Земскiй Учитель

происходит, токмо души за грехи своя туда попадают. А из сего заключим, что учение о шаровидности мира есть ложно и душепагубно».
  «Куда всем этим любомудрам до Розенбаха», - в сердцах подумал Александр. «И во всем этом антинаучном бреде ни слова нет ни о эфирном воздухе, ни о теплороде, ни о бесконечности и вечности Космоса!»
Он сказал Никите Сергеевичу, что не будет пропускать ни одной репетиции, а это означало, что вход в дом Бефстроганова для него теперь доступен. Они выпили еще по чашке кофея, и Александр отправился домой.
В воздухе все больше и больше пахло весенней растительностью, небо приобретало все более глубокий синий, летний, свет.  Вавилевский шел к выходу через сад, ожидая вновь увидеть Варвару Никитичну, выискивая глазами ее филолетовый шарфик. Но все тщетно. Впереди уже были ворота, проскрипев которыми, привратник выпустил барского гостя из усадьбы.
Александр шагал по пыльной сельской улице, разглядывая оживающее по весне село. Но не радовала его эта картина. Нет, не потому, что он невольный узник этого, еще недавно чуждого, для него мира, - это-то как раз и льстило нашему герою, а то, что он ощущал впереди что-то гнетущее и страшное…
Только отужинав, Александр уселся за чтение. Огромный витиеватый том «Бытия духа в вещах» был освоен им всего наполовину, а прочесть этот труд был обязан каждый уважающий себя интеллигент. Глаза уже бегали по строчкам: «Всякий дух, покидая свое место, движется, совершая трансцензус понятия   воли, эмпанируя и экстраполируя свое определение  в вещах самих по себе. Это, безо всякого сомнения, есть основа всякой науки….» . Внезапно чтение было прервано вбежавшей в комнату Агафьей:
- Александр Николаевич, к вам та же девица. Письмецо принесла.
Александр покинул комнату и устремился в сени. Там его ожидала высокая рябая девица с длинною косою, в сарафане и лаптях. Она поклонилась и протянула письмо, заверив, что оное от барышни Варвары Никитичны. Сердце Александра стучало с высокой частотою. Он торопливо развернул конверт и попросил девицу задержаться, дабы отправить ответ.
«Дорогой Александр Николаевич! Сегодня я наблюдала ваш визит к моему папеньке. Я подумала сначала, что вы спелись с этим lubrique vieux bouc (развратным старым козлом), но потом узнала, на что вы пошли, дабы чаще бывать ближе ко мне. Я поняла, что заставило вас согласиться на сей отвратительный балаган. Я признательна. Ибо не знать мне счастья, а вы мой единственный друг! Меня выдадут за человека, нет, за существо, кое я совершенно не люблю! Ваша Варвара».
Вавилевский тут же набросал ответное письмо:
«Уважаемая Варвара Никитична! Я прекрасно понимаю ваше положение, ибо боль товарища по борьбе – и моя боль тоже. В нашем стремлении, сломать все оковы старой жизни, мы едины. Особо печально мне лицезреть, как ваш отец собирается продать вас в рабство. Что есть семья, как не рабство? Конечно, вы не можете любить своего поработителя. Да, и, вообще, нет никакой любви. Это есть выдумка, дабы оправдать подчинение одного другому. Что есть любовь, кроме как засовывание фаллоса в вагину? Ничего. О сем любой культурный человек знает. Так что, держитесь и верьте в  победу нового человечества. Ваш Александр Вавилевский»



Глава 4. Барышня-крестьянка.
