был анонимный, без личной подписи.
- Антисоветские разговоры веду, критикую, восхваляю… какой вздор! – промолвила она холодным, отчужденным тоном. – Интересно, какой же грамотей состряпал эту ерунду? И так еще не грамотно. Детский лепет и не больше!..
- Это неважно, - нахмурился комиссар. – Плохо для тебя то, что я могу эту грязную анонимку пустить в ход.
- Да, товарищ комиссар, это ваше право, но в том, что я высказывала людям свое мнения, преступления в этом не нахожу. А то, что здесь начиркано – чистая выдумка, ученика – второгодника.
- Ну-ну, - насмешливо покачал он головой. – Это же надо такое городить своим товарищам! – воскликнул он и с горьким злорадством предложил: - Так изложи своими словами, будь добра. Какое может быть у тебя собственное мнение?
- Ну, если вы считаете, что у меня не может быть своего мнения то, к сожалению, товарищ комиссар, нам не имеет смысла дальше вести разговор!
- Вот именно – не имеет смысла! – разгорячился комиссар и отошел от двери. Голос его загудел: - Очнись девка, откинь гордыню! Ты на гибельном пути! За такие разговоры, лагерь обеспечен, и это в лучшем случае. Но все зависит от меня. И я не хочу, чтобы ты такая молодая, симпатичная, вляпалась в дерьмо. Я не буду этот донос пускать в ход, если конечно мы договоримся…
- О чем? Товарищ комиссар, - с раздражением спросила Маслова.
Он молчал, и в наступившей тишине слышно стало, как зашумел за дверью ветер. Так близок и так знаком был этот порыв ветра, что ей захотелось скорее удалиться, исчезнуть от этого неприятного ей человека.
- Слышал я, что ты к мужчинам – равнодушная? Это верно?
- Ну и что из этого?..
- Вот что Татьяна. Я очень хочу тебя спасти. Но, при этом ты должна быть всегда при мне… Ты понимаешь, о чем я?
Масловой показалось, что она перехватила даже взгляд хищных его глаз. С затаенной – хитрой улыбкой комиссар подошел к ней вплотную. От сильной ярости Татьяна утратила страх и, стиснув зубы, стала ждать, что будет дальше. Пальцы ее впились в неструганный стол с такой силой, что из-под ногтей выступила кровь.
- Я товарищ комиссар не комиссарская подстилка, а боевой разведчик.
- Таня, тебе со мной будет лучше, ты будешь, как закаменной стеной. До конца войны, останешься, живой и невредимой…
- Еще что-нибудь вроде этой пошлости вы мне скажите, то отправитесь в Мурманск – в госпиталь, с пробитой головой, а я в трибунал.
- Какая дерзость! Много же ты себе позволяешь. Знаешь, что я могу с тобой сделать? Что ты об этом думаешь?
- О таких вещах не стоит меня спрашивать, товарищ комиссар. Решите это дело по собственному разумению.
Маслова была в таком психическом состояние, что скорее дала бы себя изрубить на куски, нежели смириться. Унизительный предлог комиссара уязвили ее до самой глубины души, и с этой минуты Татьяна возненавидела его, смертельно и непримиримо.
- Будь моей женой, - помолчав, заявил комиссар. – На руках носить… пылинки сдувать буду!
- Ха-ха! Очередная пэ-пэ-же?! – вскочила из-за стола Татьяна. – У вас же, наверное, и жена есть?
- Есть, только холодом от нее веет, как от Баренцево моря.
Они стояли друг против друга. Маслова дрожала от ярости.
- Пустите, мне идти надо.
- Не пущу. Подумай еще. Живой ведь с этой войны выйдешь. Я для тебя все сделаю.
Он двигался все ближе. Татьяна пятилась, пока не уперлась в стол.
- Я тебя очень люблю. С тех пор, как увидел впервые, - шепотом произнес он.
- Спятили вы? Отойдите! Не то ударю!..
- Все отдам. Все сделаю. Будь женой. Полюби!
- Ненавижу! – выдохнула она.
