Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

посмотрела на него долгим пристальным взглядом:
        -Слушай, а ты не врешь? – вдруг спросила она, - Тебе, правда, девятнадцать?
        -Паспорт показать?
        -Мне двадцать шесть, но я общаюсь с тобой абсолютно на равных. Больше того - чувствую в тебе умудренного человека. Я не понимаю, как это может быть?   У меня такое впервые. Жизнь тебя, что ли, так причесала?
        -Ну, если это можно так назвать…
        И Толик рассказал ей все. Рассказал начистоту, не забыв изложить все самые интимные подробности отношений с Игорем Андреевичем.
        Наталья приняла все близко к сердцу. Толик даже заметил, что у нее слегка повлажнели глаза.
        -Да… - протянула она, - Бедный, бедный твой учитель. Ты знаешь, я ненавижу педофилов. Как представлю, что к моей дочке такой притронется, меня трясти начинает, но твой случай… Как, все-таки, в жизни все не похоже одно на другое. Хотя, если тебе тогда четырнадцать было, его упрекнуть не в чем – в этом возрасте ребенок уже способен разобраться в своей природе, а он тебя не насиловал и не соблазнял. Даже, если все было так, как ты рассказал, это ты скорее подвиг его на близость, учитывая его природу…
        -Выходит, каждому надо жить в согласии со своей природой и не делать ошибок. Распознать только бывает трудно – где подлинное, а где наносное. А критерием, мне кажется, может быть только одно – любовь. Любовь, а не страсть, побуждающая использовать других. И если я сейчас живу страстью, то я отдаю себе в этом отчет. Я и сам не считаю ничего для себя важным, и не обнадеживаю других. Так что – ты не обобщай. Любая женщина, любой мужчина… Эти чувства у каждого индивидуальны, я уверен.
        -Значит, все-таки надеешься встретить ее, любовь-то? - чуть насмешливо, но глядя при этом серьезными глазами, спросила Наталья.
        -Я не хочу об этом думать, - слегка поморщившись, ответил Толик, - Это не зависит от моих надежд. А если все-таки суждено, то я это почувствую, когда встречу такого человека.
        -Почувствуешь - что?
        -Не знаю. Хотя бы то, что для меня это серьезно.
        Он вышел от Натальи уже затемно и всю дорогу до дома размышлял о ее судьбе. У него остался смутный осадок от встречи. Приятно было только то, что он впервые открылся во всем другому человеку и оказался понятым. Это уничтожило у него остатки сомнений в своей природе. Толик обрел твердую уверенность, что с этим надо жить.
        Они продолжали встречаться с Натальей. Ходили в кино, в театры, обсуждали увиденное, спорили, но встреч, подобных той, больше не устраивали и никогда не задавали друг другу вопросов, касающихся личной жизни.
        И вот сейчас Толик решил позвонить ей. Его не смущало, что уже ночь. У них была договоренность, что звонить можно до двух часов - оба были «совы» и ложились поздно. Смущало лишь, как она отнесется к такому экстравагантному предложению, что пришло ему сейчас в голову.
        -Да, я слушаю, - послышалось в трубке.
        -Привет, - сказал Толик, - Ты одна?
        -С каких пор тебя это стало волновать, строгий юноша?
        Наталья явно была шокирована вопросом.
        -Извини. Я позвонил тебе потому, что только ты можешь мне помочь. Если нет, скажи прямо, я не обижусь…
        -А покороче можно? – перебила та.
        -Мне нужно переспать ночь с одним человеком. Кроме тебя, меня никто не поймет, а маму я травмировать не хочу.
        В трубке возникло затянувшееся молчание, и Толик уже хотел извиниться и попрощаться, но Наталья неожиданно подала голос:
        -Для тебя это серьезно?
        -Да, - почему-то уверенно ответил Толик, хотя его чувства пребывали в полном смятении.
        -Вы далеко?
        -Через пятнадцать минут можем придти.