Варвара как всегда поднялась ни свет ни заря, еще даже  сельские петухи не пропели ни разу.  Да  и не спалось ей. Конечно, как будет спаться, ежели из подвала такой крик доносится, что вся дворня по усадьбе летает как угорелая? Совсем довел всех ирод Никита Сергеевич. На вилы  бы таких, действительно. А еще не спалось Варваре и по иной причине. Еще давеча, на исходе сумерек, Глафира принесла ей письмецо от Александра Николаевича Вавилевского. Да то, как мы помним, было письмецо не из тех, какие обыкновенно влюбленные юноши шлют своим пассиям. При свете ночника, в дрожащих ручонках держа листок, Варя внимала сим написанным словам:
«…Что есть любовь, кроме как засовывание фаллоса в вагину? Ничего. О сем любой культурный человек знает. Так что, держитесь и верьте в  победу нового человечества…». «А ведь  то на самом деле, - размышляла девица с особливо трепетным придыханием. – Для чего же все это рыцарство, черт его дери, серенады под окнами, сонеты, романсы…? Да, ясно для чего! Чтоб потом вот так раз и завладеть тобой как вещью и наслаждаться, пока ты можешь быть предметом их наслаждений. А вот он, человек, кто не устрашился об этом так прямо и написать! Вот то и есть подлинная воля к истине. Вместо всех этих слащавых сонетов, написал, как оное на самом  деле творится».
В таких вот томлениях духа и провела Варвара всю ночь. Зашедшая в ее комнату, нянюшка Серафима  Прокопьевна заметила странное в глазах своей воспитанницы:
- Барышня Варвара Никитична, так лица ж на вас нету! Не хворь ли какая, упаси Господь?
- Тогда мне, Серафима, полегчает, когда сей изувер иродоподобный людей терзать по ночам прекратит!
- Негоже так супротив отца перечить! Ежели кому правеж чинит, то за дело! Ай, дайте ка угадаю, что ж ночкой то не спалось? О соколике о своем мечтали! О Лемском…. Вот прилетит на тройке и уведет под венец…
- Довольно, Серафима! Не пойду под венец…
- Да, как же это оно так?! Как подменили вас, барышня, после Смольного института. Как же не идти под венец-то?! Чадушек любимому мужу принести…
- Не подменили, Серафима. Я это. Просто прогрессивным мышлением прониклась.
- Что ж это за мышление такое?
- А это то, Серафима, чтоб обо всем судить так, как оное и есть на самом деле. По правилам – материализм зовется. Вот знаешь, что такое есть любовь?
- Ну…. Знать то знаю, а сказать не могу…
- Так вот  и слушай, скажу тебе по-научному. Что есть любовь, кроме как засовывание фаллоса в вагину? Ничего.
- Так, простите, Варвара Никитична, чего-чего засовывание?! …. Ах, матушки светы! Догадалась. – Серафима Прокопьевна перекрестилась от неожиданности. – А ведь то правда…  
Варвара продолжала:
- Так вот, все эти тройки да венчания, дабы потом нами как вещами владеть! И что ж в этом доброго?!
- А то ваша правда, Варвара Никитична. Вот будь у меня раньше этот ваш, как его… матренализм, я б за своего супостата не пошла! Сколько кровушки мне испортил, сатана… Придет бываючи в хмелю, да волокет меня на палати. Да изобьет исчо….
На утреннее правило Варвара не ходила, хотя до Смольного была весьма набожною. А посему, попросила Глашу, которая молилась еще за готовкой завтрака, принести ей кофею до того, как  отец отправится завтракать. Да и сиживать с ним за одним столом не хотелось.
Варя с вожделением глотала свой бодрящий эликсир с целью хоть как то освежить свою невыспавшуюся голову. Она чувствовала, что так долго не протянет в этом аду. Мода на сии ночные пыточные потехи возникла у Никиты Сергеевича, пока Варвара была в Петербурге. Раньше все было не так.
- Глашь, - спросила Варвара, повернув на кухарку свои утомленные красные глаза – а сколь давно творится подобное?
-Да то, Варвара Никитична, с прошлого Ивана Купалы. Как барыня новая померла. Так вот с той поры, каждую ночь барин Никита Сергеевич спускается в погреб. И рев несусветный несется на всю Округу. Иногда и дохтурь Вольфенштейн с ним бывает. А погреб стерегут денно и нощно. Дворне даже приближаться запрещают.  Видать, с самими  бесами Никита Сергеевич сыгрался!  Или… неужто САМ АТАМАН там у него….
