Однако, что касается ужаса от приближения этих тварей, то он был несравним ни с чем. Леший судорожно вцепился в бурдюк, и он вдруг лопнул, распространяя вокруг себя крепкий винный запах. Зловещее движение осьминогов на несколько секунд приостановилось, затем продолжилось. А леший стал тонуть, бестолково размахивая руками и прихлёбывая терпкую водичку. Помочь было некому – богатыри и не думали вылезать из китового чрева, а осьминоги на помощничков мало походили; приблизившись, они стали колыхаться на поверхности совсем рядом с отчаявшимся лешим, которому вдруг захотелось, чтобы его спас хоть кто-нибудь, хоть тварь наипоследнейшая. Но твари они на то и твари, чтобы нервы на кулак наматывать, но уж никак не обратно. И леший решил утонуть, с мелькнувшей мыслишкой: «Может, хоть тоски этой пьяной не будет…» Мысль сразу же получила продолжение: «Почему это пьяной? Я что – пьян?» И вдруг - и в самом деле почувствовал себя хмельным и диким. Тонуть расхотелось, а захотелось драться, и вода перестала казаться совсем уж чужой. Вот кто здесь и был чужим, так это осьминоги. Леший споро подгрёб к ближайшему, оказавшемуся вдруг при ближайшем рассмотрении почему-то серой тряпкой солидных размеров, без всяких там инфернальных всполохов, и обхватил его руками, запихав себе под живот. Осьминог вёл себя крайне пассивно, как и должна вести себя тряпка, когда с ней что-то собираются делать, остальные болтавшиеся по близости особи тоже никак себя на предмет активности не проявляли. Леший стал мять противника, пытаясь разорвать его, как бурдюк, вопил о немедленной выдаче русалки лично ему на поруки, несколько раз соскальзывал с безжизненной тушки, но всякий раз подминал её под себя обратно. Тут наконец раздалось некое утробное урчание, означавшее, по-видимому, китовую отрыжку, и на поверхности моря разом появились богатыри, очумевшие от нескольких томительных часов сидки в утробе чудо-юда, завопили, заулюлюкали, увидев при свете огромной луны лешего верхом на головоногом, разом накинули на них сеть и организованно вдарили размашистыми саженками, что позволило всем быстро покинуть место событий, не встречая, впрочем, никакого ответного сопротивления. Так и подгребли к берегу: горланящий ультраправые лозунги леший верхом на моллюске, и ватерпольная команда бородатых дюжих дяденек в шеломах. Как выяснилось чуть позже, оружие и кольчуги были оставлены ими в чреве – то ли ввиду непростой оперативной обстановки, то ли из-за обычного разгильдяйства. На берегу уже дядька озадаченно пнул съёжившегося до презрительных размеров осьминога и велел затащить его в сооружённый для этой цели острог, потом обратился к лешему:
-Удачно как получилось-то… Ловко же ты запасом нашим воспользовался, даром что мы на тебя из-за него в чреве китовом серчали! Всех вражин ведь умаслил, довёл значит, сердечных, до полной кондиции ... Им, видать, не много-то и надо-то было, тьфу-ты-нуты. Ну, теперича за черномором дело встало. Он с этими тварями гутарить умеет даже рта не раскрывая, сволочь эдакая.
Тут к ним подошёл кот, хмуро поинтересовался:
-Разрешение на отлов животного имеется?
После этих его слов Лёха немедленно предпринял попытку несанкционированного отлупа вопрошающего, однако тот с достоинством удрал.
Вскоре появился и черномор, и ни в каком-нибудь затравленном виде, что с ним частенько случалось в последнее время, а, гляди-ка ты, с огнём в глазах, подбородок задрат, борода что-то там лихое семафорит. На богатырей даже и не взглянул, а лешего смерил недобро прищуренным глазом и скривился. Затем направился к осьминогу, который к этому времени начал уже оживать, заиграл цветами и красками, завертел щупальцами, превращаясь из тряпки в раскалённый сгусток злобы. Несколько минут черномор постоял рядом с ним, без видимых признаков контакта, затем повернулся к Степанычу:
-Злится… Голова у него болит.
