Земскiй Учитель

научат.
Скрепя сердце Варя поставила корзину, наклонилась к полу, и не показывая лица, вручила барину Бефстроганову перчатку.
«Вот, оно как – крутилось в голове девушки. Ничего, старый хрыч, уж коли свою дочь готов унизить, коли на ней платье не барское, так и дочь тебя не пожалеет, когда срок придет!»
Когда все было готово, слуги стали брать готовые блюда и нести оные в гостиную. Утомленные повара и кухарки принялись отдыхать от тяжелого печного дыма. Тут-то Варвара и принялась за задуманное! Взяв большую водочную бутыль, якобы, к столу, она направилась вслед за слугами. Когда процессия проходила возле входа в погреб, Варя замедлила ход и, видя пристально жадный взгляд сторожа Никифора, сама обратилась к нему:
- Что глядишь-то так?! Знамо, не для тебя… На барский стол.
- Да что ж ты, кухарка подворотная, себе позволяешь! Вот, найду за что выпороть и до мяса высеку! До костей!
- А знаешь, - продолжала Варвара. Никита Сергеевич сегодня и так пьян будет. Возьми, умягчи душу жестокую!
Девица протянула бутыль сторожу. Уж чего-чего, а от такого он отказаться никак не мог…
Отсидевшись на кухне до нужного часа, Варвара взяла фонарь и снова пошла к погребу. Никифор уже мирно спал в обнимку с осушенной бутылью. На его кушаке, подтягивающем жирное пузо, висело кольцо с ключом. Отцепив ключ, Варвара отворила дверь. Из темноты обдало запахом плесени и испражнений. Девушка заперла за собою дверь и двинулась вниз по лестнице, освещая себе путь. Запах испражнений усиливался все больше. «Что ж они такое делают тут? – крутилось в голове».
Внезапно свет фонаря озарил большую железную решетку, в коей к каменной стене была прикована железными цепями нагая молодая женщина. Короткие цепи, сковавшие руки и ноги, не позволяли ей даже сесть. Грязная, измазанная собственными испражнениями, она подняла измученный взгляд на Варвару и,  сотрясая тяжелыми цепями, заорала раскатистым басом…
У Вари, казалось, душа от такого ушла в пятки. Но она и не думала отступать, а спряталась за бочкой у противоположной стены и принялась наблюдать.  В странной узнице подземелья узнала она молодую супругу отца Елизавету Михайловну, которая по заверению померла от неизведанной болезни после прошлой Купальской ночи, незадолго после женитьбы…
Через некоторое время дверь в погреб заскрипела, послышались шаги и забрезжил свет. Варвара погасила фонарь и спряталась получше. Вскоре она увидела подвыпившего за ужином отца в сопровождении доктора Вольфенштейна. Елизавета Михайловна, выпустив виноватую слезу, заорала вновь. То был звук, кой под силу издать лишь огромному монастырскому хору! Никита Сергеевич рухнул на колени перед клеткой и расплакался:
- Господи Боже мой… За что, мне сие!? Думал, что вновь на старости лет обрел счастие… А теперь…. Теперь вон не знаю, как помочь тебе, Лизонька.
Елизавета Михайловна снова выпустила слезу и виновато глянула на мужа.
Доктор Вольфенштейн дрожащими губами пробормотал:
- Медицина не знать такой болезнь и лечить не уметь…Я много читать про подобное.
- Да, толку-то от тебя, немчура! – разразился барин. – Вот нового врача выпишу из Петербурга
- Я бояться, тут не всякий выдержать! Доктор Мом и неделя в Округа не прожить.
- А все Атаман! Это отродье адово  отобрало у меня счастье… Недаром о нем вся Округа судачила. Правда - это, а не бабья брехня! – бился в неистовстве барин, весь хмель с которого уже давно сошел.
- Наука не верить в Атаман. – спокойно отвечал Вольфенштейн.
- Да что может, твоя наука!? Что может…  Бефстроганов в неистовстве схватил доктора за грудки, а прикованная Елизавета Михайловна вновь залилась неистовым басом.

