Запись двенадцатая. Роман "Медвежья кровь".

журналы, другие разговаривали, третьи просто спали.
 Через некоторое время я вновь отдернул штору. Солнце очень медленно клонилось к закату, и в его желтом сиянии воздух светился чудесным зелено-голубым цветом. Ближе к солнцу облака стали кроваво-красными, дальше от него – розовее и розовее и вместе со светящимся воздухом создавали неземную гармонию красок. Наверное, так выглядит небесный рай, из которого изгнали сатану и Демона.
 Я опять оглянулся на пассажиров: некоторые залюбовались прекрасной картиной за окном, но внезапно объявили снижение на посадку.
 Наш лайнер приземлился в Минводах. Мы окунулись в веселую толчею вокзала аэропорта, но здесь все было как-то иначе, чем дома, в России. Кавказцы своей яркой черной породой, откровенной, пылкой мимикой, речью и жестами, особенно доброжелательностью резко отличались от бледных, серых россиян с бездушными лицами. Среди кавказцев было больше свободы, выразить радость встречи поцелуем и объятием при всех не считалось зазорным, даже курить можно было почти везде.
 Собрались наше туристы. Групповод, мужчина средних лет, с плоским, несколько аскетичным лицом, имел военную выправку. И рубашка у него была защитного цвета, и галстук, узкий, по-военному прижатый зажимом к рубашке. Он представил себя и пошел искать коллегу из местного турбюро, чтобы передать ему группу.
 Туристы ждали прибытия своих чемоданов, а я вышел на улицу. Пылко горел закат, и я искал вдали горы, но здесь их не было видно. Закурив, я приветливо вглядывался в южные лица, наслаждаясь их красотой, породой, рожденной окружающей ярко и пышно цветущей природой.
 Наш групповод вернулся грустный: ни представителя местного турбюро, ни автобуса, который должен везти нас в Орджоникидзе на турбазу, он не нашел. Прождали еще час, и я пошел искать «левый» автобус, за мной потянулась группа. Водители просили дорого: поездка ночная, поэтому договориться с ними о приемлемой цене ни мне, ни другим туристам не удалось. Оставался поезд, но он отходит поздно, и все приуныли.
 Неожиданно я заметил среди массы «опрошенных» автобусов один, небольшой, белый, с голубой поперечной полосой, и зашагал к нему наудачу, решив разговорить водителя во что бы то ни стало. Из кабины вылез молодой, рыжий, с бородкой, интеллигентного вида человек, как будто, русский. Я поздоровался.
 - Вы, кажется, русский?
 - Да, русский.
 - Я тоже - значит, земляки. Давно на Кавказе?
 - Да нет, два года.
 - А я вот из Казани приехал. Попал в безвыходное положение.
 - А что случилось?
 Я коротко объяснил ситуацию.
 - Да, плохо…. – парень заметно огорчился.
 - Слушай, выручи, друг, а?!
 - А куда ехать-то?
 - В Орджоникидзе.
 - Далековато….
 - Выручай, а?! До электрички еще далеко, а тут женщины с детьми….
 Он помолчал.
 - Ладно.
 - По сколько возьмешь? Давай по пятерке?!
 Парень замялся.
 - Ну, мы же земляки, интеллигентные люди!.. а?! Выручай, пожалуйста!
 - Ладно.
 - Ну, я пошел звать группу!..
 Парень кивнул.
 Когда все сели, он набавил еще по рублю, а я уже сидел на переднем месте, около большого окна, из которого близко и широко был виден мой родной Кавказ. Групповод сел рядом, и мы познакомились.
 Его звали Викентием Африкановичем, работал он в какой-то конторе и часто сопровождал туристические группы, так как любил путешествовать. Бывал он и в Сибири, и в Крыму, но чаще всего на Кавказе, так как любил горы. Из багажа у него, как и у меня, была только сумка через плечо, и мне это тоже понравилось. Потом он обернулся к группе и предложил выбрать старосту, затем рекомендовал мою кандидатуру – все, конечно, единодушно поддержали.
