интересного. В понедельник он нашел шестипенсовик, в среду все его цыплята заболели ветрянкой, в пятницу к нему приехала двоюродная сестра из Австралии, а в субботу он вывихнул ногу. Какой водоворот волнующих событий по сравнению с моей ничем не примечательной жизнью.
- На вашем месте я предпочла бы поменьше волнений, - сказала экономка. – Не думаю, чтоб они пошли вам на пользу
- Да, конечно, все это в какой-то мере беспокойно. Но все же…. Подумайте, ведь со мной никогда ничего не случается. Даже в детстве, я не пережил ни одного приключения. В молодости я так и не влюбился. Ни разу не был женат. Я даже не знаю, что испытывает человек, когда с ним случается действительно что-нибудь необычное. Этому любителю орхидей было всего тридцать шесть, — он был на двадцать лет моложе меня — когда он умер. К тому времени он успел дважды жениться, один раз развелся, четыре раза болел малярией и даже один раз сломал ногу! Он даже убил малайца в одной из стычек с ними, а в другой раз его самого ранили отравленной стрелой. И, в конце концов, погиб в джунглях от укусов пиявок. Все это, конечно, принесло ему массу беспокойств, но зато какая интересная жизнь! За исключением, разве что пиявок. Бррр.
- Как видно, эти приключения не пошли ему на пользу, - сказала пожилая леди убежденно.
- Да, пожалуй. - Уэдерберн взглянул на часы и задумался. – Двадцать-три минуты девятого. Я выйду из дома без четверти, времени у меня еще предостаточно. Пожалуй, надену-ка я сегодня летний пиджак и панаму, как вы думаете. На улице такая теплынь. Дождя, похоже, не будет?
Он бросил неуверенный взгляд на безоблачное небо за окном и залитый солнцем сад, а потом, с тревогой, на кузину.
- Я считаю, что вам лучше взять с собой зонтик. Тем более, что вы едете в Лондон, - сказала та не допускающим возражений тоном. – Дорога-то не близкая.
Уэдерберн вернулся под вечер в необычном для него возбужденном состоянии. Он сделал очередную покупку. Он редко действовал решительно, но на этот раз было именно так.
- Это — онцидии, а это — дендробии и палеонофис, - перечислял он, глотая суп и любовно созерцая свои приобретения. Разложив их перед собой на обеденной скатерти, он сообщал кузине всяческие них подробности. По заведенному обычаю каждую свою поездку в Лондон он заново переживал по возвращении, что доставляло удовольствие ему и его слушательнице.
- Я так и знал, что сегодня что-нибудь произойдет. И вот я купил все это… Некоторые из них — я почему-то убежден в этом, — некоторые из них окажутся замечательными. Вы знаете, как будто кто-то подсказал мне, что будет именно так. Вот эта, — он указал на сморщенный корень растения, — никак не определена. Не то палеонофис, не то что-то другое. Весьма возможно, что это новый вид или даже класс. Это как раз последний экземпляр из тех, что собрал бедняга Баттен.
- А мне она не нравится. У нее отвратительная форма.
- По-моему, пока-что она еще совсем лишена всякой формы.
- Мне ужасно не нравятся ее торчащие отростки.
- Завтра мы их спрячем под землей.
- Она похожа на паука, притворяющегося мертвым.
Уэдерберн, улыбаясь и склонив голову набок, рассматривал корень.
- Да, признаться, на вид не очень приятная. Но об этих растениях никогда нельзя судить по их корням. Он может оказаться прекрасной орхидеей. Да, сколько дел у меня на завтра! Сегодня вечером надо обдумать, как рассадить все это, а уж завтра примусь за работу.
