Фалмера. На мгновение в нем проснулся к ней чисто научный интерес и он стал размышлять о том, к какому виду ее можно отнести. Она была не похожа ни на грибковые, ни на насекомоядные, ни вообще на что-либо виденное им в экспедициях. Должно быть, его друг был прав и это чудище было действительно занесено на землю из космоса: ничего подобного родиться здесь не могло.
Одно утешало — Фалмер был без сомнения мертв. Хоть в этом была милость Божья. Однако, не успел Тон подумать об этом, как с кормы до него донеслись низкие гортанные звуки — не то стоны, не то урчание, — и подняв в страхе глаза, он увидел, что с Фалмером происходит что-то невообразимое: он весь трясся мелкой дрожью. Спустя некоторое время тряска усилилась и в ней появилась ритмичность, которая никак не походила на конвульсии, сотрясавшие Фалмера раньше. Судороги сотрясали его тело с механической регулярностью, как будто сквозь него время от времени пропускали электрический ток. Тон понял, что их ритм вызван беспрерывным раскачиванием дьявольского растения. Этот навязчивый ритм действовал на него, как гипноз, притупляя все остальные ощущения и Тон даже поймал себя на том, что стучит ему в такт ногой.
Борясь с охватившей его паникой, Тон готов был уцепиться за любое внешнее проявление здравого смысла. К несчастью, его собственная болезнь навалилась на него с новой силой: его так трясло и мутило, что он не в силах был ни на чем сосредоточиться. За мгновение до того, как провалиться в омут нового приступа, Тон вытащил кольт из кобуры и, тщательно прицелясь, выпустил все шесть пуль в трясущееся тело Фалмера... Он был уверен, что не промахнулся, но и после того, как прозвучал последний выстрел, стоны и дергания Фалмера не прекратились и Тон даже в бреду не мог отделаться от этих навязчивых, регулярно повторяющихся звуков.
В забытьи, в этом царстве кошмаров и бескрайней тишины забвения, в которых оказался Тон, время не существовало. Когда он пришел в себя, он не знал, сколько длилось его беспамятство — часы или дни — но сразу понял, что они стоят на месте. Приподнявшись на локте, он увидел, что их вынесло на мелководье и что лодка стоит, уткнувшись носом в прибрежную грязь крошечного, заросшего мелким кустарником островка, намытого рекой в самой ее середине. Весь берег был покрыт тиной, распространяющей ужасное зловоние, а в воздухе стоял неумолкающий гуд, издаваемый мириадами насекомых.
Время близилось к полудню и солнце стояло высоко в безоблачном небе. С деревьев, стоявших у реки, длинными змеями свисали лианы. Прилепившиеся к ним орхидеи, казалось, тянулись к Тону своими похожими на змеиные, крапчатые головки цветками. Огромные бабочки перелетали с цветка на цветок, поражая воображение красотой окраски. Преодолевая приступы тошноты и головокружения, Тон приподнялся в лодке и бросил взгляд на то, что занимало ее корму. Чудовище неимоверно разрослось. Его ветвистый стебель, возвышавшийся над головой Фалмера, превратился в настоящее деревцо со множеством побегов и гибких усиков, расходящихся веером в разные стороны. От ветра или сам по себе, его ствол непрерывно раскачивался. “Он как будто ищет себе новую почву — или, может, новую жертву? - подумалось Тону. На самом верху, в переплетении веточек, распустился жуткого вида цветок: его мясистый диск, светившийся мертвенно-бледным светом, был размерами с человеческое лицо.
Черты лица Фалмера так усохли, что сквозь тонкую, как бумага, кожу проступили кости черепа. Казалось, лик самой смерти глядел на Тона сквозь человеческую оболочку. От тела тоже ничего не осталось, и было видно, что одежда болтается на костях скелета. Мертвец сидел неподвижно, как истукан, по его неестественно раздвинутым членам спорадически пробегала дрожь, вызванная движением веток. Растение-хищник высосало из человека кровь и выело внутренности.
Тону вдруг захотелось наброситься на эту тварь и разорвать ее в клочки. Но, странное дело, он чувствовал, что не в состоянии сдвинуться с места. Им овладела странная летаргия. Казалось, что тварь, наделенная своим собственным разумом, ревниво следит за человеком, парализуя мысли и подчиняя его волю своей мерзкой, более сильной воле. Вглядываясь в цветок, Тон обнаружил, к своему удивлению, что его сердцевина, как бы в ответ на его пристальный взгляд, складывается в человеческий облик, в котором угадывались черты лица Фалмера, которые были искажены до неузнаваемости, придававшей им выражение бессмысленной карикатуры над оригиналом. Некоторое время Тон так и сидел, не сводя глаз с этой гнусной хари.
Его лихорадка прекратилась так же внезапно, как и началась. Зато ей на смену пришел какой-то животный страх и в этом граничащем с безумием состоянии Тон просидел целую вечность, не в силах оторвать взгляда от леденящего душу зрелища. Растение нависло над ним, раскинув во все стороны напитанные плотью Фалмера ветви, которые от собственной тяжести слегка раскачивались в воздухе, а в огромной плошке цветка застыла омерзительная ухмылка. Тону показалось, что растение издает какой-то низкий, напевный звук, похожий на звучание контрабаса. Мелодия была невыразимо нежной, но откуда она исходила — от цветка ли или из его собственного мозга — Тон сказать не мог.