 Зазвучала музыка, и автобус тронулся. Все завораживало меня: зовущая мелодия любви, несущиеся за окном близкие тополя, всеми своими ветками и листьями устремленные в небо и, наконец, одиноко высившаяся гора вдали. Викентий Африканович скоро задремал, как и многие туристы, а я все смотрел и смотрел в окно.
 Здравствуй, любимый Кавказ! Как я соскучился по тебе! И вот твой первый привет: далекая и одинокая гора вдали. Вот она все ближе, но ее очертания четко видны только на темнеющем голубом небе, ниже они сливаются с землей. А теперь гора уходит назад… но ничего, скоро я увижу и другие твои горы.
 Действительно, через час мы въехали в Пятигорск, и слева темными глыбами вставал пятиглавый Бештау. Вставал мрачно и грозно, величаво взирая на землю и людей. Дорога петляла, и я увидел гору Машук, заслонившую все небо. Прижался к стеклу, но вершины ее увидеть так и не смог. Покрывающие гору леса делали ее мрачной, даже жуткой, но таковой она была только в вечернее время, ведь именно на ней раскинулся солнечный Пятигорск.
 В Орджоникидзе приехали ночью, а рано утром пошли на завтрак. Викентий Африканович передал своих туристов местному групповоду, Светлане, пухлой, смеющейся девушке с карими глазами, и мы пошли знакомиться с городом.
 Я уже не в первый раз в Орджоникидзе и по-прежнему люблю его Терек, мирно текущий здесь, отдыхающий, но затаивший мощь буйного движения среди гор и скал. Люблю мечеть на его берегу, необыкновенно красивую своим восточным колоритом. В Орджоникидзе, или Владикавказе, через таинственные красоты Военно-Грузинской дороги начинается путь в райский уголок Грузии, Тбилиси.
 День понемногу прояснялся, и вдали начали вырисовываться горы. Казбек, «Кавказа царь могучий», понемногу открывал свою гордую двуглавую снеговую вершину. Как длинные перья, туманные, белые облака медленно поднимались с нее вверх, расходясь в стороны. Горы вокруг застыли в немом почтении к «седому» и «незыблемому» величественному самодержцу. И далекий их мир вновь позвал меня к себе, сладко и больно затомилось сердце.
 Осмотр города начали с Пушкинского сквера. Памятник Александру Сергеевичу, окруженный развесистыми деревьями, светился ярким южным солнцем, как светится его творчество, напоенное кавказской природой. Потом пошли по берегу Терека к Суннитской мечети, которая своими башнями стремилась в небо и славила его. А от далеких гор исходило сияние солнца, они были частью неба и земли, голубые, светящиеся белыми вершинами, и звали к слиянию с небом, но не покорствуя ему, а возвышаясь до него.
 После мечети туристы пошли в краеведческий музей. Я замешкался и вошел в зал последним, когда Светлана уже рассказывала о первобытных поселениях на территории города. Увидев меня, она улыбнулась, да так тепло, что я почувствовал холодок в груди. А ведь хороша, до чего хороша и тепла эта черноглазая, пухленькая, похожая на южанку русская! Надо с ней познакомиться поближе обязательно!
 После обеда, ближе к вечеру, я увидел девушку из нашей группы, которую заприметил еще в Казани, когда оформлял путевку. Она была очень миловидна и современна: небольшая голова с длинными, светлыми волосами, черты лица неяркие, мелкие, но красивые и женственные. Все это, в сочетании с гибкой, точеной фигурой, одетой в модные джинсы и светлую блузку с длинным воротником, привлекало своей юной и милой свежестью. Она брела по дороге одна и казалась одинокой и грустной.
 Я познакомился с ней и пригласил в кино. Только мы вышли на дорогу, как нас остановил мужчина с таинственным видом и, раскрыв полу пиджака, показал «Таис Афинскую» и «Квентина Дорварда». Я почувствовал, что Марине очень захотелось купить эти книги, и широким жестом заплатил за них, чем весьма обрадовал спекулянта и тронул Марину.