- Беднягу Баттена нашли в мангровом болоте, — задумчиво проговорил Уэдерберн за ужином. - Он лежал, вцепившись в кочку и подмяв под себя этот корень. Неизвестно, был ли он мертв к тому моменту. У него была малярия, или, может, он просто потерял сознание, а его приняли за мертвого. Эти мангровые леса — сущий ад для белого человека. Может, он просто лежал без сознания после очередного приступа и стал жертвой кровососов-пиявок. Во всяком случае, когда его нашли, он был легким, как высушенная муха в паутине. Так что, эта орхидея, можно сказать, досталась ему ценой его жизни.
- Это не делает ей чести.
- Ладно. Как сказал поэт, пусть жены сетуют, удел мужей трудиться, — изрек Уэдерберн с глубокомысленным видом.
- Подумать только, умереть в каком-то отвратительном болоте — без всякого комфорта и сострадания. А до этого пролежать там сколько дней, трясясь в лихорадке, целиком завися от хины и хлородина. Нет, если мужчинам давать волю, они обязательно что-нибудь натворят. И никого поблизости, кроме этих жутких и вероломных индейцев! Я слыхала, что туземцы Андаманских островов — просто чудовища какие-то, они и здорового-то не пощадят, не говоря о больном. И все для того, чтобы какой-нибудь чудак в Англии мог наслаждаться, наблюдая, как расцветает это отвратительное растение!
- Разумеется, там совсем нет удобств, что и говорить. Но некоторые находят особую прелесть в таком образе жизни, — заметил Уэдерберн — Во всяком случае, туземцы, сопровождавшие Баттена, были настолько цивилизованны, что сохранили его коллекцию до прихода его коллеги. Правда, при этом все орхидеи завяли и теперь невозможно определить, к какому виду они принадлежат. Именно поэтому эти растения меня так заинтриговали.
- Именно поэтому они вызывают у меня такую антипатию. Я не удивлюсь, если окажется, что они являются разносчиками какой-нибудь заразы. Только представьте себе — на этих безобразных корешках лежало мертвое тело. Боже мой, да как же мне это сразу не пришло в голову! Теперь мне просто кусок в горло не лезет!
- Я уберу их со стола, если хотите. Вот, смотрите, я переложил их на скамейку у окна. Вам лучше? А я могу ими и так любоваться.
В течение нескольких последующих дней Уэдерберн с головой ушел в работу. Он целые дни пропадал в оранжерее : возился со своими корешками, обкладывал их древесным углем, кусочками тикового дерева и другими таинственными аксессуарами, известными только тем, кто выращивает орхидеи. Уэдерберн считал, что теперь у него каждый час наполнен удивительными событиями. По вечерам он без умолку болтал о своих питомцах с друзьями. И все время ждал чего-то необычного.
Несколько онцидий и дендробий погибло, несмотря на все его заботы о них, но странная орхидея прижилась и вскоре стала показывать первые признаки жизни. Уэдерберн был в восторге и тут же потащил кузину в оранжерею, чтобы продемонстрировать ей свои успехи.
- Вот это — бутон, - пояснял он, - а тут скоро будет много листьев. А вот эти маленькие отростки — воздушные корешки.
- Как будто из навозной лепешки торчат белые пальцы, заметила хозяйка. — Нет, они мне совсем не нравятся.
- Почему же?
- Не знаю. Эти пальцы словно ищут кого бы ухватить. Извините, я не могу скрыть того, что чувствую.
- Не могу, конечно, утверждать наверняка, но, насколько мне известно, таких корешков нет ни у одного вида орхидей. Впрочем, может, это просто моя фантазия. Посмотрите-ка, на концах они немного сплющены.
- Да, они мне определенно не нравятся, - стояла на своем экономка и, почему-то передернувшись, отвернулась. – Я понимаю, с моей стороны глупо так говорить и я очень сожалею, что порчу вам настроение. Вы, ведь от них в таком восторге. Но у меня из головы не выходит бедняга Баттен.
- Но, может, это — совсем не то же растение. Почем мы знаем? Ведь, это только мои догадки.
Экономка пожала плечами.
- Все равно, они мне совершенно не нравятся.
