34
За окном совершенно стемнело, и сразу словно отступило прочь безвременье. Лица людей разгладились, посвежели, прояснились. Свободнее потекли разговоры. Чувствовалось, что у каждого человека в жизни и притом очень скоро должно произойти нечто важное, чего они так долго ждали, с чем связывали самые сокровенные надежды.
Танюха едва заметно улыбалась и тут же, стесняясь улыбки, уходила в себя, в свои мысли; наверное, даже забывала, где она находится. Старик ёрзал на сиденье, постоянно испытывая на себе негодующие взгляды старухи. Михайло захмелел и сделался общительнее, чем прежде. Турист Николай смотрелся сытно накормленным пригревшимся котом с лоснящейся шкуркой. Настроение окружающих не распространялось разве что на Толика: никак не догонялась заветная электричка. Громко барабанили колёса, им в такт подвывал ветер, тарахтел, попахивая гарью, мотор под сиденьем. Проносились мимо встречные поезда, пятились назад редкие подслеповатые огни, снова надвигалась темнота, не допускающая проникновения в свои секреты. Не догонялась заветная электричка.
— Ничего, догоним ещё, — подбодрил Толика турист Николай.
— Догоним, милок, — вдруг подобрев, пожалела студента старуха.
— Догоним, — пролепетала Танюха.
Михайло хотел было заключить всё своим веским словом, даже рот открыл, да отвлёкся на спорщиков, которые обсуждали всё ту же «Культуру и нравственность» с не вполне научной, по его мнению, и не достаточно нравственной и принципиальной позиции.
35
Машинисты — люди обыкновенные. Поезд мчится, светофоры вдоль колеи зелёные до самого горизонта, остановка нескоро. Чем заняться машинисту, чтобы не уснуть и время скоротать? Ответ прост: нужно прочесть по радио инструкцию про автоматические двери, к которым не следует прислоняться во избежание несчастных случаев, про взаимную вежливость пассажиров, про запрет на курение в вагонах и тамбурах, про нетерпимость граждан к нарушителям общественного порядка и, наконец, про один из вагонов по ходу поезда — в любом составе он обязательно есть, — который по техническим причинам не отапливается.
Читает машинист инструкцию про свой «электрический поезд», позёвывает, словесной невнятицей народ веселит. А колёса крутятся и километры железные утюжат. Тут следующая станция показалась. Хоть и нет остановки, нужно сигнал дать и скорость сбросить. Да и вообще, не мешало бы принять рабочую позу и приободриться, пока совсем не разморило. За станцией мост через реку — по мосту тоже быстро ехать нельзя. А то бы взять да и разогнаться; да так, чтобы ветер в ушах засвистел!.. Хорошо, скоро смена кончается, а там — дом, семья, застолье. И ещё жаль сменщика: он хоть парень бывалый, не впервой так попадает, и сокрушался-то не очень, когда бумажку с крестиком из шапки тянул, — всё равно ему с праздником не повезло.
36
Одну станцию проскочили, другую — не догнали умчавшуюся вперёд электричку.
Толик погрустнел, рука с запиской, как неживая, покоится на коленях.
Состояние Толика каким-то образом передалось окружающим. Воспоминания и предчувствия Танюхи, вероятно, не столь романтичны, как прежде, мысли, наверное, сбиваются на занудный быт и нерешённые проблемы. От сытого удовольствия туриста Николая не осталось и следа. Михайло отставил в сторону недопитую бутылку и пока не вспоминает о ней. Куда-то девалась строгость старухи по отношению к старику. Вагонный гул, и тот теперь звучит тише, приглушённее. И только детский голосок совсем рядом не желает соглашаться с беспричинным унынием взрослых «дядей и тётей»:
— Мам, ма-ма, а мы скоро приедем?
Это девчушка из соседнего купе.
— Загибай пальчики, нам осталось семь остановочек, — отвечает дочурке мама, — только не надо так ножками, а то мы дядю испачкаем.
