Земскiй Учитель

читали и Розенбаха, и Зигеркранца, и Шницеля. «Метафизику заработной платы» от руки карандашом переписывали! А сейчас вот,  кровопивец этот взаперти держит, замуж отдать хочет. А сам крестьян  своих по ночам в подвале пытает.
- Да как таковое возможно в наш просвещенный век! – возмутился Александр – Ведь скоро мы полетим к звездам и научимся добывать чистый теплород! А тут – такая вопиющая средневековая дикость. Мне жаль вас.
-Благодарствую. Только вот доктор Вольфенштейн говорил, что теплорода нет. А горение – это экзотермическая окислительная химическая реакция с помощью кислорода из воздуха.
- И вы слушаете этого сумасшедшего фанатика?! Он в Бога верит! Мракобесие какое! Теплорода, видите ли,  нет, а Бог есть! Бог вместо теплорода у него. Как же нет теплорода?! У меня вот учебник из самой Франции 1796 года издания, где все доступно описано. Уже тогда ясно было доказано существование  теплорода и его участие в процессе горения. Разве будут факты, ложные и непроверенные в учебник для юношества писать?! Надо же,  немец, а мракобес, каких поискать! …Боговер….
Варвара увидела в Вавилевском человека напористого, верного идее, но чертовски наивного.  Все-таки, это было лучше, нежели каждый день созерцать около себя чванливое болото помещичьей аристократии, священства и офицерства.
- Главное, чем вы сможете мне сейчас помочь, - ответила она Александру, - это скрасить мое несчастное одиночество в этом чуждом для меня мире! А ведь меня ждет каторга почище Сибири! Семья. Выдадут, и буду бесправное существо, собственность. Ах, бедная моя покойная маменька! Свел в могилу ее ирод. Да и вторую свою жену тоже свел. Так вот, чтоб хоть как-то скрасить свое бытие, я  хочу переписываться с вами, Александр Николаевич. Наша кухарка Глаша , моя верная подруга, два раза в неделю ходит на базар. Я пошлю ее к вам. Может, потом удастся у отца одного из голубей экспроприировать на пользу угнетенным! Приятно было побеседовать. А сейчас – ступайте. Ваше долгое отсутствие за столом может вызвать нежелательные подозрения! А я не желаю, чтобы о нашем с вами знакомстве знали.
Вавилевский попрощался с Варварой Никитичной и двинулся к дому. Чувство несправедливости и обиды на весь мир, в коем только одно страдание, еще больше переполнило его душу, еще больше зазвучали ноты призыва переделать все! Александр даже сжал кулаки от злости.
Застольная компания за время отсутствия Вавилевского успела порядочно набраться, и  никого порядком не волновало, куда пропал один из гостей. Никита Сергеевич напевал свой любимый романс, а Вольфенштейн наперебой “Was wollen wir trinken?” Александр тоже решил напиться от смешения чувств: «Да будьте вы все тысячу раз прокляты, эксплуататоры! Боговеры!»

