Запись двенадцатая. Роман "Медвежья кровь".

усилием воли я заставил себя остановиться, поднять Зою и вывести из толпы. Затем осмотрел наши руки: они были накрепко связаны вылезшими из меня медвежьими волосами. Зоя ничего не видела и не понимала, смотря на меня, как на помешанного, но, когда она взглянула на волосы, они исчезли. Наши руки освободились, я извинился, и Зоя, еще раз странно взглянув на меня, ушла.
 Я стоял, курил и ждал Марину. Через некоторое время толпа стала расходиться. Марина подошла ко мне и сказала, что голубю все-таки удалось выбраться и улететь, а медведь спокойно улегся спать.
 Теперь мы с Мариной остались вдвоем и подошли к клетке, в которой стоял прекрасный олень с большими, ветвистыми рогами. Он гордо поднял голову и с царским величием смотрел на людей. Тонкие ноги, поджатый живот, плавные и мощные линии тела делали его красавцем, на которого можно любоваться долгое время. Я видел, что Марине он тоже нравится, кроме того, чувствовал, что ей хорошо и со мной. Я взял ее под руку, и она прижала мою руку к себе. Так мы долго стояли и наслаждались, а я – вдвойне: так близко со мною было другое прекрасное существо, Марина.
 - Какой гордый и красивый зверь, в нем весь Кавказ! – сказал я. – Только жалко видеть этого красавца в клетке.
 - Да, - с искренним сожалением ответила Марина.
 - Наверное, все гордое, прекрасное, свободное люди всегда запирают в клетку?..
 Марина задумалась.
 Мы пошли дальше вдоль клеток с другими животными, видели павлина, и Марина взяла на память оброненное им длинное, переливающееся голубое перо.
 - А все-таки красивее этого оленя здесь никого нет, - сказал я.
 - Да, конечно! – с воодушевлением подтвердила Марина и улыбнулась.
 И мы вновь подошли к оленю, который стоял в той же гордой позе.
 Но пора было возвращаться на базу, я сказал Марине, что пошел искать Зою, и покинул ее. Стало грустно, но легче: слишком хорошо мне с нею было, и это утомляло.
 Зою я догнал не скоро, мы снова разговорились: она будто ничего не заметила, была так же приветлива и словоохотлива. Зоя намного старше Марины, стройная, но не худощавая, а простота ее манер мне весьма нравилась. В ней чувствовался жизненный опыт, это была женщина. Несколько удлиненное лицо с крупным носом и маленьким ртом не было так молодо и очаровательно женственно, как у Марины, но привлекало меня безыскусственной простотой.
 Марина опять шла далеко позади, о чем она думала? Хотелось подойти, но этого сейчас делать нельзя.
 А зачем я вообще стараюсь привлечь к себе Марину? Она слишком молода, чтобы жениться на ней, а обладать ею мне вовсе не хотелось…. Для меня она была откуда-то из прошлого, из мечты, всегда недостижимой, вот я и хотел хотя бы на миг вернуть это прошлое, погреться у его огонька и насладиться близостью этой мечты. К тому же, переломить гордость Марины и насытить этим свое самолюбие разве не приятно?
 Ближе к вечеру я пригласил Зою и Марину купаться на озеро. Взял Зою под руку, как недавно Марину, и мы двинулись. Быстро и доверительно перешел с Зоей на «ты» и вел себя с ней, как старый любовник или друг. Мы с ней снисходительно, по-доброму смеялись над мечтами и мыслями Марины, и она не обижалась, но я чувствовал ее недовольство своей отстраненностью от нас.
 - Да, Марина, замужество, любовь – вещи чаще всего несовместные, как повезет, - мудро изрек я.
 - Да, да, я вполне с вами согласна.
 Она помолчала.
 - Саша… можно задать вам нескромный вопрос?
 - Конечно.
 - А вы женаты? Вы так хорошо знаете жизнь….
 - Нет, не женат.
 - А были?
 - Был.
 - Вы, наверное, много пережили, перестрадали?
 - Да, немало.
 Марина опять помолчала.
 - И сейчас одиноки?
 - Да, одинок.
 «Ловись, ловись рыбка, большая и маленька!» - вспомнил я русскую сказку и был доволен: разговор принял нужное мне направление.