- Забудь, Глаша, нет никакого Атамана. Сказки это, басни и выдумки.  И бесов тоже нет. – ответствовала Варвара. Хотя, до Смольного сама  гадала на каждые Святки, боялась чертей, держала чеснок и «Молот ведьм» под подушкою. Ну, и  страшно боялась самого Атамана, о коем судачила вся Округа. А в Смольном, когда в руки барской дочери  попала «Метафизика заработной платы» Отто Розенбаха, в коей, кроме пространного рассказа об экономической несправедливости якобы скрыто и между строк излагаются принципы нового прогрессивного мышления, все суеверия выветрились разом.
- Вот что! Я поняла – внезапно  произнесла Варвара. Тут и статский советник Фандорин не надобен, дабы догадаться!  Мой любезный папенька с доктором там людей препарируют заживо!
- Что, простите, делают? – замешкалась Глаша.
- Препарируют. Это, по-простому, разделывают, потрошат… Только для науки.
- Фу… Что ж вы такое говорите, Варвара Никитична…. Они что ж Бога не боятся?
- Нет Бога, а посему и бояться не кого. Но если мне удастся поймать их за сим занятием, собрать улики и сообщить оберполицмейстеру, то батюшку отправят в  острог. А Округа мне перейдет… А я уж всем быстро вольные выпишу, открою училище и приют. Надобно только доказать…. Слушай, кто сегодня  погреб стережет?
- Никифор, Варвара Никитична. Страшный держиморда. Как кого плеткой хлещет, так до мяса, а то и до костей. Любит его барин. Одна у него слабость – перед хмельным удержаться не может….
- Эх, Глаша! России надобны Розенбахи, а женщины рожают жандармов и таких вот держиморд! Тьфу… Ничего, сегодня я спущусь в погреб. Вечером, когда повара и кухарки готовят ужин, мы с тобой поменяемся одеждой. Ты будешь почивать у меня в комнате, а я прикинусь новой поварихой. И как бы невзначай пронесу около входа в погреб бутыль водки. Ну, и подсуну ее Никифору. Как он будет готов, войду в погреб и все выясню. А ежели меня поймают, то мне, в отличие от вас всех, ничего не будет. Да ежели и будет, мне нечего терять, кроме собственных  оков!

В назначенный час Глаша поднялась в опочивальню Варвары Никитичны. Обеим было боязно и волнительно, сердца напряженно колотились, дыхание было сбивчивым. Конечно, впервые бросить вызов укладу! Или, как говорит интеллигенция, сломать систему…. Ну, тут ничего не поделать. Одними разговорами об общественном прогрессе и ужасах барщины, царизма и капитализма дел не исправить… Девушки поменялись платьями. Глаша заплела барышне длинную косу, измазала лицо сажей, чтоб никто не распознал в новой кухарке дочь помещика. Глаша же облачилась в варварину ночную сорочку.
После переодевания обе «революционерки» пристально и с удивлением рассматривали друг друга.
- Ой, Варвара Никитична! – воскликнула Глаша – Вот гляжу на вас, и так вот и не понять, что барышня. Один в один – девка дворовая.
- Вот видишь, одно лишь платье создает сию мнимую разницу меж человеками! Разве годится такое?! Ничего придет и в наш дом справедливость…И не зови меня более Варварой Никитичной! Варя я, Варвара. И на «вы» не зови, сестра.
На кухне Варваре пришлось туго. Еще бы! Руки ее никогда не держали ни лопаты для выпечки, ни ухвата, теста не мешивали. Старая кухарка Акулина постоянно одергивала новую работницу:
- И кто ж тебя-то, неумеху такую, на кухню-то послал… Ничего, научим, исправим.
Внезапно вошел сам Никита Сергеевич проверить, как идет приготовление. Ведь ближе к ночи к нему на огонек должен заехать старый товарищ сотник Заяицкий. Варвара, увидя отца, стала прятать лицо. Барин же начал ходить по кухне и пробовать готовящиеся яства, где соли добавить поболе, где, наоборот, патоки или сахара. Внезапно,  он обронил на пол свою белоснежную перчатку из козьей кожи. Проходящая мимо с корзиною Варвара никак не отреагировала на произошедшее. Тогда Никита Сергеевич сказал ей:
- Эй, девка, не видишь, я перчатку обронил… Подай. Еще раз сама не поднимешь, розги