вот уже на берегу оказались более чем три десятка мужчин в исподнем, с оберегами на шеях. Обереги были самые разные, и вешались они по два – одни подобранные в море, другие – с земли. Ракушки и куриные божки, жемчуга и хитроумное сплетение сучков, выточенные куски коры и сушённые морские коньки – и много, много чего ещё разного висело на богатырских шеях. Дядька не раз предлагал мальчику надеть что-нибудь на свой выбор, но тот лишь качал головой, и Степаныч, подумав, в конце признал-таки его правоту: зачем живому оберегу нужен застывший кусок янтаря?
-Здорово, малец, - пророкотал Степаныч, подбрасывая серьёзного мальчугана в воздух и бережно ставя на песок. – Как успехи в борьбе со вселенским злом?
Дядька за время своей добровольной командировки на грешную землю успел изрядно обрасти сарказмом, из-за чего общаться с ним порой бывало тяжеловато. Кирилла это, впрочем, никак не задевало.
-Спасибо, пока сохраняем равновесие. А вы где были эти два дня? Опять у кита?
-У кита, чудо-юда доморощенного… Устал я от него. Вон, Лёха тебе расскажет, что эта скотина опять удумала.
Лёха, заранее улыбаясь, включился в беседу и заработал на публику, делая паузы и тараща глаза:
-А что? Ещё как расскажу. Заскучала наш рыба-кит… наша кит-рыба… тьфу ты! - запутался… Короче, скучно стало киту. И вроде бы как все мы его повадки уже изучили – но тут удивил он нас, да… Не было на этот раз ни проглоченных кораблей, им же и сотворённых, ни бури несусветной, ни невесть откуда взявшихся слонов с черепахой– нет!... Ты спросишь - а что же было-то? - Тут Лёха сглотнул и выдохнул:
-А радугу наше чудо-юдо захотело увидеть, вот что! Решил, значит, набрать воды и пустить струю на солнце. Он откуда про это проведать-то мог, а? Хорошо, что хоть дельфины его сдали…
Мальчуган пожал плечами:
-Он фантасмагорическая картина мироздания. Радуга вполне вписывается в эту картину.
Лёха озадаченно посмотрел на него, потом продолжил:
- Чего? Ну да ладно… Подоспели мы, в общем-то, вовремя – он только собрался под воду уходить, чтобы значит, как ты выражаешься, образовать какой-то там временный престранный излом, а тут– бац! - и мы ему поперёк дороги. Полдня шеломами ему воду куда-то в башку заливали, а потом – я только сунулся посмотреть, так он отомстил, отомстил! Минуты три я летел вверх на струе, а потом ещё и пять вниз, но уже сам по себе. Я ведь мог и головой о небесный свод удариться, да?
Мальчик покачал головой.
-Нет. Этой концепции не хватает изящности.
-Чего? Ладно, ладно… Приземлился - то есть, приводнился – я так себе; лежу, значит, в ушах шумит, и тут, смотрю – ещё кто-то на меня летит, орёт и руками машет…
-А ну, хватит трещать, - резко вмешался дядька. – Было и было. Два дня в суете потратили: наливали да летали, летали да наливали… - Скопившееся раздражение прорвалось.
-Ну, а радуга-то была? – поинтересовался мальчик.
-Была, - разом кивнули Степаныч и Лёха.
Лёха тут же попытался добавить:
-Не все, правда её видели… - но Степаныч ( «Хватит, говорю, трещать» ) двинул его по загривку, и Лёха обиженно замолк.
-Так, - тут же перехватил инициативу дядька, - пора бы размяться. Ну-ка, кто на меня?
Воздух наполнился сопеньем, кряхтеньем, гортанными вскриками, шумом топчущихся и падающих тел - богатыри мерились силушкой. Дядька собрал вокруг себя троих и поочерёдно расшвыривал их в стороны, пока один не изловчился, круто подсел под него и даже попытался перекинуть за спину, но не осилил и упал на песок вместе со Степанычем, который в отместку немедленно принялся его дубасить. Вообще приёмы встречались самые разнообразные: от подсечек до сшибки грудью, а кое-кто с успехом применил и болевой на руку, заставив истошно завопить соперника. Запыхавшись, богатыри уселись в кружок и попросили Кирилла «изобразить что-либо из мордобоя диковинное». Мальчуган прикрыл глаза, настраиваясь и подключаясь к нужному полю информации, а потом поочерёдно изобразил «дракона» и «богомола» из китайского кун-фу. Богатыри смотрели и фыркали, а бойкий на язычок Лёха выразил общее мнение:
-Нам с нашими плечами да рычагами пришибить их – плёвое дело, если скакать будут помедленнее…
Уже заметно проступил вечер, и жёлтый кружок солнца начал тускнеть.
-Гроза-то будет? – поинтересовался дядька.
Мальчик кивнул.
-Ночью. А вы когда в море? Охотится не будете сегодня?