Ночное варварино похождение так и осталось тайной для всех, кроме Глаши. Никифора самого высекли перед строем дворни за пьянство на посту и утерю ключа. Казалось бы, задуманное Варварой выполнено как она того и желала, только вот на следующий  день, то ли от пережитого ужаса, то ли еще от чего, Варвара слегла с лихорадкой. Ее терзал неслыханный бред, в котором то мерещились неведомые ужасные создания, то некий гишпанец, названный   Хуан-Антонио Бондаренко, о коем Варвара никогда не слыхивала и не читала.
Доктор Вольфенштейн  готовил микстуры, но сбить надолго жар не удавалось. Доктор даже подумывал о воспалении лёгких, спастись от коего есть великое чудо или великое мастерство врачевателя.
Когда на некоторое время жар и бред удалось усмирить, Варвара попросила оставить ее наедине с Глашей. Тут-то она и рассказала об увиденном ночью. Глаша, слушая рассказ, все время делала испуганные глаза  ,крестилась и молилась шепотом.
- Не ведомо, что сие такое, но видно очень страшное… - пробормотала Варвара Никитична своим ослабшим голосом.
- Ведомо, Варя, ведомо – с дрожью отвечала Глаша и с особым придыханием  добавила-… бЪсы.
Варвара уже ничего и не смела возражать, ибо и сил не было, и страх был велик…

Глава 5. Жених
Стоял уже знойный июнь.  В жаркий полдень, когда, кажется, вся природа страждет от лучей палящего солнца, рои насекомых вьются над наливающимися соками травами, по узкой пыльной лесной дорожке, упрямо подгоняя коня,  фыркающего  от изнуряющей жажды, в сторону Округи ехал подпоручик гусарскаго полка Лемский. То был молодой мужчина грубого и непристойного нрава. Да и внешностью он обладал не лучшей. По одному первому взгляду на Лемского трудно было понять которого он пола. Тело его было нескладным: бедра широки, а плечи узки, на лице не росло бороды, а лишь некое подобие усов над верхней губою. За такие черты Лемского в свое время не желали принимать в полк и прозвали кавалерист-девица. Между тем голос его был низок и зычен, а кулаки увесисты. И в пьяных потасовках в кабаках подпоручик всегда выходил победителем. Кроме кабаков был он завсегдатаем домов терпимости, не брезговал домогаться и до совсем, казалось, юных девочек. Но, между тем, в дворянских салонах о Лемском судачили как светоче православия и благородном офицере.
Так случилось, что Никита Сергеевич Бефстроганов и отец Лемского в одной изрядно подвыпившей компании играли в преферанс. Когда Бефстроганов проиграл все свои деньги, какие имел с собою, а вино совершенно затмило разум, он поставил на кон… руку и сердце своей дочери Варвары. И проиграл. А карточный долг – дело чести. Так, и должна была Варвара Никитична пойти под венец за Лемскаго младшего!
Вот, в сей июньский день ехал он, дабы наконец-то обвенчаться…
Тем временем репетиции «Горя от ума» становились все более похожими на обыкновенный балаган. Крепостные актеры на столько плохо походили на свои роли, что сие могло вызвать у любого зрителя только смех. Особо стоит добавить, что Бефстроганов никогда не принимался за работу без рюмки другой  для «привлекания муз». А воплощаясь в роль Фамусова Никита Сергеевич почему-то увенчивал свою лысину лавровым венцом. По видимости, сим он показывал, что слово famus  латинское. А это поистине глубочайший намёк достойный истинного художника и философа.
Вавилевскому же настолько приглянулась идея поправок авторского текста, что сам вовсю старался вставлять в оригинал Грибоедова свои коррективы, как казалось, «революционно-прогрессивного» содержания. Так, Чацкий уже не попадает «с корабля на бал», а прилетает на Землю  с коммунистического Марса. И именно посему фамусовский «реакционно-буржуазный» мир ему становится чуждым.
Бефстроганов сперва от таковых поправок как мог отпирался, но на роль Чацкого поставить больше было некого. Пришлось терпеть…
Чацкий: О Софья Павловна! Я Вам о Марсе расскажу!
