Партизанка Часть вторая

только для одного себя, с самим собой, в тайном недоступном виде.
  - Как же ты будешь дальше? Ведь скоро начнутся в тыл – рейды, придется воевать. Там в дураках долго не находишь, быстро вычислят, - наморщив лоб, сказала она, заметив в нем, это исчезнувшее выражение, уступив место обычной угрюмой физиономии. – Тебе, что-то нужно придумать. Война скоро кончится. Хотя, в твоем положении…
  - Дьявол будет долго еще пожирать души людские! - недослушав ее, воскликнул он.
  - Что ты хочешь этим сказать?
  - Война, когда нибудь закончится, но люди в этом мире не изменятся. Иисус, как совершенный Сын Бога, исполнял роль «семени» жены, о чем предсказывают в Бытии. Ему предстояло принять на себя страшные муки за людские грехи и злодеяния, чтобы   «поразить Сатану в голову», а сам Иисус должен был быть «ужален в пяту». Таким образом, Иегова предоставил Иисуса средством, для спасения человечества. Но спасения человека не произошло, которого ожидали со времен Авеля. Люди на земле так и продолжают находиться во власти Дьявола, который поселился в наши души и управляет нашим разумом. Может быть, произойдет переворот в разуме человека, и он потянется к Богу. Господь всемогущ, изгнать из наших душ Дьявола. И если этого не произойдет, то в скором будущем, наступит полное разрушение мира, и гибель человечества.
  Бергман достала из нагрудного кармана обрезки газеты и стала скручивать цигарку, белая рука ее, покусанная мошкой, порывисто дрожала.
  - Твоя – проповедь, полная чепуха!
  - Нет, это не чепуха. История, так и не научила человека. Начнем со средневековья – Альбигойский крестовый поход против катаров, инквизиция, которая унесла миллион жизни. А нашествие Чингисхана, Батыя, Тамерлана; спустя века – Наполеон; первая мировая, революции, гражданская, большевизм, фашизм, и вот сошлись две гигантские армии. Фронт растянулся на тысячи верст, чтобы уничтожить, друг – друга, - разошелся Суслов, перейдя на повышенный тон. – Разве Господь от нас не отрекся?!.. Спасения человечества не произошло…
  - Но ведь большинство людей не верят  в существовании Христа, - неуверенно сказала Бергман.
  Суслов болезненно улыбнулся:
  - О Боже!.. От того и не верят, что религии несут обман. Вот в Ветхом Завете, в Торе сказано:  « око за око и зуб за зуб! » И несут люди веками – дьявольскую ересь:  « убей или он убьет тебя! » Но Ветхий Завет, Люба не христианство, а иудаизм. Ранние христиане не признавали законов Моисеевых и не брали в руки оружие. Мне вообще не понятно, для чего они признаны церковью – наверное, чтобы можно было убивать людей… По Христу самое главное – не убий: главнее своих интересов, своей жизни и всего на свете…
  - По-твоему Иисус существовал, не как человек, а как Сын Божий?
  - Существует много сведений, в историчности Иисуса Христа. Есть перевод – знаменитого Иосифа Флавия об Иисусе, что в свою очередь подтверждает историчность основателя христианства…
  - А у тебя Библия ни при себе? Я загорелась желанием, почитать, - спросила она, засыпая махорку в готовую цигарку.
  - Нет, я не всему верю Ей. Настоящая книга – священный Завет Господень утерян, еще в древности; Библию сотворили человеческим разумом, а не Словом Божьим. Написали в Библию много слов и заполонили ими землю. Обман ввели, войны, да рабство. « Человек – земное светило, и от рождения каждый равен другому »,  - сказал он, и отвел от нее глаза, настойчивые и печальные.
  Бергман вытерла лоб пилоткой и выразительно взглянула ему в глаза.
  - Мы сражаемся за Родину, проливая кровь. Нам приходиться убивать. Получается, что мы – бойцы – партизанского отряда, делаем зло? По-твоему все кто выполняет свой долг, защищая свой родной дом, семью, землю - грешные убийцы?! Так получается?..
  Суслов поднял глаза, и с каким-то глубоким, бесконечным сожалением посмотрел на Любу.
  - Ну, что ты молчишь? Ответь…
  - Люба, Господь же ясно сказал – не убий, значит на самом деле самое главное, первичное – не убий, а не какие-то там причины, побуждения, просто люди никак не могут это понять или не хотят это признать.
  Бергман вздохнула и пожала плечами.
  - Я уже устала от твоей проповеди, пойду отдыхать, - без всякого выражения сказала она, и зашагала в сторону землянок.