 Зоя шла рядом и безмолвствовала, как будто ее тут не было.
 Я принял грустный вид. Марина снова спросила:
 - Вы живете в Казани?
 - Нет, я живу в деревне, там и работаю учителем.
 - А что преподаете?
 - Литературу.
 Марина оживилась:
 - Я так люблю литературу.
 - Я очень рад.
 - Вы, наверное, хороший преподаватель, мне хочется послушать ваши лекции.
 - Приезжайте, я буду рад.
 Она немного подумала:
 - Обязательно приеду.
 - И ты приезжай, Зоя.
 Зоя промолчала. Марина спросила:
 - У вас ведь в сентябре начинаются занятия?
 - Да, как у всех.
 Нет, не я овладевал Мариной, а она мною, всем моим существом, душой, умом. Но, как писал великий поэт о своем сердце: «… Лишь нисходит сон прекрасный, Просыпается оно….», - я очнулся и крепче прижал к себе Зою.
 - Ну вот, мы и дошли, - весело и бодро сказал я, обращаясь более к Зое, когда мы стали спускаться к доверчиво плескавшимся голубым волнам.
 Зоя оживилась и улыбнулась.
 - Хорошо здесь, не правда ли? – я вновь обратился к Зое, как будто не замечал Марину.
 Зоя кивнула и еще больше улыбнулась.
 Мне было жалко ее, к тому же она казалась мне лучше Марины, серьезнее, человечнее.  В Марине я видел мечту, видение, в Зое – человека, близкого мне.
 Со всем нетерпением юности Марина быстро собрала и закрутила в кокон свои длинные волосы, разделась и бросилась в воду. Плавала она весело, хорошо, но странно, что в воде, когда была видна одна ее голова с этим коконом, она уже не была так прелестна: что-то пошлое, «бабье» появилось в ней.
 Я присел на траву рядом с Зоей:
 - Какая судьба ждет эту девочку, как ты думаешь? – спросил я.
 - Не знаю, - сказала она.
 - Она ведь красива, грациозна, женственна… у нее много поклонников….
 Зоя молчала.
 - А судьба ее будет грустной: люди будут пользоваться ею, не замечая ее душу, и она увянет, погибнет, а останется только вот этот кокон с собранными и закрученными раз навсегда волосами да пошлое и растолстевшее лицо.
 Зоя с любопытством посмотрела на меня:
 - Наверное, ты прав.
 - Да, так оно и будет, поверь мне.
 А Марина уже плыла к берегу крупными саженками, и было приятно смотреть на ее молодые и сильные руки, мощно двигающие вперед такое же молодое и сильное тело.
 Она вышла на берег, распустила свои длинные волосы, и они облили ее всю чудными темными волнами. Марина стала их отжимать и вновь была прекрасна, теперь как русалка, ступившая на берег. Но я уже смотрел на нее с жалостью и каким-то зарождающимся презрением. За Мариной ширилась вдаль спокойная голубая вода, темная в тени кустов, таинственная, как омут, искрящаяся в свете уже заходящего южного солнца. Оно бросало на Марину светло-оранжевый свет, такой же, как ее загоревшее юное тело. И казалось, что вода, кусты и солнце соединились в одно целое с этой прекрасной русалкой, что она рождена ими.
 Я как-то разом, в одно мгновение, почувствовал это и полунасмешливо-полусерьезно, чуть грустно прочитал ей:
Как луч зари, как розы Леля,
Прекрасен цвет ее ланит,
Как у мадонны Рафаэля
Ее молчанье говорит.
С людьми горда, судьбе покорна,
Не откровенна, не притворна,
Нарочно, мнилося, она
Была для счастья создана.
Но свет чего не уничтожит?
Что благородное снесет,
Какую душу не сожмет,
Чье самолюбье не умножит?
И чьих не обольстит очей
Нарядной маскою своей?
 Марина, по мере моего чтения, все больше замирала и, наконец, уставилась на меня широкими, удивленными и полными любопытства голубыми глазами:
 - Чьи это стихи?
 - Лермонтова.
 - Чувствуется, вы его очень любите.
 - Да, очень… а кого еще любить?
 - Я к вам обязательно приеду в деревню: мне так хочется вас послушать!
