***
В последнее время, когда Татьяна вспоминала Любу, она не могла не признаться себе, что тогда, когда они были почти всегда вместе и, слушая рассказы ее о Суслове, о любви к нему, ей казалось сущим бредом. Тогда Маслова в ответ вспылила Бергман ухмылками:
« Ты подруга, создала в своем воображении образ, похожий на ангела с крылышками, а ты его проверь, ковырни поглубже, может из него поносная вонь вылезет. Нашла тоже мне о ком убиваться, дурачка!..»
Она закрыла глаза, чтобы здесь в шалаше у костра вспомнить ее страдальческое лицо. С того часа, когда Маслова похоронила Бергман, все это время Татьяна предавалась воспоминаниям, даже во сне говорила с ней короткими, неторопливыми фразами, словно бы постепенно раскрывала истины, которые еще не были до конца ясны ей самой. И теперь какой-то крохотный уголок таинственного покрывала, который приподнялся над не понятным ей чувством.
Маслова открыла глаза, костер уже догорал, но это ее сейчас не беспокоило. Горе, и бессилие огнем жгло ее сердце.
- Прости меня Любаша! – воскликнула она, закрыв ладонями лицо. – Прости, что не могла тебе облегчить своей поддержкой ту непереносимую тяжесть, которая давила на твое сердце. Прости, что напросила тебя в связные и навела на верную гибель. Прости! Мне думается, что мы там встретимся, может даже очень скоро…
Когда рассвело, Маслова вышла из шалаша, чтобы нарубить дров, и с этим занятием решила пройти подальше, чтобы хоть на короткое время вытряхнуть из головы свои навязчивые мысли, но тут же со стороны фронта ухнуло орудия, и следом пулеметные очереди. Через секунду, артиллерийская и пулеметная стрельба слилась в одно целое.
« Ну вот, еще один хороший переход и я у фронта, - подумала она, внимательно рассматривая в пятнадцати метрах свежа заметенный снегом холмик. – Чем черт не шутит, может и выкарабкаюсь ».
Татьяна подошла ближе. Возле карликовой березы, из-под снега виднелись плечи, непокрытая голова, тело, накрытое сверху шинелью мышиного цвета. Труп лежал ничком. Слабый ветерок гнал через него скользящие струи снега, шевелил мертвые, намерзшие инеем волосы. Маслова с трудом сдернула примерзшую к телу шинель.
- Вот это, мне очень пригодится. Нужно только у костра просушить, - произнесла она самой себе, радуясь в душе, что теперь у нее будет верхняя одежда.
Став на колени, Маслова перевернула труп. Со спины пересекла его пулеметная очередь: в четырех местах на груди одежда вырвана клоками, лопнул перебитый ремень, с надписью: « С нами Бог ». Рядом с трупом валялся автомат без рожка и его фуражка.
« Нет патронов, но все равно заберу, будет вместо утерянной винтовки. Для отчета », - решила она, взяв в руки фуражку и шмайсер, и тут же рядом нарубила охапку дров.
Маслову почти не беспокоило: откуда здесь убитый немец и этот шалаш? Может его, смертельно раненного несли до своей части, и здесь останавливались отдохнуть. Группа немецких разведчиков напоролась на партизан, или наша фронтовая разведка их потрепала?.. И уже здесь на стоянки, он скончался от ран. Но могли и сами его добить. На войне и такие страшные вещи случаются.
Повесив к огню шинель и фуражку, Татьяна сейчас не думала об этом, да и незачем было ей ломать голову. Она испытывала чувства страшного голода, перемешанное с чувством одиночества и гнева. Последнее, пришло в ее душу с того самого часа, когда она обнаружила убитую Бергман. Чувство гнева, не только к немцам, которые убили ее, но еще к комиссару. К этому человеку она испытывала особое отвращение, которое ни как нельзя передать словами.