Время, казалось, тоже остановилось. Безжалостное солнце низвергало потоки ослепительного света, падавшего на голову Тона раскаленным свинцом из бездонной купели неба. От слабости и нестерпимого зловония у него все плыло перед глазами, но он был не в состоянии стряхнуть с себя оцепенение, порождаемое близостью растения. Судя по всему, беспрерывно раскачивающее чудовище, вымахав в полный рост, остановилось в развитии, горделиво возвышаясь над телом своей жертвы. После долгой паузы, внимание Тона переместилось на усохшие руки Фалмера, которыми тот все так же, словно клещами, сжимал подтянутые к подбородку колени. Тон увидел, что из его пальцев, прямо из-под ногтей, тоже тянутся наружу крошечные беловатые щупальца. То скручиваясь, то разжимаясь, они как бы обследовали пространство вокруг, выискивая новый источник питания. Из шеи и подбородка Фалмера также выпростались молодые побеги и все тело его как-то странно шуршало и шевелилось под одеждой, словно по нему ползали сотни юрких ящериц.
Одновременно, звуки, издаваемые ветвями, стали более призывными и нежными, а в их движениях появился новый, неизъяснимо притягательный ритм. Это было похоже на сладкозвучное пение невидимых сирен, и в то же самое время, на завораживающий танец кобр, раскачивающихся перед смертоносным прыжком. Тон всем своим существом ощущал неодолимость силы, призывавшей его к действию. Казалось, что проросшие усиками пальцы Фалмера своим змеиным шевелением манят его к себе. Внезапно, словно подчиняясь чьей-то команде, Тон рухнул на днище лодки и встав на четвереньки, двинулся в сторону растения. Медленно, сантиметр за сантиметром, обуреваемый то ужасом, то неодолимым влечением, полз он к твари, карабкаясь через теперь уже ненужный тюк с корнями орхидей; шаг за шагом продвигался он вперед, пока, наконец, не уткнулся носом в скрюченные пальцы мертвеца с подрагивающими от вожделения щупальцами.
Словно во власти колдовского гипноза, Тон впал в оцепенение, парализовавшее все его чувства. Он еще ощущал, как скользят по голове и шее быстрые щупальца твари, как колют их жала, проникая под кожу, но помешать этому он уже не мог. Он даже не мог закрыть глаза. В его застывшем взгляде отразилось золотисто-пунцовое брюшко порхающей бабочки, а потом иглы щупалец проткнули его зрачки.
Все глубже и глубже въедались в тело Тона жадные побеги, пуская во все стороны новые отростки и опутывая плоть сетью разветвлений. Некоторое время Тон трясся в конвульсиях, словно жизнь уходящая и зарождающаяся сплелись воедино в ожесточенном поединке. Наконец, все было кончено, и человек повис, развернутый навзничь, словно муха, прекратившая борьбу в смертоносной схватке с пауком. Раздавшееся вширь и окрепшее, растение продолжало жить и в его верхних ветвях, в неподвижном и безмолвном мареве полдня, начал распускаться новый цветок.
.
Г. Дж. Уэллс
Цветение странной орхидеи
Покупка орхидей всегда сопряжена с известной долей риска. Перед вами — сморщенный бурый корень, а во всем остальном приходится полагаться на что угодно: собственное чутье, порядочность продавца, или просто удачу. Может, растение обречено на гибель или уже погибло в пути, а может, вы сделали вполне приличную покупку, стоящую потраченных денег, а может, — и так не раз бывало — в один прекрасный день перед вашим восхищенным взором развернется нечто совершенно невиданное, поражающее богатством форм, особым изгибом лепестков, более тонкой окраской, необычной способностью к мимикрии. Гордость, красота и доходы расцветают все вместе на нежном зеленом стебле, и как знать, возможно, к ним примкнет и слава. Ибо для нового чуда природы необходимо новое имя, и разве не естественно окрестить цветок именем его владельца. Какая-нибудь там "Джонсмития офрис"! Что же, встречаются названия и похуже.
Быть может, надежда сделать именно такое открытие и превратила Уинтера Уэдерберна в завсегдатая цветочных распродаж — надежда и, вероятно, еще и то обстоятельство, что у него вообще не было никаких других сколько-нибудь интересных занятий. Это был человек робкий, одинокий и весьма не приспособленный к жизни. У него были средства, позволяющие ему вести вполне безбедное существование, но не было духовной энергии, которая заставила бы его искать занятий более определенных. Он мог бы с равным успехом коллекционировать марки или монеты, переводить Горация, переплетать книги или открывать новые виды водорослей. Но вышло так, что он занялся выращиванием орхидей, и все его честолюбивые помыслы не выходили за границы его маленькой садовой оранжереи.
- Почему-то мне кажется, - проговорил он как-то, сидя за кофе, - что сегодня со мной непременно что-нибудь случится.
Говорил он медленно, стараясь придать важность своим словам — так же, как двигался и думал.
- Ах, ради Бога, не говорите мне об этом! – воскликнула его кузина-экономка. Для нее туманное "что-нибудь случится" всегда означало какие-нибудь неприятности.
- Нет, вы меня неправильно поняли. Я не имею в виду ничего плохого… Хотя, сказать по правде, я и сам не знаю, что я имею в виду. Сегодня, - продолжал он, сделав многозначительную паузу, - в лавке Питерса начинается распродажа растений из Индии и Андаманских островов. Я, пожалуй, загляну к ним. Посмотрю, что у них там есть хорошего. Как знать, а вдруг я на этот раз приобрету что-нибудь ценное? Впрочем, это — всего лишь предчувствие.
И он протянул чашку за второй порцией кофе.
- Это растения, собранные тем несчастным молодым человеком, о котором вы мне на днях рассказывали? – спросила экономка, наливая кофе.
- Да, - ответил Уэдерберн и задумался, так и не донеся до рта кусочек поджаренного хлеба. – А вот, со мной никогда ничего не случается, - произнес он, продолжая вслух свои мысли. – А почему, хотел бы я знать. С другими происходит все, что угодно. Взять, к примеру, Харви. Только на прошлой неделе с ним произошло столько
