поднимаясь и отряхивая одежду от ломкого ягельника.
Семён, который был похож на своего отца, как две капли воды, но, конечно же, не со сломанной ногой, был тише воды, ниже травы и не выказывал неуважения. Мало того, он принёс им еды – горшок варёной картошки в мундире и каравай хлеба.
– Скажем, что там грязно, скот везли. А то, чёрт их знает, чего им в голову взбредёт.
– Ладно, – согласился Костя, хотя мысль о том, что они доверятся незнакомым людям, ох, как претила ему. Но деваться было некуда.
Они спустились с другой стороны горки и зашли с хвоста состава. Последней была прицеплена обычная теплушка, обшарпанная, с заплатами на стенах. Видно было, что её давно и нещадно эксплуатировали. От теплушки тонко, как духами, несло навозом.
– Сидите тихо, как мышки, – наставлял их Семён. – А на станции Оленья, где мы будем доливать воды, я дверь-то и открою.
– А дальше что? – спросил Костя.
– А дальше по обстоятельствам. Батя на перевале Мокрая Сыча затормозит или вообще остановится. В общем, сообразите.
Чёботу такой оборот дела тоже не понравилось. Он скорчил недоверчивую рожу и пробурчал, когда Семён с грохотом запер за ними дверь:
– Опасно всё это… Ты им доверяешь?
Вдоль стен были сделаны нары, на полу валялись клочья прелого сена. Два оконца давали немного света и свежего воздуха.
– А что делать? – спросил Костя, усаживаясь на нары. – Если что, двери «плазматроном» вырежем.
– Ну разве что… – нехотя согласился Чёбот и тяжело вздохнул, словно они уже попали в западню.
– А пока отдыхать, – сказал Костя. – Дежурный Телепень.
– А почему я?
– Потому! – грубо ответил Чёбот.
Костя решил, что Чёбот наказал его в знак того, что тот жёг дневник старшего лейтенанта Брагина. Солидарность, однако, с удовлетворением подумал он.
– А что делать-то?
– Следить за обстановкой и помалкивать, – Костя посмотрел на Дрюнделя, который уже нацелился на горшок с картошкой и хлеб.
Чёботу идея понравилась, он приказал:
– Картошку съесть, горшок вымыть! Хлеб оставить про запас!
– Как же его мыть, если воды нет? – удивился Дрюндель и спрятал за спину руки, которые уже было протянул к горшку.
– Не знаю, я спать буду, – и Чёбот завалился на нары.
Костя тоже завалился и попробовал было читать дневник, но было слишком темно. Солнце нагрело теплушку, и внутри становилось жарковато.
Внезапно он услышал голоса, которые приближались со стороны деревни. Потом под ногами захрустел гравий. Люди шли уверенно и спокойно. Костя насчитал не менее пяти человек. Он схватил «плазматрон» и, проверив индикацию, прицелился. Чёбот стал в трёх шагах, широко расставив ноги из-за привычки стрелять из огнестрельного оружия. Дрюндель щёлкнул курками «тулки», а Телепень от испуга уронил горшок, и картошка рассыпалась по полу. Но это уже была сущая ерунда. Если нас пришли убивать, подумал Костя, то для убийц они слишком беспечны и неосторожны, потому что кайманы наверняка знают, что мы вооружены «плазматронами».
Костя сделал знак, чтобы все молчали, поднял картошину почище и засунул в рот. Обстановка внутри вагона сразу разрядилась. Дрюндель сделал дурашливое лицо и заулыбался во весь рот. А рот у него был огромным, аж до ушей.
– Куда господ кайманов посадишь? – услышали они вопрос.
– В первый или во второй. На выбор, – ответил дядя Илья.
Костя узнал его голос.
– А почему не в последний? – спросил кто-то другой властным и непререкаемым тоном, словно только он один имел силу авторитета и пользовался ею.
Костя понял, что это и есть кайман со шрамом на лице. Здоровый был кайман, и у него должен быть соответствующий голос.
– В нём давеча мы коров и свиней везли, – ответил дядя Илья. – Да и мотает в нём, как говно в бочке, прости господи.