***
Еще до войны, в тот самый вечер, когда Татьяна в 16 лет стала женщиной, никто кроме, разумеется, некого Семенова – с веснушчатым лицом и рыжими кудрями на большой – круглой голове, не знал об этом. В то время он, в городе Кировске работал тренером, обучал юношескую – лыжную команду. У него же, занималась и Маслова.
Не буду рассказывать подробности, как этот человек ухаживал и добивался ее. Скажу только, тогда в тот темный декабрьский вечер, когда родители Татьяны ушли на смену в ночь, Семенов пришел в гости к ней, в длинный дощатый барак.
Она полулежала на диване, а он целовал ее. Губы у нее пересохли. Сердце ее колотилось, так, что грудь казалось, дрожала.
- Танюша…
Она привстала и села, не поднимая глаз; пальцами стала перебирать халатик на коленях.
- Может быть… Он быстро шагнул к выключателю и остался стоять у стола, глядя в слепую темноту, туда, где сидела Татьяна. Она услышала, как он снимает брюки и, сняв, положил на стул. Татьяна закусила губу и поманила его к себе…
Она задохнулась, когда он прикоснулся своим теплым телом. Руки его дрожали, гладя ее горячую обнаженную кожу. Он торопливо нашел ее рот; сначала уголок ее рта, потом ее слабые губы и, наконец, все, что скрывалось за этими губами. Она почувствовала в себе страшную, как от раскаленного железа, пронизывающую боль. Маслова вскрикнула и застонала, царапая ему спину…
К счастью, все быстро кончилось: парень видно, давно не знал женщины.
Они лежали рядом, не касаясь друг друга.
- Если ты есть Господи, пожалей меня, - ясным шепотом сказала она.
- Таня…
Маслова вскрикнула и закрыла лицо руками.
- Танюша…
- Уйдите, или я сейчас буду визжать… Не прикасайтесь ко мне… Уйдите Юрий Семеныч! Вы липкий от пота… Я вас ненавижу.
- Танечка, - тихо сказал он. – Прости меня. Я не хотел.
- Эх вы! – произнесла она ему с презрением. – Теперь понимаете Юрий Семеныч, какой вы негодяй?
- Понимаю. Но я люблю тебя.
- А я нет. Если хотите знать, мне просто было интересно… и все… А теперь уходите. И никогда, слышите вы, никогда не попадайтесь мне на глаза.
После этого Татьяна, конечно, хотела покончить жизнь самоубийством и долго обдумывала, как это лучше сделать. Но жалость к себе и к своим родителям остановили ее от этой страшной затеи.
Лыжный спорт она тут же бросила, чтобы больше никогда не видеть противного ей, после того вечера – тренера. В дальнейшем у нее появилось отталкивающее чувство ко всем мужчинам, выработался в ней иммунитет, против мужского пола…
Глава тринадцатая
Маслова рискнула и вышла ночью, двигаясь в сторону артиллерийской канонады. По пояс в снегу, при сильном морозе, когда воздух обжигает, словно раскаленный метал, доводил ее до удушья. Когда ей стало, не выносимо, она сделала привал. Согреваясь у костра, пила кипяток, заваренный брусникой, и уходила в сон на час.
Звезды на небе блестели как-то особенно ярко, луна поднялась высоко и стала совсем маленькой. Уже рядом, громовые удары следовали один за другим. Там на линии фронта работали орудия, выли и рвались реактивные снаряды «катюш», рвались немецкие снаряды, с тяжелых орудий, и все эти звуки слились в сплошной гул, сквозь который чудом прорывалась порой близкая пулеметная очередь.
… Час осталось до сумерек мороз, наконец, спал и тут же пошел густой снег, сопровождавший порывами сильного ветра.
Маслова как раз дремала в старой воронке, на краю болота, у лысой сопки, когда на бесконечном болоте рванули бомбы. Самолеты, полого выходя из пике, один за другим проносились над сопкой и над тем местом, где пряталась Маслова. Некоторые бомбы рвались близко, на верху лысой сопке и у края болота. Татьяна даже попрощалась с жизнью: хуже не придумаешь – погибнуть в немецком тылу от своих же… Нет, не зря она всегда боялась бомбежек.