        -Подгребайте, - последовал ответ после непродолжительной паузы, но по интонации нельзя было понять, что их ждет – ночлег или жестокая отповедь.
        Толик поблагодарил и вернулся к Гене.
        -Пошли, - сказал он.
        Гена ничего не спросил и пошел рядом. Всю дорогу они молчали. Они вообще не сказали друг другу ни слова после того поцелуя. Вот и знакомый дом...
        Наталья впустила их в прихожую, осмотрела обоих с ног до головы и встала, уперев руки в бока.
        -Раздевайтесь, - последовала команда.
        Ребята послушно сняли обувь и верхнюю одежду.
        -Вот что, красивые юноши, – проговорила Наталья отстраненным голосом, - Сегодня я вас принимаю, но вид на жительство открывать не собираюсь.
        Она сделала шаг назад, пропуская их в комнату, где был уже раскинут диван, застеленный чистым бельем.
        -Сексодром, - с теми же интонациями возвестила Наталья, указывая на него взглядом, - К постели дочки не подходить ближе, чем на метр. В комнате ни к чему не прикасаться. Шмотьё свое сложите на кресло. Чай, кофе, сахар - на кухне, на столе. Полотенце - на двери в ванной. Курить на кухне в форточку при закрытой двери. Не шуметь и не стонать. В восемь утра - уё. Бывайте здоровы.
        Проговорив все это на одном дыхании, четко обособляя фразы, кроме двух последних, она развернулась и вышла. Громко щелкнула задвижка двери другой комнаты.
        Ребята переглянулись.
        -Кто такая? – тихо спросил Гена.
        -Тебе не все равно? – так же тихо отозвался Толик, - Первый в душ пойдешь?
        Гена, ничего не ответив, начал медленно раздеваться, кидая вещи на указанное Натальей кресло. Джинсы, свитер, футболка… Он, не присаживаясь, стащил, попеременно поднимая ноги, носки и снял трусы, оставшись абсолютно голым. Он делал это, не отводя взгляда от лица Толика, и тот содрогнулся от нежности в его черных блестящих глазах. Казалось, она сейчас разорвет оболочки.
        Толик тоже начал медленно раздеваться, а Гена стоял голышом и продолжал так смотреть. Вот они оказались голыми уже оба, и заключив друг друга в крепкие объятия, повалились на диван.
        Толик никогда не думал, что такое удовольствие могут доставлять ласки. Не пытаясь овладеть друг другом, они просто ласкались, извиваясь, как ужи, и принимая самые немыслимые позы. Их объятия были то нежными, то сильными, до хруста в позвоночнике. Одни приходили на смену другим по какому-то внутреннему порыву, и всегда находили взаимный отклик. Они ласкали друг друга во всех местах пальцами, губами, языком, а несвежесть немытых тел почему-то не отвращала. Толик воспринимал соль на губах и запахи Гены, как свои собственные и ему не было неприятно. Он хотел их вдыхать. Ему даже почудился в волосах Гены запах тоннеля метро, и в памяти возникло его лицо между вагонами состава.
        «Дебил», - подумал он тогда.
        Сейчас Толик хотел слиться каждой клеточкой своего тела с телом этого дебила. Он вспоминал его голышом в вагоне и млел от его безбашенного озорства. Он вспоминал сказанные им у метро обидные слова, а вместо обиды почему-то приходило то самое чувство, что всегда появлялось в самый неподходящий момент…
        Несколько раз их губы сливались в поцелуе и он опять длился целую вечность. Вожделенный момент настал у обоих неожиданно и почти одновременно, во время этих ласк.
        Они долго лежали рядом, уставившись в ярко освещенный потолок, лишь ощущая присутствие друг друга, и им не хотелось выходить из этого состояния. У Толика так раньше не было ни с кем. Этот сумасбродный парень что-то перевернул в нем самом, и он не знал – что? И что будет дальше?
