Партизанка Часть вторая

                                                                Связная

                                                           Глава четвертая
                                                           



     А случилось это чуть меньше недели тому назад.
  От базы партизанского отряда до устья речки Лотта связная  Бергман дошла за два дня. Идти по берегу было одно удовольствие, весело и быстро. Опасности не предвещало. Вражеские обходчики в это время года ходили мало...
  Однако на пол пути случилось то, что нельзя предвидеть: поначалу пошел крупный снег, потом разбушевался буран с метелью. Намучилась Бергман, пока не наткнулась на заброшенную берлогу. Всю ночь она просидела в зверином - ледяном убежище, сжигая медвежью подстилку, отогреваясь от пронизывающего холода.
  А к утру метель стихла, словно ее и не было. На рассвете Бергман, вся продрогшая вылезла наружу и ахнула:
  - Господи, сколько навалило снегу! Как все не вовремя!..
  Тяжким был ее путь по снежной целине. Проваливаясь сквозь снег по пояс в ледяную, болотную жижу, она тащилась в воде, пока не закончилось болото. Ночью в сосновом бору разводила костер и сушилась. Так она шла двое суток. Но  уже в верховье реки Лотта, Бергман заметила, что снегу здесь нападало меньше, идти стало легче, и веселея.
  Утром, засыпав костер снегом, повернула она от берега к высокой круглой сопке. Тогда Бергман не сразу заметила за собой « хвост » и только после двух часов пути, когда она одолела крутой подъем, запыхавшись, остановилась передохнуть.
  Она находилась на высоте, ледяной ветер пронизывал ее насквозь, с воспаленными глазами, с чувством страха за свою жизнь, и жизнь Масловой, Люба смотрела вниз, качая головой.
  Внизу, в покинутой ей речке, будто звери подкрадывающееся к жертве, вдоль берега двигались люди, соблюдая большую дистанцию.
  - Вот и все!.. Накроют меня видно… - прошептала она, самой себе.
  Те несколько минут, которые она позволила себе пробыть на высокой сопке, чтобы осмотреться, показали ей с полной очевидностью, что за ней погоня, идут по ее следу.
 Бергман знала, что у них при себе полевые бинокли, а девушке придется напрягать зрение на непосильные для глаза дистанции, и не только чтобы обнаружить их, но и определить с точностью, кто враги? Щюцкоровцы, или немцы? Пока она не могла узнать, и была угнетенная самой неясностью положения. Если среди них – щюцкоровцы, то от этих уйти шансов почти ноль; привяжутся, на хвосте до конца будут висеть. От немецких егерей, скрыться проще…
  Вечер наступил очень быстро, по опыту Люба знала, что погоня с наступлением темноты прекратиться.
  Бергман нашла большой корень – выворотень и запалила его. Пока она устраивалась, корень разошелся так, что на соседних елочках снег сбежал с лапок, стеной стоял огонь, смолевой корень дышал жаром столь сильным что, закрыв глаза и качаясь на корточках против жара, она почувствовала, как обжигает лицо и руки.
  Вспомнилось ей мама, потом отец, которого нет в живых уже несколько лет. И уже в полудреме всплыло в ее памяти старая соседка Полина. Под Петрозаводском в небольшом поселке, где родилась и жила до войны Люба, доживала свой век дряхлая старуха. Чтили ее, как ясновидящую.