Страх овладел ее, и она между нарами и комиссаром метнулась к двери.
- Таня!.. Боец Маслова!
Дверь за ней хлопнула, и тогда он в след ей, с угрозой гаркнул:
- Я тебе сучка, это припомню! Пеняй на себя!
И уже поздно вечером Маслова стояла перед командиром в землянке с побелевшими губами: она мучительно ожидала его бурное негодование.
- Так вот, дочка, я не стану читать тебе морали, - произнес для начала командир, располагаясь удобно на пенек.
Маслова была готова к крутому разговору, и это несколько удивило ее – она не увидела в глазах командира ни гнева, ни иных недобрых побуждений; наоборот, он внешне весьма был спокоен.
- Слушаю вас, товарищ командир, - ответила покорно Маслова.
- Так вот, повторяю, я не стану распекать тебя и читать тебе политинформацию. Знаю причину этого разговора. Но те речи, что ты себе позволяешь в присутствие своих товарищей, не только неуместно и нежелательно, но и небезопасно, и не так по легкомыслию, как по горячности, не могут не вызвать досады. Скажу тебе дочка откровенно: в интересах твоих мне пришлось с комиссаром везти тяжелый разговор, чтобы тебя от беды отгородить. Но придется идти тебе в тыл. Сотню верст лесной глуши будут отделять тебя от нас.
Он подошел к каменки, оттуда, не оборачиваясь, спросил:
- Готова ли ты одна, долгое время находиться в тайге? Я, как командир даю тебе полное право, отказаться.
- Никак нет, товарищ командир, я готова любое задание выполнить, а если будет нужно для дела, готова умереть.
- Ну-ну, - покачал головой командир. – Мы тебя не умирать посылаем, а в поиск, - командир, словно в улыбке оскалил белые на смуглом лице крепкие зубы. – С нас головы снесут, если мы в ближайшее время фронту не дадим точное расположение немецкого аэродрома. С начала лета несколько групп фронтовой разведки ушли в поиск, и не одна группа не вернулась.
Штаб Карельского фронта считают, что наш отряд лучше владеет местностью, больше знают расположения вражеских пикетов, проходы через топкие болота, и так далее. Однако это преувеличение, но приказ не обсуждается. Задание конечно опасное, и сложное, но думаем – выполнимое. Мы решили, что лучше тебя никто не ориентируется в лесотундре, ну а главное, что ты дочка отлично владеешь картой местности, а значит, есть шанс у тебя, пройти не замеченной через все секретные дозоры. Шанс конечно маленький…
Командир подошел к столу, раскрыл планшетку под целлулоидом.
- Татьяна! – позвал он, стоя над картой. – Подойди…
Маслова подошла. Свет керосиновой лампы, стоявший на блюдечке посреди карты, резал ей неосвоевшиеся глаза. Отворачиваясь и щурясь, она раздраженно косилась на нее.
- Вот смотри. Здесь, верховья реки Лотта. Этот хитрый аэродром должен скрываться где-то в этих кварталах. Вот примерно здесь, - он карандашом прочертил на карте не большой круг. – Примерно пятнадцать квадратных километров. Ты должна все эти болота, сопки, озера, лесные массивы прощупать. Но очень осторожно. Внимательно все просматривай, принюхивайся. Должна знать, не первый раз в разведку… Пикеты, замаскированы так, что в трех метрах пройдешь, не заметишь, а тем более, если у них рядом аэродром. Скрытность… немцы умеют маскироваться. Жалко, что бинокль у нас в отряде один. Вот бы он тебе пригодился.
С прищуренными глазами, обдергивая на себе гимнастерку, Маслова хотела что-то спросить.
- Видишь сопку, отмечено – высота 344 метра. В этом маленьком кружочке, здесь – на подножье ее находится финское, старое зимовье, даже с каменкой. Это будет твоя скрытая база. Раз в неделю нет, извини, в две недели раз, будет наведываться к тебе – связной, Коля Ефимовский…
- Николай Васильевич, разрешите обратиться, - перебила его Маслова и при этом опустила глаза в стол.