Однако страх перед бомбами оказался недолгим: новая и более серьезная опасность заслонила все. Немцы с болота хлынули к сопке в камни, подальше от того места, которые штурмовали советские самолеты. Немецкие солдаты бежали кучками, целыми подразделениями, рассыпаясь поодиночке, лезли в чащобу мелкого, тундрового кустарника. Татьяна сообразила: бежать от них теперь бессмысленно. Заметят, поймут, откроют огонь. Лучше лежать открыто. Все-таки на ней - немецкая шинель и головной убор - фуражка.
В гул и треск разрывов короткой строчкой взрывались очереди авиационных пушек. Валились на снег старые ели: грохот заглушал их скрипы и стоны. Отрывисто лаяли немецкие зенитки. Поблизости, на болоте, жутко кричали раненые.
Немцы спасались от бомбежки в старых окопчиках и воронках. Двое солдат лежали метрах в двадцати от Масловой и переругивались хриплыми злыми голосами. Маслова слушала их быструю резкую речь и вдруг поймала себя на мысли, что не испытывает ни малейшего страха. Не перед этими двумя фрицами, а вообще перед врагом, которых вокруг полно. Сказалось, пережитое, которое она перенесла в последнее время. Конечно, не смотря на перенесенный голод, одиночество, обмороженные ноги, которые она уже с трудом ощущала, изнурение и потерянную подругу, ей очень хотелось выжить, даже ради того, чтобы встретиться и взглянуть в глаза своим командирам, и потом все, что накопилось у нее на душе за все это время скитаний; высказать, выплеснуть им, а там, пусть судят трибуналом…
Взрывы бомб заставили ее вздрагивать, сердце становилось горячим и словно срывалось вниз. А при виде немцев чувствовала только любопытство, однако разумом понимала, что любая оплошность сразу погубит ее.
Штурмовики улетели, и Маслова испытала не меньшее облегчение, чем немцы. Вдали заиграла труба, фрицы потянулись на ее зов, поглядывая на быстро темнеющее небо. Кругом накапливались сумерки, и это радовало Маслову.
Болото опустело. Немцы кричали вдали, заводили моторы у бронетранспортеров. На белом покрове остались темные силуэты – это лежали трупы и раненые. В спешке отступления немцы забыли про них или не посчитали нужным, послать санитаров и похоронную команду. Кому охота погибать от очередной бомбежки, или артиллерийского обстрела!
После пережитого Маслова как-то успокоилась. Где-то за лысой сопкой, что-то вдруг рвануло. Похоже, что взорвалась противотанковая мина. Потом стало тихо, только гудели моторы да поскрипывали под ветром карликовые березы.
Сейчас по болоту вдоль дороги, проход был безопасный, но где-то впереди ее ждали немецкие траншеи. Оставили немцы их, или будут сидеть в обороне до последнего солдата? Маслова об этом точно не могла знать…
***
Рассвет застал ее в открытом месте. Пришлось лечь на снег среди мелких кустов. Съев последнюю горсть брусники и последний кусок сухаря, ее стал бить озноб; пытаясь согреться, она двигала руками и ногами. Помогло несколько минут, а потом стало еще хуже.
О том, что началось наступление красной армии, можно было судить и по другим признакам. Прямо среди бела дня заполнилась фронтовая дорога, к фронту шли крытые грузовики с солдатами, с боеприпасами. Обратно они возвращались с ранеными. Прошагала к передовой длинная колона пехоты. Вдали, на окраине болота, немцы рыли траншеи.
Во второй половине дня стало ясно, что немецкие войска попятились. Отходили в тыл конные обозы, проезжали штабные автомашины, появились группы солдат, шагавшие без строя по занесенным снегом обочинам дороги. Наблюдая за всем этим, Маслова на некоторое время забыла про холод и голодный желудок.
Сумерки надвинулись