— Ничего-ничего, — вступает в разговор, очевидно, тот самый дядя.
— Катенька, слышишь меня?! — настойчивее повторяет мама. — Ещё чуточку, потерпи! У бабушки, знаешь, какая ёлочка?
Но Катеньку не интересует бабушкина ёлочка: мама о ней уже столько раз говорила! Да и пальчики загибать гораздо скучнее, чем дышать изо рта на стекло и затем рисовать на нём смешные рожицы, теми же пальчиками.
— Мам, ма-ма! — громко вскрикивает Катенька. — Поезд!
Толик сразу встрепенулся, вскинул голову. Но напрасно: впереди по ходу движения мерно покачивались четыре красные лампочки, похожие на догорающие окурки. Это были огни скорого поезда. Покатили мимо вагоны: купейные, плацкартные, вагон-ресторан. Всюду яркий свет и суета; кто с ворохом постельного белья в руках, кто со стаканами в подстаканниках.
— Катя! Не хулигань! Ты опять пачкаешь дядю ножками! Сиди спокойно, скоро приедем!
37
Скрылась из виду иллюминация третьей пропущенной станции. Надеяться теперь было не на что.
Толик совсем погрустнел. Вспомнилась бессонная ночь, нервотрёпка на экзамене, когда преподаватель так и не дал ему воспользоваться шпаргалкой. Вспомнилось сумрачное утро, низкое небо, зацепившееся за макушки деревьев, отовсюду беспрестанно летящий снег, куриная слепота автомобильных фар. Вспомнились переживания далёкого детства: Толик вновь почувствовал свою ничтожность перед вечной и всесильной громадой мира, грозящей безжалостно раздавить его. И обжигали душу парня слёзы, невидимые никому слёзы, едва-едва удерживаемые внутри, — самые горячие они, когда внутри.
38
Миновали кольцевую автодорогу, отделяющую пригород от столицы. Гулко прогремел тяжёлыми фермами мост, дохнула холодом незамерзающая тьма реки, сжатой высокими гранитными берегами. Нескончаемо долго тянулись мимо пустыри, болезненно испещрённые рытвинами и вздутиями, фабрики старинной постройки с закопчёнными котельными трубами, складские ангары, гаражи, заборы.
Опять было встрепенулись рыбаки, но теперь их новости мало занимали попутчиков — и балагуры быстро поутихли. Пригорюнился шахматист в рыжей меховой шапке: видимо, устал выигрывать. Его равнодушно блуждающий взгляд чем-то напоминал Толику взгляд гомеопатика, когда тот, высказав что-то важное, на мгновения отрывал глаза от своих бело-зелёных коробочек.
39
Бывает так, ситуация для человека становится совершенно безнадёжной, а он вдруг вопреки всему успокаивается. А вслед за успокоенностью в нём возрождается чувство уверенности в себе, к нему возвращаются растраченные прежде силы. Кажется, что, примиряясь с непокорностью человека или отдавая должное его терпению, сама жизнь идёт ему на уступки.
40
Перед въездом в межплатформенный жёлоб состав судорожно забился из стороны в сторону, как бильярдный шар перед попаданием в лузу, в последний раз заскрежетал утомлёнными моторами и затем уж покатил плавно. Вагонное радио попросило пассажиров не забывать вещи и предупредило о выходе на левую сторону. Электричка остановилась. Как будто бы с выдохом облегчения открылись двери, и люди, ставшие за время пути не совсем уж чужими друг другу, потянулись восвояси. Поговорили, посмеялись, обменялись адресами и телефонами, поздравили новых знакомых с наступающим праздником, пожелали удач. Чего ж ещё?!
41
«Вот и всё», — подумал Толик.
Он поднялся, достал с полки сумку, вяло качнул головой на прощание собравшейся уходить Танюхе, что-то промямлил в ответ на добрые напутствия старухи, которой он, оказывается, успел «оченно пондравиться», после чего тоже было двинулся к выходу, но натолкнулся на рюкзак туриста Николая.