        Наконец, оба, не сговариваясь, зашевелились и так же молча отправились в ванную. Но, лишь только они встали вместе под душ, все повторилось вновь. Они ласкались, прижимаясь под струями теплой воды, ложились, одновременно зарываясь лицом в промежности друг к другу, щекотали языком под мышками, соски, пупки, ушные раковины, ладони, ступни и пальцы ног, пока, наконец, оба опять испытали этот момент.
        Они сели в ванне друг напротив друга, переплетя ноги, и блаженно улыбнулись.
        -Курить пойдем? – спросил Толик.
        Это было первое слово, произнесенное с той поры, как они упали на диван. Во время всего, что между ними происходило, надобности в словах не было.
        Они вытерлись полотенцем и абсолютно голые пошли на кухню. Толик приоткрыл форточку, а Гена включил электрочайник и насыпал в чашки оставленный для них Натальей на столе растворимый кофе. Они закурили и молча посмотрели друг на друга. Глаза Гены смотрели пристально и испытующе. И еще сурово. Толик не узнавал в них того Гену, с которым только что придавался ласкам…
        Щелкнул выключатель электрочайника. Гена порывистым жестом затушил окурок в пепельнице, и не отводя от Толика взгляда, твердо произнес:
        -Ты сломал меня. Я никому не верю. Не верь, не бойся, не проси – для меня святое. Тебе поверил. Но знай: предашь – тебе не жить.
        В словах Гены не слышалось угрозы. Он не пугал. Он обещал. Он клялся...
        -Я убью тебя.
 
 3.
 
 
        Разбудил их резкий стук в дверь.
        -Юноши, подъем, - послышался из коридора голос Натальи.
        Они открыли глаза, и сев на постели, улыбнулись друг другу.
        -Быстро, быстро, - торопила Наталья, не отходя от двери, - Умылись, подмылись, выпили по чашке кофе и ауфпидорзейн!
        Ребята улыбнулись и стали натягивать трусы.
        Они почти не спали эту ночь – вернувшись из кухни, легли, но их опять обуял приступ страсти. И опять были только ласки. Можно подумать, это было самым желанным на свете, чего они были начисто лишены до встречи друг с другом. А может, по большому счету так оно и было?
         Толика в детстве ласкали только мама и бабушка. Отец воздерживался, всегда отстраняя его, когда у Толика возникал такой порыв. Отец вообще был с ним строг и сдержан. Он катался с ним на лыжах, учил плавать, играл в футбол и волейбол на дачном участке, но чтобы хоть раз по-мужски приласкал, Толик не помнил. Наверное, тот считал это недопустимым между мужчинами, пусть даже отцом и маленьким сыном.
        Позже Толик не оказался обделенным мужской лаской, но в детстве, как он понял потом, ему ее очень недоставало. Возможно, именно этот фактор и потянул его в свое время к Игорю Андреевичу, а не к сверстнику.
        Мама… Она всегда стремилась быть ему не только заботливой матерью, но и другом. В раннем детстве он принимал это, любил с ней играть в тихие настольные игры, рисовать в альбоме, гулять и слушать ее интересные рассказы. Потом прорезалась ревность. Он заметил, что бабушка уделяет маме больше внимания, чем ему, и это ему не понравилось. Но самое худшее пришло позже - он стал замечать в окружающей жизни много того, что не вписывалось в представления, которые он воспринял в семье, и потом, ему никак не захотелось выглядеть, даже в собственных глазах, «маменькиным сынком», как дразнили его сверстники добросердечных мальчишек.
        «Мужик должен быть сильным, смелым, беспощадным» – внушал он себе, а сердце тосковало по доброте и ласке, которые он сам отсекал, и раздирающее душу противоречие изливалось в раздражении на маму.
        Ему казалось, что это она во всем виновата, она его сделала таким чувствительным вместе с бабушкой.
        «Люсенька… Люсенька», - раздраженно вспоминал он, как называла маму