Дядька сердобольно покачал головой:
-Ишь ты… Передай ему однако же, пусть русалку немедля возвращают. Он хоть главный у них, или так – мелочь?
-Да уж не последний, - бросил через плечо карла. – Ну-ка, пожди немного…
Черномор на какое-то время впал в ступор. Осьминог, видимо, окончательно придя в себя, ярился нешуточными всполохами, от которых Степанычу становилось всё гаже и гаже на душе. «Эхма, выпить бы сейчас ядрёной… Тьфу ты, довёл-таки, гадина. Сам атавизм, и к атавизму склоняет» Наконец, выйдя из транса, колдун заговорил:
- Он этого так не оставит. Грозится войной, если немедленно не отпустите. Про русалку же открыл мне, что это не ваше дело, стоеросовых.
Показалось ли дядьке, или карла и вправду злорадно дёрнул уголками рта? На всякий случай Степаныч решил обидеться.
-Ты, чума бородатая, не очень-то тут резвись. А этому накажи, что сейчас опохмелять его будем. Лёха!
Черномор засуетился, замер, и на этот раз в отключке пробыл подольше. А потом вроде бы как уже и очнулся, но всё равно глаза продолжал бездумно вперёд таращить. Степаныч это, однако, подметил.
«Не время ли тянет, холера? Что-то нечисто тут, ох нечисто…» Дядька насупился, ещё суровей гаркнул:
-Лёха!!
Черномор разом очнулся:
-Ну-ну, брось шуметь-то… Согласен он. Подожди только ещё немного.
-Чего ждать-то, старый? Пока она там не задохнется совсем? Я тогда этого болезного в бочку с вином упакую и в море выброшу, ясно-нет?
Черномор вдруг как-то надулся, и рядом с дядькой неожиданно материализовался кащей, а следом и водяной, оба в свою очередь надутые, только у кащея это выходило с несколько виноватым видом, наверное, из-за излишней напряжённости желтоватых зрачков. Водяной же – волосато-зелёный, большой, шумный – чувствовал себя прекрасно.
-У-ф-ф… Здорово, витязь, давненько ведь не виделись, а? Хо-хо! Всё шумишь, всё стращаешь? Пустое это, пустое! А давай-ка мы с тобою пображничаем, как в старые весёлые времена, помнишь, не подзабыл ишо?
«Эка, кого принесло! С чего бы это вдруг?» - зашевелилось у дядьки. – «И кащеюшка с ним, хотя издавна они друг дружки поодаль держались…»
Кащей взирал на переливающегося в фиолетовой ночи осьминога с брезгливой миной и казалось, что-то обдумывал. Наконец, обратил усталый взор на Степаныча. И тут же перед последним предстал из ничего богато сервированный стол с белой скатёркою. За столом восседало нечто женское из личной гвардии водяного, но явно не из последнего набора – посмотреть на что было.
«Так…» - продолжало ворочаться в потяжелевшей голове предводителя. – «Спелись. А силушка-то у них откудова на это взялась, а?» Впрочем, ноги во время этих рассуждений уже сами несли Степаныча за стол, что его удивило и обрадовало одновременно, поскольку вообще-то он был настроен на гораздо более длительные и утомительные рефлексии с непонятым исходом. А выпить вдруг захотелось … ну, прямо-таки невтерпёж захотелось, вот прямо-таки разорвёт его, если немедля не выпьет.