  Страшную войну, названную второй мировой, Полина напророчила еще в рождество тридцать восьмого:  « Побежит большая смерть по земле, беда – уничтожение людей, штрашное, ужашное ».
  « Сколько же времени будет война? »  – спрашивали люди у старухи.
  «  Несколько годов »,  - отвечала она.
  « После войны жизнь будет лучше, чем сейчас? »
  « Грешники придут, ешшо хуже ».
  «  И что же будет? »
  « Исчезнет всякая правда. Править будет кругом, безвластие. Царь с рогами явится, посланник от сатаны и вся Расея будет пьяной и пойдет по меру ».
  « Брешешь ты все старая? »
  Полина сделала обиженное лицо и тут же отрезала:  « Брехут кобели да сучки. Ничего не видите, - был ответ.  – Но увидите ешшо, - пообещала Полина. – Увидите, когда до небес все будет гореть. Когда вода в речках и озерах будет выкипать до самого дна. А вы люди добрыя, уже этого ничего не увидите ».
  Все это было страшно слышать, однако некоторые люди смеялись над ее пророчеством, до того нелепо по смыслу было сказано.
  И однажды в бане, Полина, блаженно растянувшись на лавке, ровненько устроив обе руки вдоль тела, вдруг неожиданно спросила, с закрытыми глазами, поворачивая голову на женщину, которая была Любина мама:
  - Твой мужик тебя мордует?
  - Тебе, зачем это знать, Поля? – спросила Любина мама, и встала с лавки, тряся висячими грудями; держа в руке пустой ковш. – Любка, набери воды и подкинь.
  - Подкинь мила, подкинь, - добавила старуха, и ладонями прикрыла лицо.
  - Нет, он у меня и мухи не обидит.
  - Небесный ангел он у тебя, Настя. Да… - снисходительно заявила Полина.
  - Только не летает он, крылышек нет у моего ангела! – сказала Настя, выпучив на нее глаза.
  - Убьют тваво мужика, - строго глядя снизу вверх, проговорила пророчица. – Выведут тваво мужика сердешного из ехнего дома, посадят на землю и стрелют в самую ангельскую головушку.
  - Дура старая! Что ты такое плетешь?!
 Люба стояла с ковшом воды и все слышала. Внезапная злоба охватила ее, она тут же захотела схватить за редкие волосы эту дряхлую старуху и выволочить это старое тельце из бани. Но помешал ей ковш крутого кипятка, который она держала в руках.
  Старуха была права. Это случилось в скором времени. Поздно ночью постучали в дверь… Нет, не стучали, скорее, сходу выбили. И из темного коридора влетели двое с револьверами, одетые в форму НКВД.
  - Всем оставаться на местах! Будем производить обыск!
… Потом из мрака выпал тот, в штатском. Он приказал отцу встать на колени.
  - Вы не имеете права! – закричала мама.
  - Я повторяю, встать на колени!
  Человек в штатском сделал совсем несложный прием, после которого человек, подломившись, сам падал на колени.
  - Палачи!.. Управы на вас нет!
  - Настя молчи! Умоляю тебя!
  - Заткнись, морда жидовская!
  Одетый в штатское вынул из кармана пиджака, мятый листок бумаги, видимо фамилию запамятовал и забыл, зачем сюда вообще пришел; стал громко читать:
  - Бергман Герман Александрович, вы арестованы по обвинению в сотрудничестве с финской разведкой…
 Отец не нашелся, что ответить и стоял на коленях, сжимая в руках ненавистную, подлую бумагу, которую успел всучить тот, в штатском, и слышал в себе, ясно слышал только ненависть, к этим не прошеным гостям.
  - Папочка! Родненький!.. Что же это такое?!
  Он поднялся ей навстречу, отпихивая конвоира:
  - Любушка! Дочка моя!.. Ты, не думай не чего, я не в чем не виноват…