- Что-то не так?
- Лучше для меня будет – связная…
- Кого именно? – спросил он, и вдруг покраснел.
- Боец Бергман. Она несколько раз ходила в разведку с группой и именно в эти места. Неплохо знает эту местность. Я за нее ручаюсь.
- Хорошо, мы сегодня решим… Еще вот что. До зимы осталось полтора – два месяца, срок у тебя не большой для поиска. Не обнаружишь аэродром, комиссар ничего не забудет, пропадешь дочка. Тогда я тебе ничем не смогу помочь. Однако я не исключаю и это, ты можешь там погибнуть, в плен попасть, - сказал он подавленно и поднял на нее неуверенные глаза. – В помощь тебе, мы сейчас не можем дать людей, кроме связной. Пойми, каждый боец сегодня на счету. Впереди рейды… Прости дочка!..
Глава двенадцатая
Поздно ночью, Маслову разбудило далекое, одиночное буханье орудий. Глухой звук выстрелов раздавался с правой стороны озера, а через некоторое время следовала канонада.
« Ах, пушки – пушки, бьют тебя по макушки, - обрадовалась она, мысленно произнося рифму. – Ну, что ж, теперь остается только, двигаться к фронту ».
… За сутки движения Маслова покрыла большое расстояния; снег уже был ей по пояс, исчезли сосны. Природа расстоянием сменилась – голыми сопками, карликовыми березами и мелкими елками.
Обессиленная непрерывной ходьбой по глубокому снегу, Маслова вышла к шалашу, в котором очевидно кто-то не так давно, останавливался. Под густыми, поникшими под тяжестью снега лапками елки защищенной пышными сугробами, на слегка мерзлой земле, покрытой сухим мхом и хвойными иглами, сохранился черный след от костра. Вокруг него толстым ковром был набросан лапник. Несколько срубленных веток, добавленные к тем, что образовали естественный свод над убежищем, создавали плотную крышу, почти наглухо закрывавшую выход дыму от костра, который она скоро разожгла, и тут же расширила ножом отверстие в нем. Маслова корчилась на земле, задыхалась кашля и по лицу ее катились слезы. Кто здесь был? Не догадались, или поленились сделать отверстие для дыма. Это только местные лопари могут, у которых глаза привыкли к едкому дыму, даже летом, когда им приходится дымом костров защищаться от мошки и комаров. Но через некоторое время огонь костра в этом почти целиком созданным природой шалаше, которая подарила ей тундра, стал ярким и высоким. Лапки елки были надежно защищены от огня снегом, что лежал на них, и только вокруг дыры для притока воздуха, которую временами лизали языки пламени; иглы покраснели и потрескивали, наполняя шалаш благовонным ароматом. Место здесь было столько, чтобы сидеть вдвоем, протянув ноги к огню, или лежать, согнувшись, прислонив голову к мешку, по обеим сторонам от костра.
Довольно быстро по шалашу разлилось приятное тепло, и Маслова перестала стучать зубами, кашлять и сморкаться. Ее руки и ноги постепенно отходили в тепле, и это ей доставляло сильные страдания, она понимала, что ждет ее впереди. Она должна быть готова к тому, что в один прекрасный день грянут сильные морозы, и ей без телогрейки и шапки здесь не выжить.
Маслова поставила на угли солдатский котелок, наполненный снегом. Вода быстро закипела. Кинула туда ягоды брусники, которая находилась у не в мешке, предварительно заготовленная еще по осени. От одного запаха горячего питья она ожила и, выпив, почувствовала себя на верху блаженства. Есть, было, нечего и она пожевала, те самые кислые ягоды. Однако оставалось у нее в мешке, еще пару сухарей, есть их, она пока не решалась.
Иногда тяжелые капли с приглушенным шумом падали на ее гимнастерку – это потихоньку оттаивали в тепле обледенелые хвойные иглы.
Поскольку хранить дрова в шалаше было негде, а огонь приходилось поддерживать непрерывно, Маслова то и дело выходила нарубить топориком сухих веток и возвращалась с полной охапкой.