Костя удивился, как он это мастерски ввернул, без единой фальшивой нотки. Он даже мысленно похвалил его, потому что дядя Илья был спокоен, как валун у дороги. Если бы захотели убить, думал он, начали бы стрелять сразу, а не разыгрывали спектакль. Теперь он окончательно поверил дяде Илье и его сыну Семёну.
– Давай во второй, – сказал ещё кто-то, должно быть, тот, кого Чёбот треснул прикладом по башке.
– А почему не в третий? – подозрительно спросил человек с очень знакомым голосом.
Костя готов был отдать руку на отсечение, что это Косой. Только у Косого был такой писклявый фальцет. Не может быть, подумал он, показалось, и посмотрел на Чёбота, но тот никак не среагировал. Значит, мне почудилось решил Костя.
– В третьем деревенские поедут, – объяснил дядя Илья.
– Фу, кажется, пронесло, – сказал Чёбот, вытирая мокрый лоб.
Костя тоже почувствовал, что тоже взмок от нервного пота и ворот рубахи прилип к шее. Пятеро человек прошли мимо. Кто же пятый? – подумал он. Семён, что ли? Должно быть, Семён, решил он, больше некому. А откуда взялся Косой?
***
Паровоз зашипел, как сто тысяч гадюк, дал прощальный гудок. Чёбот испуганно выругался:
– Святые угодники!
И они поехали. Вагон стал нещадно скрипеть и раскачиваться, и все решили, что он вот-вот опрокинется на бок, поэтому схватились за всё, что казалось прочным. Однако прошла минута, вторая, а вагон всё не опрокидывался и не опрокидывался, только разгонялся всё стремительнее и стремительнее. Костя глянул в щель. Мимо проносились сосны и горы. Езда в поезде напоминала спуск на санках с горы, только быстрее и страшнее.
– Мне дед рассказывал, – прокричал ему в ухо Чёбот, – что поезд, как ветер, но я не знал, что он такой быстрый.
Костя оглянулся. Оказалось, что не он один страдает от качки. Дрюндель, расставив ноги, держался за стены, побледнев, как полотно. У Телепня были такие изумленные глаза, что впору было со смеху покатиться. Но Костя не рассмеялся, а присел на нары и сообразил, что это самое лучшее место, во-первых, не так мотает, а во-вторых, можно даже перевести дух. Один Чёбот, как ни в чём ни бывало, словно он только и делал, что ездил всю жизнь на поездах, прихватил картошину, уселся и стал есть её, причмокивая и всем своим видом показывая, что он счастлив, как никогда. Костя тоже стал есть картошку и вскоре понял, что это занятие как ничто другое отвлекает его от езды. Впрочем, они быстро привыкли к тряске и качке и разлеглись на нарах, полагая, что всё худшее позади, но когда под ними загремел мост, то снова испугались, даже невозмутимый Чёбот – вскочили, и только когда убедились, что пересечение реки по железнодорожному мосту ничем им не грозит, кроме грохота, снова улеглись, и Костя даже умудрился задремать. Иногда он всё же открывал глаза, смотрел в щель, из которой дуло, и вспоминал о том, что прочитал в дневнике старшего лейтенанта Брагина.
***
Дневник старшего лейтенанта Брагина А.В.
«12. 05. 2041
О передислокации тихо говорили уже целую неделю, вроде бы приказ пришёл в штаб дивизии, но командование по какой-то причине молчало. Потом об этом стали трепаться, не стесняясь, и в столовой, и на построении, но никто не знал, куда нас двинут. Сашка Белов сказал, что если в Узбекистан, то он лучше повесится, а если на Дальний Восток против Китая, то он тоже повесится. А я думаю, какая разница, где умирать. На Дальний Восток нас не пошлют, с нашими ракетами делать там нечего. Думаю, – на запад, натовское ПРО уничтожать. В крайнем случае, действительно, в Азию, но тогда получается, что у Южного военного округа дела совсем плохи и те, кто там стояли, погибли от чахомотки. Правда, в это с трудом верится, всё-таки самые боевые части. Может, мы просто идём на смену отстрелявшимся? Но ведь война ещё не началась. Вопросами, на которых нет ответа, забита голова. А ведь их не задашь полковнику Тарасенко, который всё знает, но таинственно молчит. Ну и мы будем молчать – наше дело военное, мы давали присягу и умирать обязаны.