«Как же это Танюха выбралась?»
— Погоди, студент, — придержал его рукой Михайло.
— Всего вам самого-самого! — едва ли не раскланялся со стариками турист Николай.
Толик не стал сопротивляться и послушно сел.
— Вот чего, студент! Торопиться тебе — некуда. А горе надобно залить.
— Погоди с горем-то, у Толи всё будет в порядке, — вступился за Толика турист Николай. — Главное — не раскисать! По себе знаю. — Он поднял глаза на Михайло. — Чего ждёшь? Разливай!
— Принято, — тут же отреагировал Михайло. — Как говорится, заканчиваем наш выпуск с водкой из Гидрометцентра!
— Чудесно-чудесно. Уж кто-кто, а Гидрометцентр сегодня нас побаловал. Но я вот что хочу сказать. — Он выдержал некоторую паузу. — Знаете, я хочу пожелать, чтобы у каждого из нас была настоящая цель в жизни, чтобы было к чему стремиться, чтобы каждый мог что-то оставить после себя, чтобы не зря всё. В общем, наше здесь пребывание — чтобы не зря.
— Настоящая — это как? — озаботился Михайло. — Опять ты нам зря головы морочишь?! Настоящая цель всегда недостижима. Вот я тут как-то сценку подсмотрел... Девчушка... лет четырёх-пяти. Родители кого-то встретили, заболтались… и о ней забыли. Она поначалу чуть было не разревелась. Но увидала кошку. Увидала — и давай, значит, её звать. Кошка — ноль внимания. А сама потихоньку шмыг за киоск — там палисадники, кусты… И пропала. И тут девчушка ка-ак выдаст: «У-у! У-бе-жала! Ссо-бака!» Так вот и цель: думаешь, что гоняешься за одной, а это совсем другая. А догонишь — разочарование одно.
— Ну, ты загнул. Впрочем… так-то оно так, но… Слушай, давай-ка Толю отпустим? Чего-то мне кажется… Может, зря мы его удерживаем?
— А я и не возражаю, — сразу согласился Михайло.
— Чтобы у Толи всё было в порядке! — Турист Николай поднял вверх стакан. — За это и выпьем.
Чокнулись, выпили, хлопнули рука об руку, расстались.
42
Сколько раз за сегодняшний день менялось состояние Толика?! Словно сумасшедшие качели бросали его из крайности в крайность, не давая времени оглядеться, одуматься, опомниться. И теперь он ощущал себя невероятно измотанным человеком, способным лишь на то, чтобы лишь как-нибудь добраться до дому, завалиться на диван, укутаться с головой в тёплое одеяло и задать храпака до полуночи. А может, и до утра. Какая тут ещё настоящая цель?!
43
Платформа уже опустела. Выйдя из дверей и сделав несколько шагов, Толик остановился и постоял чуть-чуть, вдыхая в себя бодрящую морозную свежесть. Напоследок заглянул в окно вагона, где Михайло и турист Николай, ожесточённо жестикулируя, спорили друг с другом. Потом побрёл в сторону вокзального здания с часами над центральным подъездом. Стрелки и цифры часов напоминали каменные глыбы, на которых, как на ветвях деревьев, покоились мохнатые комья снега. И, странно, Толику вдруг показалось, что он вновь слышит Чайковского. Нет, не показалось. Величественная музыка постепенно захватывала его. Она становилась громче, мощнее, заполняя собой всё окружающее пространство. Скорбно-драматические звуки пробирали буквально насквозь. Серебряными и золотыми нимбами засияли станционные фонари. Пролетающие сквозь сгустки света снежинки тоже раскрашивались серебром и золотом и сразу словно убыстряли своё движение, взвихрялись, поблескивая блестящими гранями, а потом забирались в темноту и опять делались медлительными и степенными, неразличимыми среди множества других снежинок. Но