              О жизни без буржуев и попов…
София:    Да, фантазер вы, Чацкий, я гляжу…
Чацкий:   Я делом доказать сие готов!
София: Делом?! Уж простите…
Чацкий: Пока вы тут под царский гнетом спите
            Мы строим на Венеру мост!
София:  О Чацкий! Ваш недуг не так то прост.
Чацкий: О горе от ума! Мне горе…
Александр же все надеялся хоть краешком глаза увидеть Варвару. Писем от нее уже долго не приходило. Лишь как-то на одной из репетиций Бефстроганов поведал спьяну, что дочь его в пребывает в нездоровьи. И таковая новость весьма затронула Вавилевского, но он, чтобы не испортить дела, старался не подавать виду. Александр гнал от себя те мысли о Варваре, какие обыкновенно рождаются в головах влюбленных. Ведь  он, как натура просвещенная, понимал, что такие мысли суть лишь реакция нервной системы на выбросы гормонов в кровь. И ничего более! И наконец-то светочи науки сумели это разгадать! Сколько теперь людей можно спасти от ложных иллюзий! А еще раньше естествоиспытателей философы античности делали гениальные догадки. Дионисий Трахеобронхит еще в четвертом веке до новой эры писал: «Клянусь Гермесом! Но нет для мужа ничего более постыдного, нежели любовь к женщине. А философам, вообще, следует постигать себя через самоудовлетворение».
Варвару же, помимо неведомой болезни, длившейся почти с месяц, обуял  звериной силы страх после увиденного. «Ведомо, Варя, ведомо, - бесы» - не вылетало из головы. Думала она писать и в уездную полицию, и Александру, но мысль о том, что пред нею сила весьма могущественная и неизведанная не давало Варваре пойти на этот шаг. Более того, это была и мысль о том, что за нею пристально наблюдают. Всплыли на поверхность все детские страхи о том, что и вся Округа и дом сей прокляты…
Вот в тот погожий июньский день наша история обрела новый. Барин Бефстроганов как всегда тяжело вздохнул, закончив репетицию, как в залу вбежал запыхавшийся дворецкий:
- Разрешите-с сказать-с, Никита-с Сергеевич-с!
-Ну, говори…
- Жених-с барышни-с Варвары-с Никитичны-с приехать-с изволили-с!
Бефстроганов засуетился. От волнения его лицо сделалось красным. Немного помявшись, он приказал дворецкому:
- Накрывайте на стол!  
А потом обратился к Вавилевскому:
-А знаете, Саша, не торопитесь-ка домой. Составьте нам компанию. Познакомитесь с моей дочерью Варварой и с ее женихом бравым подпоручиком Лемским!
Александр с трудом сдерживал свои чувства. Отказаться от сего приглашения он не мог.  Желание увидеть Варвару побеждало всю нелюбовь к помещичьему и мещанскому укладу! Более того, было желание вырвать Варвару из сего ненавистного уклада.
Стол был накрыт на освещенной летним солнцем веранде. Вокруг в саду жужжали, собирающие нектар, пчелы, цветы и кусты наливались соком.
Вавилевский и Бефстроганов уже сидели за столом, как на веранду, цокая шпорами и звеня саблей, тяжелою увесистою походкой вошел подпоручик Лемский. Никита Сергеевич представил его Александру.  Опальный учитель и царский офицер неохотно пожали друг другу руки. С тревогою их взгляды встретились. На лицах обоих было написано, что причинят они друг другу неприятностей.
Лемский уселся у самовара нога на ногу и стал бесцеремонно пить чай, кой ему еще не успели предложить.
- Простите великодушно. Никита Сергеевич! Дорога нелегкая до вас, совсем жажда замучила, тысяча чертей!
Такого даже Вавилевский себе позволить не смел. Он хоть и прогрессивных взглядов, но натура тонкая, эстетическая. А тут, не то баба, не то мужик, в гусарском мундире и при сабле… Вот каких монструзов творит загнивающий царизм! Лемский продолжал:
- Ну-с, давайте к делу! Где-ж ваша… как