 Затем мы сели в трамвай, и сразу несколько молодых южан стали пылко выражать свой восторг перед моей очаровательной спутницей, перемежая его недовольными возгласами: наверное, я показался им достаточно пожилым, по сравнению с ней. Я чувствовал себя неловко, мрачно и солидно взглядывал на аборигенов, а Марина гордо посматривала по сторонам в сознании своей молодости и красоты.
 Говорила она мягко, интеллигентно, звала меня Сашей, но ощущение неловкости у меня не проходило на протяжении всего нашего пути. В зрительном зале погасили свет и начался фильм. Я задумал ее обнять и поцеловать, но она уже заранее отклонилась от меня. Так я и сидел до конца фильма, борясь со своей робостью и понимая, что все это глупо.
 Когда мы вышли из кинотеатра, было уже темно. Улица малолюдна, закапал дождь. Вошли в мокрый и грустный сад, и я вновь решил поцеловать ее. Но… я боялся Марины: боялся ее юности, красоты, сопротивления, дерзкого ответа и… всей неестественности своего поступка. Наконец, мне все это надоело – черт с ней, в конце концов, стану я еще себе нервы портить из-за какой-то девчонки! И все-таки было стыдно и горько. Мы шли под руку, я держал ее кисть в своей руке… и не мог сделать большего. Глупо, нелепо, скучно!
 Дошли до остановки трамвая, фонари бросали неясный, желтовато закатный свет. Марина была рядом, но что-то ее уже отбросило от меня, куда-то далеко-далеко. А ведь это была моя юность, такая близкая и в то же время такая далекая, невозвратимая, поэтому и не мог я протянуть к ней руку, хоть немного овладеть ею.
 На следующее утро мы с группой поехали в одно из красивейших мест Северного Кавказа, Куртатинское ущелье. По дороге к автобусной стоянке среди мужчин зашел разговор о Сталине.
 - Сталин был сильным человеком, много сделал для России, - говорил Викентий Африканович, - если бы не он, вряд ли бы мы выиграли войну.
 - А Жуков, - возразил ему кто-то, - он бы и без Сталина справился.
 - Жуков Жуковым, но в Сталина народ верил, шел за ним, и был порядок.
 - А тысячи жертв, невинно осужденных?! – возмутился я. – Погубленные семьи?! Разве это можно оправдать?
 Викентий Африканович молчал. Погода была дурная, моросил дождь, но было тепло, как всегда бывает на Кавказе.
 Мы подъехали к горам. Они поднимались то справа, то слева, суровые, неприступные в своем грозном величии, но вершин не было видно из-за густого тумана и серых облаков, закрывавших небо, сквозь которые изредка пробивались лучи солнца. Все надрывнее ревел мотор автобуса, поднимая нас вверх по ущелью, и все сильнее стремилось мое сердце к невидимым вершинам этих гор.
 Когда мы вышли из автобуса, моросил дождь, над дорогой, по которой мы ехали, низко нависла скала «Пронеси, Господи!». Здесь был иной мир, мир гор, это ощущалось сразу не столько зрением - гор почти не было видно - сколько внутренним ощущением этого нового, возвышенного, немного жутковатого мира. Я нашел глазами Марину: она задумчиво смотрела в сторону гор.
 Подошел фотограф и пригласил всех сняться на фоне нависшей скалы. Я позвал Марину, и она с радостью подбежала ко мне. Встала вместе со мной, молодая, красивая. И, как в юности, было чудесно, соблазнительно чувствовать ее рядом, такую приветливую, интригующе привлекательную…. И приятно, что на фотографии она навечно останется рядом со мной.
 На турбазу приехали к обеду, а после него мы с Викентием Африкановичем медленно пошли «домой».
 - Значит, вы за Сталина заступаетесь, а он ведь столько народу погубил. Я и сейчас встречаю семьи, в которых невинных репрессировали, и эта травма для их родных - на всю жизнь, - продолжил я начатый еще утром разговор.
 Викентий Африканович махнул рукой:
 - Как будто сейчас мало репрессируют. Но при Сталине порядок был, дисциплина, верили во что-то. Это специально его грязью поливают, чтобы