Что он и сделал, не обращая внимание на притихший поодаль товарищей – как затмение какое на него нашло. Но товарищи недолго пребывали в состоянии печальной покинутости, провоцирующей мысли о предательстве: быстро их вдруг окружили опять-таки невесть откуда взявшиеся почти небезобразные женщины с кубками, очевидно, предназначенными для полного сокрытия их изъянов, и богатыри, морально уже подготовленные к падению видом хмурого, но не отказывающего себе ни в чём за столом Степаныча, тут же дрогнули. Нет, не забылись ни в ком старые весёлые времена, ждали своего часа – и вот вам, пожалуйста – дождались! Когда очнувшийся на бережке леший поднял голову с тут же возникшей мыслью о встрече со своей подругой, то увидел он нечто совсем другое, а именно развесёлую вакханалию с явно начинавшими проступать признаками членовредительства. Выпадали из общей картины только черномор, парящий над осьминогом с разверстыми руками, кащей с водяным, хоть и сидящие за столом, но всем видом своим ясно показывающие, что они здесь ни при чём, ну, и ещё дядька, который, зачумлено уставившись перед собой, всё порывался встать с места и никак почему-то не мог. На какой-то миг картинка вдруг застыла перед глазами лешего в редком пароксизме откровения, обычно вызываемого шоком, и он ясно увидел чёрное поле, связующее собой осьминога и черномора, оно тянулось дальше, охватывая и кащея с водяным, и лёгкую жёлтую беспомощную дымку, дрожащую вокруг дядьки и его сподвижников, увидел леший и себя, жалкого и не вызывающего сочувствия, со стороны как бы распятого в чернильной кляксе.
Он застонал. «Помогите!» - тоненько вытянул он. –«Они ведь убьют её!»
И тут же увидел Кирилла.
Глава 7
Он неуверенно шёл по избеганному им вдоль и поперёк берегу, и было видно, как ему трудно идти. За ним бежала яга, но почему-то всё никак не могла его ухватить и утащить обратно в избу. При его приближении черномора само собой сдуло вниз, осьминог перестал яриться, хотя и не совсем остыл, кащей с водяным заметно поскучнели, а дядька наконец-то с шумом выбрался из-за стола и дико заорал:
-А-а-а! Измена!
От этого крика разом очнулись и богатыри, бросились было к оружию, сконфузились и бестолково сгрудились в кучу, не зная, что им, собственно, делать. Гетеры испарились.
-Идёт, глядите-ка… - поприветствовал мальчика черномор. – Чё тащишься-то, а? Эту силу тебе уже не одолеть!
Мальчик молчал.
Тут к ограде с осьминогом прыжками кинулся Степаныч, сжимая в руках подобранную корягу:
-Сейчас, гадина, сейчас я с тобой за русалку поквитаюсь, да и за нас за всех!
-Остынь, заполошный! – заорал на него черномор, несколько, впрочем, перепугавшись. – Забирай свою русалку, вон она, боле уж никому и ненужная! Всего-то пользы от неё и было, чтобы человеческое у ея забрать да супротив сопляка вашего применить!
Здесь он осёкся и воровато глянул на мальчика. Кирилл, казалось, никак не обратил внимания на сказанное колдуном, он смотрел в море.Там появился прозрачный светящийся в уже рассветных тенях шар, который сам по себе плыл по воде, и в нём недвижимо висело тело обнажённой женщины, без всякого хвоста и чешуи.
-Вона, вон она! – опять прорвало черномора. – Забирайте, коли сможете!
Мальчик осторожно пошёл к воде, сделав всем движение рукой, чтобы оставались на месте.
-Куды, окаянный! – завопила бабка. – Тебя земля не держит, куды ты в воду-то суёшься!
Но с места и она не тронулась. А Кирилл подошёл к зыбкой границе двух стихий и как-то невесомо переступил её. И пошёл дальше, оставляя за собой лунные впадины следов. Он дошёл до поджидавшего его светлеющего шара, сделал пас руками, после которого оболочка разом исчезла, и женщина упала ему на руки. Кирилл донёс её до берега, и там, остановившись ещё в воде, позвал лешего:
-Забери! Не удержу…
Леший засуетился, подбежал к ним, неловко протянул руки, перехватил тело, едва не уронив, но не уронил, прижал к себе и понёс, понёс куда-то, наверное, и сам не зная, куда… Но вот споткнулся, подставился под уже протянутые руки богатырей, и опустил женщину на траву. Она не дышала. Всё в ней было от прежней русалки, кроме изящных, трепетных ножек. Дядька стоял уже рядом с мальчиком, который, выйдя на берег, казалось, повзрослел сразу на несколько лет.
-Ты… как это