Глава 3. Горе от ума.
«Бытие качества эмпирически снимается в для-себя-из-себя-вещи и переходит в сущность. Эта эманация  есть первый акт становления духа из воли. Далее, иные духи трансцендентально выходят из себя и возникают в понятии, как определенные его моменты. Таковая субстанция априорно воспроизводится в сознании мыслящего индивидуума….» - Александр коротал вечер за увлекательным чтением, уже не ожидая получить письма от Варвары Никитичны. Базар уже давно закрылся, и любая кухарка уже должна была находиться дома. «А ведь, какая глубина мысли!» - не переставал восхищаться Александр. «Вот это поистине слова представителя развитого просвещенного народа! И никогда, наверное, в сей варварской стране ни один писатель и мыслитель не поднимется до подобной высоты постижения смысла!». Вошедшая в комнату Агафья оторвала его от возвышенных дум:
- Александр Николаевич! Вам девка какая-то на базаре письмецо передала. Я, чур, не открывала, не читала! Богом клянусь.
Вавилевский взял конверт и распечатал. Внутри был лист, исписанный аккуратным девичьим почерком. Сие, конечно, она…
«Здравствуйте, мой случайный знакомец! Простите, что заставила вас ждать, но написала письмо при первой же возможности. Мое положение все хуже и хуже. Это даже не Бастилия и Нижний Тагил, это вся жизнь, перечеркнутая жирным крестом несвободы. Папенька, vieux pervers, lui damner (старый извращенец, черт его побери), давеча сказал, что сюда едет Лемский. Мы обручены с ним против моей воли! Сие есть существо самое ужасное на свете, кроме, разумеется,  царя. Как хорошо, что хоть с кем-то можно поделиться своею болью. Спасибо, что встретились мне. Буду помнить тот вечер, когда мы случайно повстречались….»
Вавилевского передернуло. Он перестал читать и скомкал листок от злости.
- Проклятье! Все им мало! Не бывать этому!
Так бывало с ним всегда, когда впереди вставала несправедливость. Нет, Александр не считал нужным бороться за Варвару Никитичну. Сии брачные игры, каковые встречаются практически у всех представителей животного мира, он считал недостойными прогрессивного человека. Но, другой вопрос, - когда страдает товарищ по борьбе. Не важно, что на нем – брюки или юбка. Пришла пора подготовки плана действий. Но не нужно забывать и о законе разумного эгоизма, - помочь товарищу так, чтобы не навредить себе, а достичь, по возможности, всеобщего блага.
Александр попросил у Агафьи вишневой наливки и заперся в комнате. Возможно, философия поможет выстроить нужный план. Откупоривая зубами бутыль, он снова пробежался глазами по строкам:
«Всякая вещь возникает сама из себя и бесконечно снимается в диалектическом тождестве с самой собой. Это и есть воля в качестве самоудовлетворения….»
-Правильно, воля! – пробормотал Вавилевский. Только ею и можно одолеть все это безобразие.
После того, как бутыль была осушена, Александра  потянуло в сон. Он, не туша лампы, положил свою голову прямо на стол возле книги. Перед глазами возникала самая экзистирующая сущность сверхчеловека, раскидывающего железною рукой батальоны реакционного зла, помещичьего произвола и гнета. Но вдруг  перед взглядом промелькнули те самые фиолетовый шарф, шляпка и умный взгляд….  И барский сад. Нет! Не бывать сему сентиментализму! Только борьба! Только победа!
Внезапно дрему снова развеял оглушительный крик из усадьбы Бефстроганова. Залаяли,  проснувшиеся как по тревоге, все собаки Округи. «А как же там она, Варя, в этом храме реакционного мракобесия?! Нет! Никакого сентиментализма! Только борьба… Александр снова погрузился в сон.
На следующий день лишь Александр вернулся из школы и желал уже приступить к обеду,  под окнами остановилась блестящая лакированная двуколка, управляемая пузатым кучером в картузе, красной рубахе  и блестящих кирзовых сапогах. Кучер пыхтя слез с двуколки, привязал лошадь и последовал к дому.
- Доброго дня, барин Александр Николаевич!
-И вам доброго. Но не барин я. – ответил Александр.
-Сам Барин Никита Сергеевич Бефстроганов, да будут дни его долги,  желают вас видеть. По срочному делу, как сказано было.
«Ну, хочет, - это хорошо, - подумал Вавилевский – еще повод с Варварой увидеться и обстановку оценить».
Александр  оделся понаряднее и последовал с кучером.