Своих стариков в Воронеже жалко. У других жены и дети остаются. Что с ними будет, никому не известно. Как они будут жить в городке, когда вокруг такие события. Все ходят мрачнее тучи. Из песочниц вмиг исчезли дети. Никто больше не катается на велосипедах и не качается на качелях. Возникла некая Брейгельская пустынность пейзажа, искажающая реальность. Солдаты снуют испуганные. Офицеры ходят мрачнее туч. Все пишут письма, которые, подозреваю, никто никуда не собирается отправлять. Всё чаще и чаще ловишь себя на мысли, что когда идёшь по гарнизону, то посматриваешь на небо, всё ли с ним в порядке. Но небо по-весеннему голубое, а солнышко светит по-прежнему весело. Не верится, что мы живём, словно на вулкане, и что вот-вот всему сущему придёт конец.
Вчера встречался с Соней К. Твердит, что она не может уйти от своего К из третьего дивизиона, что он её любит и без неё погибнет. Что за предрассудки? А я? Я разве её не люблю? Тысячи людей расходятся и снова женятся. В этом нет ничего страшного. Однако у нас с ней замкнутый круг, из которого никто не может выскочить. Из-за этого мало что соображают. Приходится делать усилие, чтобы выполнять служебные обязанности. Дошел до того, что обнаружил себя тупо стоящим у каптерки ГСМ и рассматривающим ящик с песком. Так можно сойти с ума. Последний раз мы спали с ней две недели назад, я страшно соскучился, а она мне всё о своём капитане К. Да плевать я хотел на него. Так и хочется дать ему в морду. И почему у нас дуэли запрещены? Каким бы облегчением было прострелить ему бритую башку. Мысль, что он ласкает её прекрасное тело, сводит меня с ума. Сегодня напился, как сапожник. Жуков поймал меня в три часа ночи, когда я брел по коридору, шепча её имя, и устроил разнос. Грозился губой и звездочки лишить. Накоси, выкуси! Завтра поход и смерть. Так что ты мне не страшен, товарищ майор БЧ первого дивизиона. Какое твоё собачье дело? Свой долг я выполню до конца! Как божественно звучит имя – Соня!
13.05.1041
Слухи о чахомотке одна хуже другой. Говорят, что в Санкт-Петербурге и Пскове вымерло до пятнадцати процентов населения, и это не предел. Человек идёт и просто падает замертво. Симптомы заболевания смазаны, очень похожи на грипп. Наука в шоке. Никто ничего не может понять. Зато у нас карантин и полное радиомолчание, доклады только по спецсвязи. Все дороги перекрыты военной полицией. Сегодня ездил получать специзделия, выдали пропуска аж пять штук. Главное было запомнить, где какой показывать. Участились случаи дезертирства. Из нашего батальона пропали водители Гавриков и Саламатин. В батальоне охраны ещё трое убежали. А куда бежать? На своих двоих далеко не уйдёшь. Полиция таких ловит и сразу расстреливает как дезертиров в условиях военного времени, хотя официально военного времени ещё нет. Но чувствуется, что вот-вот объявят военное положение. Те, кто не привыкли к казарменной жизни, готовы выть на луну. А мне плевать, мне даже легче, потому что есть формальный повод не искать встречи с ней – с моей единственной Соней. Свет очей моих. Мною владеет тупое состояние бычка, которого ведут на заклание. Ни о чём не могу думать, кроме как о ней.
Обычной связи с внешним миром никакой. Телевидение давно вымерло. Сотовая связь тоже. Космическая частично накрылась в самом начале эпидемии, работает по три часа в день – почему, никто не знает. Осталась только внутрикорпусная. Теперь мы глухи и слепы и не знаем, что происходит в столицах. Перешли на традиционную, благо на складах этого барахла навалом, но и