Уэдерберна слегка задело такое неприкрытое отвращение к его питомице. Но это не помешало ему заговаривать об орхидеях вообще, и об этой в частности, всякий раз, как только представлялся случай.
- Сколько интересного в жизни этих растений, — сказал он как-то, - сколько неожиданных возможностей и возможных неожиданностей. Дарвин изучал их оплодотворение и доказал, что строение самого обыкновенного цветка орхидеи приспособлено к тому, чтобы насекомые могли переносить пыльцу с растения на растение. Но существует множество уже известных видов орхидей, которые не могут быть оплодотворены таким образом. Например, некоторые из киприпедий — не известно ни одно насекомое, которое могло бы переносить с него пыльцу. А у некоторых орхидей вообще никогда не находили семян.
- Но как же вырастают новые цветы?
- Из усов, клубней и тому подобное. Это объяснить легко. Непонятно другое: для чего служат эти цветы? Весьма вероятно, — добавил Уэдерберн после некоторого размышления, - что моя орхидея окажется в этом отношении совершенно необыкновенной. Если так, я буду ее изучать. Я уже давно собирался продолжить дело, начатое великим Дарвиным, да все что-нибудь мешало. Знаете, листья уже разворачиваются. Мне бы очень хотелось, чтобы вы зашли взглянуть на них.
На что экономка заявила, что в оранжерее слишком душно и у нее там кружится голова. Она видела растение уже дважды и в последний раз его корешки опять напомнили ей, к сожалению, мерзкие щупальца спрута, которые тянулись к ней, словно к добыче. Они даже преследуют ее во сне: будто растут прямо на глазах и стараются ее схватить. Поэтому она решительно отказывается сопровождать его в оранжерею.
Уэдерберну ничего другого не оставалось, как отправиться туда одному и в одиночку восхищаться развернувшимися листьями. Они были, как и полагалось, широкими блестящими, темно-зеленого цвета, с пурпурными вкраплениями. Уэдерберн поставил орхидею на низкую скамью под термометром, а рядом устроил нехитрое приспособление для ее обогрева: на горячие трубы батареи сверху капала вода, и воздух вокруг насыщался водяными парами. Теперь все его время после обеда проходило в мечтах о скором цветении этой странной орхидеи.
И наконец, этот час настал. Едва войдя в маленькое застекленное помещение, он тотчас понял, что бутон распустился, хотя и не видел еще самого растения, скрытого от глаз огромным кустом палеонофиса. В воздухе носился новый аромат — сильный, необычайно сладкий, заглушавший все остальные запахи в душной, наполненной испарениями теплице. Уэдерберн поспешил к орхидее и — о, радость! — на свисающих зеленых ветках качались три крупных цветка, источавшие этот одуряющий аромат. Уэдерберн замер от восторга.
Цветы были белыми, с золотисто-оранжевыми полосками на лепестках; тяжелая верхняя губа цветка (лабеллум) вытянулась вперед замысловатой спиралью и ее нежный пурпур чудесно сочетался с золотистым сиянием лепестков. Уэдерберн тотчас понял, что это совершенно новый вид. Но какой нестерпимо дурманящий запах! И как вдруг душно стало в оранжерее! Цветы поплыли у него перед глазами.
Надо проверить, не слишком ли высока температура, подумал он и шагнул к термометру. Внезапно у него все закачалось перед глазами. Белые цветы, зелень листьев, солнечные блики на стеклах — все вдруг резко накренилось, а потом разом подскочило вверх.
В половине пятого, согласно раз и навсегда заведенному порядку, экономка поставила чайник. Однако, Уэдерберн к столу не явился.
"Никак не может расстаться со своей противной орхидеей", - подумала женщина и подождала еще минут десять. "А вдруг, у него остановились часы", - пришло ей в голову. "Надо пойти позвать".
Она направилась прямо к оранжерее, открыла дверь в теплицу и окликнула хозяина. Ответа не последовало. Экономка сразу обратила внимание на одуряющий запах в помещении. Затем ей в глаза