 - Рад буду вас встретить. Вообще, приезжайте летом, в августе: там такая чудесная природа, нетронутые места, во всей своей русской красе.
 …и медведи страшные, подумал я.
 - Спасибо… но летом… вряд ли: мне еще нужно к тетке съездить.
 - А жаль… летом там самая красота.
 - Я подумаю.
 Я оглянулся, и мне стало немного стыдно: рядом сидела и опять молчала Зоя, которая вполне могла бы стать моим другом. К тому же, опять увлекся: наговорил лишнего. А это совсем не входило в мои планы. А, черт с ним: мне приятно искренно разговаривать с Мариной, и плевать на остальное. Только очень навряд ли, что она ко мне приедет, хотя чего на свете не бывает.
 Мы с Зоей купаться не стали: настроения не было, и вновь втроем с Мариной пошли по знакомой дороге обратно.
 - Почему Есенин повесился… вообще, почему все великие люди умирают не своей смертью: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский? – спросила Марина.
 - Просто, они переросли, обогнали свое общество, а оно такое не прощает, убивает, - ответил я.
 - А вот Есенин… он мне очень нравится… у него стихи какие-то….
 - …лиричные… задушевные? – подхватил я.
 - Да. Они мне очень нравятся.
 - Прочитать вам, Марина, что-нибудь из Есенина?
 - Да, да! – Марина оживилась. – Я так люблю его стихи!
 Я прочел несколько и с особенным чувством свое любимое, «Письмо к женщине»:
…Не знали вы, что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму:
Куда несет нас рок событий?
 - Вы хорошо читаете.
 - Я люблю Есенина, хотя и не очень: есть в нем крестьянская ограниченность: нет бунтарства, крестьянская покорность….
 - И это привело его к смерти?
 - Нет…. Понимаете, он просто любил Русь, свято, искренне любил, но Русь старую, патриархальную. Это природа, крестьянские избы, свободная любовь – везде тишина, покой, умиротворенность. И вот среди этих много раз воспеваемых им полей, ландышей, васильков, жаворонков, тишины появляется «железный конь», трактор, со своим тарахтеньем, дымом. Этот «конь» губит то прекрасное, что любил Есенин, к чему привык. Умом он понимал, что этот трактор даст мужику много хлеба, избавит от тяжелого труда, но сердцем не мог принять разрушение древней деревенской красоты, поругания любимой русской природы. Новая жизнь с «машинным лаем» была чужда его крестьянскому духу – так появляются строки:
Отдам всю душу Октябрю и Маю,
Но только лиры милой не отдам.
 Поэтому в новой советской стране он чувствует себя «словно иностранец».
 Марина восторженно смотрела на меня:
 - Ну а как же его смерть? Самоубийство?
 - А тут одно с другим связано, самоубийство является следствием этого его состояния. Понимаете?
 - Да… то есть он почувствовал себя одиноким в своей стране, поэтому повесился.
 - Вот именно!.. «Друзья» спаивали его, затаскивали в болото запутавшегося в жизни человека и поэта. Я удивляюсь, почему Горький, спасший когда-то многих писателей, забыл о Есенине, а ведь власть и сила у него тогда была большая. Все бросили его.
 - Неужели ни одного друга не осталось?
 - Настоящего – ни одного. Когда он умер, одна из его подруг писала: «Как мы не уберегли Сережу?! Ведь он тянулся к нам, любил нас, а мы забыли о нем».
 Марина задумалась.
 Мы шли под руку, я курил, был взволнован, а Зои уже давно не было с нами.
 - Саша, а вы… одиноки? – тихо спросила Марина.
 - Да… и уже много лет, хотя недавно рядом была жена….
 - Вы и с женой были одиноки?
 Я промолчал.
 Мы шли вдоль трамвайных рельс, описывающих здесь кольцо, как по бесконечному кругу, отгородившему меня от мира общением с этой прекрасной девушкой. Я усмехнулся про себя. Потом мы молчали и, завершив круг, остановились: Марина сказала:
 - Как вы много знаете, Саша! С вами так интересно. Но вы так одиноки….
 - Спасибо.
 Марина вышла из круга и пошла куда-то в магазин, а я повернул к себе, к Викентию Африкановичу.
 Да, хорошо было с Мариной. Редкий для