намечаешь?
Яга только вздохнула:
-Да какой там подвох, котик? Мази-то волшебной осталось совсем чуть-чуть, на тебя одного и хватит, а то бы я всех ратников наших давно бы перемазала… Мамаша-то как умерла, не раскрыла мне секрета мази той. Не успела… А сама я так и не сообразила. Далеко мне до мамки-то, ох далеко… Ну, иди сюда, хвостатый.
Она достала с укромного местечка плотно закрытый горшочек, покряхтев, открыла его, долго водила пальцами внутри и, наконец, быстрыми движениями коснулась кошачьей головы и хвоста, после чего отошла в сторонку и принялась наблюдать. Кот сразу ощутил жжение в хвосте и лёгкую дымку в голове, затем ему вдруг стало отчаянно холодно и он почувствовал себя абсолютно голым, как будто разом потерял всю свою шерсть, затем это прошло, но тут же зачесало в носу, и он несколько раз сердито и с надрывом чихнул.
-Ну, вот и славненько… - проскрипела яга.
-Чего тут славненького-то, ягуся? – взбеленился кот. – Страдаю я, не видишь что ли?
-Ох, ничегошеньки не вижу, совсем ничегошеньки…
Бабка шустро сунула ему под нос зеркальце, и вместо своей морды кот увидел там лишь отражение сундука в углу. Он посмотрел вниз, но никаких лап не увидел. В задумчивости он почесал себя невидимой конечностью за невидимым ухом, подумал: «Ловко, однако…» - и, несколько расслабившись, спросил:
-И долго я так буду…э-э-э… существовать?
-Да думаю, часа три - четыре-то будешь, - охотно ответила яга. – Ты бы поспешил, котик, да нашёл мне энтих сожителей наших, живыми или мёртвыми…
-Ты что, взправду думаешь, что они могли… того?... – вдруг перепугался кот, да так сильно, что невидимый хвост его быстро забарабанил по полу.
-Да это я так, к слову, - ответила бабка. – Ишь, как перепугался, бедолага… Да живы они, живы – уж я бы почувствовала. Разузнать только надо, куда это они запропастились.
-А… леший? – осторожно осведомился кот.
Бабка немного скривилась:
-А чего этому малохольному сделаться-то может? Забегал недавно, уж не знаю, на кого больше и пялился – на русалку ли, или на Кирюшу нашего – а потом ногами задрыгал да убежал. – Она немного подумала. – Ну коли всё же встретишь и его, скажи – пусть, мол, ко мне идёт, я уж потерплю как-нибудь, а то и его сожрут не ровен час …
Покинув избу, кот вдруг вспомнил насчёт пирогов и даже обернулся было, размышляя, не подкрепиться ли ему на дорожку, но тут же увидел, как избушка ловко поддела ногой попытавшуюся пригнездиться на неё тварь, разметав ту на кусочки. Передумав трапезничать, кот шустро потрусил прочь. Твари частенько пролетали мимо, иногда начиная кружить над ним, как будто ощущая его присутствие, и тогда он замирал, тревожно припадая к земле, и они улетали.
Водяного найти оказалось не сложно. Понурившись, тот сидел на кочке в луже, оставшуюся от его обширного болота, и находился в глубочайшем ступоре. Он тоже остался один одинёшенек – не было с ним рядом теперь ни убогой кикиморы, ни даже верной коряги замшелой. Взрыв разметал всё, он один каким-то чудом и остался посреди этой вонючей лужи. Кот подошёл к нему и проорал на ухо:
-Ты…это… дойди до яги-то, беспокоиться она!
Водяной поднял на донёсшийся невесть откуда голос мутные болотные глаза, покрытые обильной слизью, и тут же снова опустил голову с взлохмаченными донельзя зелёными волосами на зелёную же волосатую расцарапанную грудь. Кот так и не понял, услышал ли тот, что от него хотят, проорал текст ещё раз, потом философски пожал невидимыми плечами и двинулся прочь.