                                                                  ***

  Ночью захолодало, и перед рассветом ударил настоящий мороз, обложив все вокруг – мох, деревья и кустики, инеем.                                                              
  Бергман проснулась под утро. Рассвет еще не пришел в лесотундру, но мрак подтаял, где-то за высокой сопкой чуть внятно обозначилась ранка, из которой медленно сочился синий предутренний свет.
  Девушка подняла котелок и, сняв с сучка сосны автомат  ППШ, отошла к ручью. Стянула телогрейку, гимнастерку и свитер. Немного размялась и, присев над ручьем, захватила ладонями воду. Вода была ртутной – тяжелой и студеной. Руки, плечи, лицо и грудь занялись огнем.
  -  А – ах, за – чем эта ночь так была хо – ро – ша…  – пропело она, тяжело выдавливая из себя слова.
  « Вот снова он мне приснился, в каком-то странном виде, почему-то в яблоневом – цветущем саду. Он стоял, улыбаясь, среди белого цветения и манил меня, почему-то беспалой левой рукой. А вокруг сада, всего этого прекрасного цветения, звучала песня:
  « Ах, зачем эта ночь »… Пела женщина, под гитару, хриплым голосом. Я, изо всех сил пыталась к нему подойти, но мне что-то мешало двигаться. И он, резко повернувшись, стал удаляться. Потом вдруг неожиданно, стало темно, и эта подлая темень  поглотила его худенькую фигуру », - с горечью вспомнила Люба прошедший сон, и уже одевшись, стала набирать в котелок воду.
  « Прошло уже больше месяца, как не стало его. За это короткое время у меня в душе все развалилось, осталось только труха ».
 Люба развела костер, грела спину, повернувшись к огню, дискантно перхала, жадно затягиваясь цигаркой.
  « Ах, зачем эта ночь так была хороша, не болела бы грудь, не страдала душа », - запело в ней снова, принимая блаженное тепло от большого костра.
  « Алексей – Алексей, если б ты оттуда мог видеть… Осенью, да вместе с летом, ты ушел, и все у меня поблекло, пожухло, как вот эта – прошедшая осень. Я стараюсь пока себя держать в руках, чтобы не покатиться под откос!.. Чтобы не покончить с собой!.. Ну, однако, до определенного времени »…
  Люба посулила достать того чубастинького, галифастинького лейтенанта – особиста, который приговорил Суслова к расстрелу. Никогда у нее не возникало желания, кого нибудь унизить, да еще вот таким способом. Но, затаив в себе зло, для себя решила: если останется в живых, то обязательно постарается найти его и встретиться. За ранее припрятанной   «лимонкой», заставит этого слощавинького говорунчика наложить в штаны. Пусть потом, полощет у колонки свое галифе.
  Очнулась, Бергман от страшной боли, махая руками, она сбросила двухпалую рукавицу и стала хвать правой рукой снег. Рукавица тлела, сохраняя вокруг огненной каймы, форму полусогнутой горсти. Было тихо и морозно.

                                                                 ***
                                                               
  С утра выдалась ясная погода, солнце играло на искрящийся пернове. Дальние сопки горели ярким светом. Лесотундра притихла в обмете утреннего кержака. Люба шла медленно, топкие болота, которые еще не замерзли, не давали ей вырваться от врагов на большое расстояние. В спешке на юг уходили запоздалые перелетные табуны птиц, чтобы убраться от начавшегося холода.
  К полудню Бергман подошла к безымянной реке. Вода грозно ревела, вылетая из темных, огромных камней, кипела и пузырилась. Холодила погибельной яростью квелого перед необузданной силой природы – человека. Люба зачарованно глядела на пороги. И тут же вспомнила, что за порогами не далеко у самой воды стоит чум. В нем живут старые - дряхлые лопари. Месяц тому назад, Бергман останавливалась у них переночевать.  «Сейчас туда нельзя, подставлю стариков на верную гибель»…
  Шум реки потихоньку угасал, Бергман карабкалась по террасам, спускаясь в какие-то распадки, и незаметно отошла от водораздела.
  Она посмотрела в даль, впереди курились сопки в серой дымке, шалый ветерок обдавал лицо леденящим холодом.
  « На какое же расстояния, я оторвалась? » – спросила себя Люба, и присела на валежину.
  Она взглянула на противоположную сторону большого болота и увидела, как спокойно бродит лосиха с подросшим за лето теленком, обкусывая поросль осинника.
  Бергман пошла вдоль болота и вскоре стала подыматься на высокую голую сопку. На верху все вокруг было безлесье, снег летел косо, здесь уже был ветер высоты, ровная завеса снегов прерывалась время от времени, открывая дальние ориентиры.
  Мысль осенила Любу в движении, в полудреме. Когда уже на половину стемнело, она решила двигаться всю ночь. Враги в темень врятли будут ее преследовать, а это значит, что она будет иметь большое преимущество во времени. И тогда они бросят погоню.
  Чтобы не заблудиться в