Никита Сергеевич Бефстроганов  встретил гостя в своем чопорном кабинете. Он был одет в  красный бархатный  халат и остроносые турецкие туфли. Было видно, что дома он сегодня еще не покидал. Никита Сергеевич поприветствовал Вавилевского и повелел слугам подать обоим кофею.
- Знаете, Александр, я давеча посмотрел на вас на ужине… Вот вы и надобны. В точку, в яблочко, как говорится!
- Для чего же? – поинтересовался Александр, в голове которого тут же всплыла мысль о Варваре Никитичне.
- Да, я знаете, тут ради приобщения к прекрасному театрик держу… Крепостной. Грибоедова ставлю. «Горе от ума». Беда вот, Чацкого найти не могу. Эти все мужики как будто топором тесаны. Не идет. Читают все через «о». Разве Чацкий таков? А вот на вас давеча гляжу. Так вот оно! Ну, как, согласны?!
Александр посчитал за честь играть на одной сцене с простыми крестьянами. Поэтому он дал свое согласие. А еще это означало повод почаще бывать в доме Бефстроганова.
- Вот и отлично – сказал Никита Сергеевич. А я, если не возражаете, Фамусов буду. Всегда себе такие роли характерные беру. Царей, богов… .- Вот вам сценарий.
Он протянул Александру томик Грибоедова, текст коего был изрядно исполосован  разного рода правками.
- А для чего все это? - спросил Вавилевский.
- Ну, как вам сказать. Всякий художник имеет право на авторское прочтение данного драматургического произведения. От смены угла зрения в пьесе открываются новые грани, кои ранее для зрителя не были доступны.
Вавилевский пробежал глазами по тексту. Некоторое правки прямо сразили его:
Ну, Сонюшка, тебе покой я дам:
  Бывают странны сны, а наяву страннее;
  Искала ты себе травы,
  Но опий проберет скорее;
  Повыкинь вздор из головы;
  Где чудеса, там мало складу. -
  Поди-ка, затянись опять…
«А недурно, недурно – подумал Александр – прямо прогрессивно! А ведь когда-то настанет тот великий момент, когда отец предложит покурить опий своей дочери! Ведь весь последний успех в развитии философской мысли в Европе непременно связан с ростом числа опиумных курилен!  Не так уж и плох этот Бефстроганов….». Но особый восторг вызвала финальная сцена:

Вон из Москвы! сюда я больше не ездок!
Карету мне, карету!
Но на последок ублажи, -
Хоть на секунду сиськи покажи!

-Сиськи!? – удивленно спросил Александр.
-Да, сиськи… - своим высоким голоском спокойно ответил Никита Сергеевич.
«Вот он – манифест. – снова подумал Вавилевский. – Дерзко и точно. Только поистине свободный человек способен сказать такое! А этот Бефстроганов далеко не так плох. Черт возьми! Да он сможет руководить революционным прогрессивным театром! Эх, такое сотворим, Робеспьер в гробу как веретено вертеться будет!»
     Но вот  скромная библиотека Никиты Сергеевича была полна всяких неприятных для Вавилевского вещей. Он взял с полки первую попавшуюся книгу, одно заглавие коей заставило Александра поморщиться: «Божею милостiю пиитъ Святозаръ БлаговещЪнскiй «За вЪру, Царя и ОтЪчество».
Вавилевский открыл книгу и поморщился еще больше:
«Чудно в Пост Великий тело укрощать,
Страсти и пороки голодом стращать.
И внимать сердечно, что сейчас, как встарь,
Нами управляет Православный Царь.
То, что с новой силой, после долгой тьмы,
Таврию родную покорили мы.
Ну а вслед за оной скоро покорим
Сам Константинополь, Иерусалим.
И взойдет над миром, Господи спаси,
Царь всея Вселенной, Царь всея Руси!»
«Да, с таковым чтением только в уборную и хаживать» - подумал Александр и взялся за другой том.  От сей книги Вавилевского затошнило уже порядком: «Любомудръ Фiлимонъ Борода «Наука, какъ мракобЪсiе. О вреде душепагубнаго чтенiя». Сей труд содержал следующие сентенции:
   "Покамест науки не было, люди брады не сбривали. А егда негодники латынские стали булат острый выплавлять, о коем токмо диавол и нашептать может, то все во грех бритобрадства вплали... По единому сему примеру уже можно твердо сказать о том, что наука единый токмо грех и скорби миру чинит." Или, еще хуже:
«А такоже безбожники латынские глаголят, что мiръ якобы есть шарообразен, что нигде наблюдать не можно. Понеже был бы оный шарообразен, то те люди, кои снизу живут, прямиком в геенну бы низвергнуты были. Но сего не