Часа через полтора он, уже изрядно запыхавшись, набрёл наконец на черномора, распухшего от укусов, почти уже не различимого с земным покровом, частью которого он медленно, но верно становился. Ещё бы часок-другой, и уж совсем нельзя было бы различить колдуна из муравейника. «Что же он освободиться-то не пытается?» - подумал кот, покачал головой, и, хорошенько запомнив место, побежал дальше. Не его ума это было дело. Не его.
Он хотел прогуляться ещё немного, дабы найти и лешего, но тут вдруг увидел свою лапу. Это настолько его перепугало, что, позабыв обо всём, он сломя голову кинулся к избушке бабы-яги, стараясь прокладывать путь под уцелевшими деревьями и тщательно избегая открытых пространств. Уже у самой избы его всё-таки атаковала какая-то тварь, но тут же сама превратилась в жертву, растоптанная остервенелыми куриными ногами.
Глава 3
Леший кружил и кружил по изменившемуся до неузнаваемости Лукоморью, не в силах найти себе места. От его избы осталась куча брёвен, а к яге больше идти он не хотел. Слишком страшно было видеть там застывшее лицо русалки, которую – он знал это точно – когда-то звали Наташа, и он любил её, когда его звали Андреем. И рядом с ней лежал мужчина, которого он тоже когда-то очень хорошо знал. Этих смутных воспоминаний было мало, слишком мало, чтобы сложить из них цепочку, связанную с нынешней его реальностью, однако вполне достаточно, чтобы безжалостно бередить и бередить душу. Душу? Он не был вполне уверен, что правильно понимает значение этого не раз подслушанного им слова, и от этого становилось ещё больнее, как будто и не имел он права иметь какую-то там душу.
Не раз его атаковали монстры, но по какой-то причине ему всегда везло, хотя он почти не обращал на них внимания. Так он блуждал до тех пор, пока вдруг не поднял голову и не увидел в шаге от себя сидящую на пне тварь. Крылья у неё были сложены, и вообще она больше походила просто на присевшую отдохнуть птицу. Птицу с человеческим лицом, хотя и довольно грубо слепленным. Они встретились взглядами, и он попятился от отчаяния и ужаса, лившихся из её больших серых девичьих (именно девичьих!) глаз, а потом и побежал, как-то нелепо, боком, всё ещё смотря на неё; потом также нелепо упал, поднялся на ноги и помчал прочь уже во всю прыть. Самым диким и пугающим во всём этом было то, что он уже видел где-то эти глаза, но даже и не пытался вспомнить, где и когда. Он чувствовал, что сходит с ума от своей беспомощности и уязвимости, и бежал, бежал куда-то, спотыкаясь и падая, пока не понял, что нелёгкая принесла его прямо к разрушенному жилищу черномора. Возле его руин дрались две неуклюжие твари, очевидно, отчаявшись найти другую добычу, готовые сожрать друг друга. Некоторое время леший, даже не пытаясь спрятаться, наблюдал эту картину, пока наконец одна из тварей не пропорола живот другой каким-то подобием клюва на бесформенной морде, радостно заверещала, проталкивая пасть во внутренности жертвы, зачавкала, однако вскоре тревожно подняла морду, оглянулась и поволокла останки поверженной твари в ближайшие заросли. Лешего передёрнуло от омерзения. Его взгляд стал бесцельно блуждать среди руин, и наткнулся на покосившееся, но тем не менее стоящее большое, выше его ростом, зеркало в оплавленной оправе, судя по всему, сделанной когда-то из чистого золота. Само зеркало издалека казалось совсем чёрным, в паутине многочисленных трещин. Он пробрался к нему сквозь завалы брёвен и увидел, что из трещин сочится какая-то мутная дурно пахнущая слизь. Его опять всего перекосило. Отчаяние, так долго владевшее им, вдруг заставило его наброситься на зеркало с кулаками, он вопил и брызгал слюной, колотя и пиная этот источник всех бед, почти погубивший Кирилла и разрушивший Лукоморье, так что весь он покрылся этой дрянной слизью; а потом по трещинам зеркала вдруг пробежали искорки и леший получил мощнейший разряд, откинувшей его прочь на лужайку перед бывшими хоромами. Долго он лежал так, совершенно беззащитный; твари садились рядом с ним, обнюхивали, громко рыгали и улетали прочь, не решаясь дотронуться до слизи на его теле. Потом его обнаружил отряд богатырей; с брезгливыми минами на лицах они волоком оттащили его к морю и долго драили в солёной воде травой вперемешку с землёй, а потом оставили лежать проветриваться и обсыхать на травке. Признаков жизни за время этих процедур леший не подавал. Наконец, сочтя, что гнилью от него больше особо не пахнет, ратники доставили его в избу к бабе-яге. Та долго водила носом из стороны в сторону, чихала и плевалась, обсыпала лешего каким-то порошком, пока наконец не уложила его на еловые лапы. Теперь они лежали все вместе: Кирилл, леший и русалка.