-В другой раз. Скоро уж будем собираться… А тебе, поди, к черномору пора?
Кирилл кивнул.
-Пора.
-Не хочется?
Мальчик помедлил с ответом.
-Он врать опять будет.
-Ну, Лёха-то наш может и почище чего-либо сочинить…
-Так он же не для себя. Он для гармонии, - проговорил Кирилл. – И, не дожидаясь Лёхиного восклицания, добавил:
- Для лада душевного.
-Точно! – гаркнул-таки Лёха. – Я только, чтобы общество порадовать.
«Общество» одобрительно загудело.
-Ну, я пойду, - с некоторой запинкой произнёс мальчуган. – Увидимся.
Богатыри поочерёдно обняли мальчика, а Степаныч подкинул его в воздух:
-Эх, серьёзный ты наш! Тебе бы в салки играть, а ты круглый день в заботах!..
-Надо так, дядя Степаныч…
Подул ветерок, и на небе показались облачка.
-С громом и молниями? – прищурился Степаныч.
-Как ты и любишь, - ответил мальчуган.
Направляясь к жилищу колдуна, Кирилл осторожно обогнул дремлющего в теньке под елью кота, даже во сне не забывавшего чревовещать в режиме радиоточки:
- Ну и что, что я эгоист? Эгоисты самодостаточны. Альтруисты слишком много ожидают от себя, а стало быть – и от других; они сплошь подвержены пьянству, в конце концов именно они и становятся циниками - как пить дать становятся, изрядно потрепав своё эго. Два эгоиста вполне могут мирно сосуществовать, а два альтруиста непременно угробят друг друга, не извольте даже и сомневаться - всенепременно угробят…
Мальчик лишь покачал головой.
Глава 2
Черномор маялся, и не было ему от этой маеты спасения. Да и что он, собственно говоря, мог поделать-то? Вина на своём длинном и путанном веку он отродясь не пил, зельем тоже никаким не баловался, а после былых подвигов интерес его к женскому полу изрядно оскудел. Не говоря уж о том, что и силушка после возвращения его покинула – только на мелкий кураж теперь и хватало… Ох, скучно стало – скучно и тошно! И ведь знал, что ждёт его наказание, и почти ведь смирился уже – но чтобы быть в услужении какому-то приблудному мальчишке! Вот заявится сейчас, прожжёт насквозь своими гляделками – и заставит вытворять ненавистное. Его – его, черномора! – да подрядить хранить равновесие!! Докатился – дальше некуда. Так он скоро и летать разучится. А ведь как было легко, как подвластна была стихия, когда нащупал он слабину в этом самом равновесии, и открылись ему за это силы немалые, и пьянящее ощущение власти и довольства всегда было с ним, и… О-ох-ох. Поторопился. Ещё бы немного выждать, чтобы наверняка уж, чтоб без всякого подвоха… А, вон идёт - имя окаянное, заступничек малохольный - муравьёв ему штаны! Успокоиться надо бы, подостыть, не показывать так круто неприязнь-то – а то как бы самому муравьёв обирать не пришлось без меры…
Муравьёв черномор не любил люто. В последнее время эти маленькие твари совсем обнаглели: свободно шастают по избе, забираются в постель, уши и в бороду, заставляя вырывать из поредевшего предмета былой гордости очередные клоки… А ведь не было их, в Лукоморье, не было! Уже потом, как вернулись они все назад из другого мира, ошалелые да одичавшие, эти насекомые тут и появились… Как напоминание, что ли?
В дверь постучали, и вошёл Кирилл. Черномор так и не пришёл в лад с собой, от несдерживаемого взъяра подпрыгивал на месте, как закипевший чугунок.
-Здравствуйте, дядя черномор, - вежливо обратился к колдуну мальчик. – Вы немного вспотели. Нездоровится?
-Я…это… вздремнул… и … приснилось мне… плохое, - выдавил из себя собеседник.
-Всё равно, я постараюсь сегодня закончить урок побыстрее.
«Урок… Это кто же кого здесь учит учит-то, а? И чему? Да за что мне такое?? А-а-а!!!
Черномора аж подняло над полом, метра так на пол-полтора. Потом были неконтролируемое падение и ругань. Мальчик, казалось, ничего не заметил. Он подошёл к зеркалу и ждал, пока перебесившийся не колдун не присоединится к нему. Да, осталось от былого могущества гениального интригана только это зерцало, которое после возвращения хозяина в родные пенаты уже ни хрена не показывало, кроме ведра с помоями углу. Но в тот первый раз, когда заявился к нему без повода этот непонятно как вымахавший мальчишка, и подошёл к зеркалу, и черномор встал в замешательстве у него за спиной, он вдруг почувствовал, как руки его сами поднимаются и начинают выделывать смутно знакомые пасы, а губы бормочут когда-то имевшую смысл абракадабру. И зеркало ожило. На этот раз в его перспективе отразилась гигантская волна, сметающая