Глава 4
Яге не спалось. И в лучшие времена сон приходил к ней далеко не сразу, что ж о сегодняшнем-то говорить… И тварь эта повадилась по ночам кружить над избой, да то ли кричать, то ли стонать так надрывно, что и захотела бы – не уснула. Чего ей надо-то, окаянной? Неужто за ней пришла? О-хо-хо... Да нет, не за ней, не за ней… Вон как Кирилл кажный раз вздрагивает и головой начинает биться, когда эти крики-стоны над избушкой проносятся. За ним, значит, сповадилась. Сказать надо дядьке, чтобы стрелка отменного прислал, дабы и ночью её смог зашибить, а то моченьки уже не осталось…
И на следующую ночь всё вышло по её хотению. Отрядил ей дядька лучника, и со второй стрелы подбил тот тварь докучливую. Упала она рядом с избушкой, и бабка не удержалась, вышла посмотреть. А как взглянуло в лицо её девичье, с глазищами огромными да открытом в беззвучном крике ртом, так и сердце захолонуло. Метнулась в избу, взглянула в лицо Кирюше, который уже не дуром всем телом заходился да зубами скрежетал, и поняла точно: одна кровь была раньше. А теперь… теперь-то что делать? Ох, утро вечера мудренее. А пока вытащила старая стрелу из тела ‘проклятой девицы, да смазала рану мазью целебной. Девица вскоре уснула, затих и Кирилл. Яга велела дружинному охранять подранка, а сама до утра сидела на сундуке, качаясь из стороны в сторону, и думала, думала…
Утром кот отвёл её на то место, где черномор нашёл себе покой. Долго смотрела яга на него, почти погребённого, шевелила губами, потом заговорила тихонько:
-Не до нас тебе теперь, черноморушка, знаю… И нам уж недолго теперича осталось. Да я не о том. Много ты зла людям сделал, а теперь вот помочь выпал случай. Проклятье надо снять с родной кровинушки врага твоего злейшего… Не за себя прошу, карлушка, но от себя. Ты дай знай какой, если согласен. А то ведь сгинешь скоро, никто и словом добрым не помянет. А? Ну я подожду тут рядышком, подожду…
Ждать ей пришлось долго, глядя в выпуклые остекленевшие глаза колдуна, которые муравьи старательно избегали. Наконец увидела старая, как едва дрогнули веки, и снова застыли недвижимо. Но ей и этого было достаточно. Вскоре богатыри на носилках принесли птицу-девицу, положили её рядом с муравейником, а сами стали поодаль караулом, устало поглядывая на давно хмурые небеса.
Муравьи, казалось, сначала замедлили своё неустанное копошение, а потом сначала поодиночке, а потом и группами, всё больше и больше стали перетекать на девицу-птицу. Необычные это были муравьи: очень крупные, как на подбор, и совершенно непонятные в своём поведении. Богатыри с удивлением (по крайней мере те из них, кто мог ещё хоть чему-то удивляться) наблюдали, как они разом, будто по команде, вставали на задние свои ножки и бешено начинали молотить воздух четырьмя оставшимися, после чего также разом замирали и бессильно валились замертво, а их место уже занимали другие, совершая тот же ритуал. А потом внезапно наступила ночь. Богатыри жались друг другу, не решаясь развести костёр, дабы не прервать творившееся рядом