                                                                     ***

  Они стали часто встречаться на этом же месте. Любы хотелось узнать его глубже. И скоро между ними, возникли те ценности, что сближают людей. Девушке, впервые встретился такой человек, к которому она начала испытывать увлеченность. Люба многое не улавливала в его проповедях, но чувствовала сильное влечение к этому странному не от мира – человеку. Суслов – он видел, при всей своей сдержанности, и тоже увлекся Любой, выделив ее, как самое удачное, даже при грехах ее – божье создание. Они обнаружили друг в друге один и тот же взгляд, на смерть, войну; любовь к одним и тем же деревьям: карликовой березе, ели, сосне.
  В жаркий полдень августа они зашагали от базы по протоптоной партизанами тропинке, которая тянулась вдоль большого круглого озера. У песчаного берега Люба остановилась, показывая Суслову на воду.
  - Я бы хотела помыться.
  -  Да – да, я прогуляюсь по тропе дальше, а ты искупайся.
 Он зашагал не спеша, виляя тропой; искушение увидеть впервые обнаженную женщину овладело им. Заплатанная гимнастерка на ней не выходила из головы. Каков есть стан под ней? Суслов смекнул, что может забраться на скалу, которая находится у берега и с высоты заглянуть в то место, где она будет купаться. Бесшумно, чтобы не вспугнуть ее, вскарабкался он наверх, и прилег за камнем.
 Она была подобно духу небесному, сошедшему к этому месту, чтобы озарить благодатью. Ее нежные, белые, как лилии руки, жадно ласкали воду. Отросшие волосы соскользнули меж девичьих грудей. На усеянном капельками лице сияла улыбка. Точно на скульптуре, изогнулись линии девственных бедер, белизной фарфора сверкали под темной водой колени. Тело ее среди водных брызг излучало сияние плоти, зримое не только для глаз, но и для души. Люба плескалась в воде, как это делают дети, и Суслову почудилось, что он слышит стон наслаждения. Он едва сдержал возглас восхищения. Ее красота
ошеломила его, сбросила со скалы. Упоенный, он встал на колени и восславил в молитве Господа, оттого, что лишь в этот миг истинно познал новое, из всего прекрасного…
  Ничто пока не омрачало их счастье. В течение истекших дней Суслов через Любу созерцал себя. Чувства его обострились, глаза воспринимали свет дня как поток благодатных трепетаний. Более того, он перестал сторониться своих сослуживцев, и даже пытался вести с ними разговоры на любую тему.
  Чувственность похоти у Суслова не существовало. Он всеволишь, жаждал души ее. И когда вглядывался в нее, видел Любу глазами сердца. Слушая, Бергман, он останавливал взгляд на одуванчиках, овеваемых легким ветерком. Дыхание девушки и ветерок, сливались, создавая образ чего-то божественного.
  Во время разлук, коротких и длинных, всякий раз его одолевала тоска, сомнения, и он шел молиться к месту, где они встречались. В такие минуты он отказывался верить глазам, являвшим ему мир таким, каким он знал его, ибо внутренним взором он видел мир совсем иным. От этого рождалось ужасающее раздвоение. Вместо образа божьего Суслов видел то самого себя, то обнаженную деву плескающуюся в озере, и эта путаница, которую разум был бессилен преодолеть, рождала новые сомнения. В отчаянии он обращался к Иисусу, но Святой не вступался, и Суслов уходил смятенный, не закончив свою молитву…
  В начале сентября случилось  - непоправимое. В группе партизан, вернувшись с рейда, находились раненые, и одного из них заподозрили в самостреле.

                                                                                                             
                                                                 Глава седьмая


   … На небольшой поляне у просеке лежали раненые. Здесь же возился санитар. Чуть в стороне, привалившись спиной к березе, сидел на ягеле Суслов, оставленный для охраны. Он сидел, вытянув ноги, уронив коротко стриженую голову на грудь. Рядом лежала его винтовка. В километре горел мост, точнее все, что осталось от моста, взорванный партизанами. От туда слышалось дудуканье пулеметов, треск автоматов и частая винтовочная пальба.
  - Караульный! Подойди… - крикнул санитар Суслову.
  Суслов остановился перед лежащим партизаном. В двух шагах вошкался санитар. Раненый с трудом поднял голову, глянул на Суслова мутными от боли глазами; ни капли крови на нем, никаких видимых следов ранения.
  - Пристрели меня, - прохрипел он, еле слышно.
  Суслов глянул на него непонимающе, тут же подошел санитар. Он был с ног до головы измазан чужой кровью, держал окровавленные руки на отлете, как птица отбитые крылья. Санитар кивнул головой на умирающего, который еле удерживал сознание. Потом он вынул из кобуры наган, взвел курок, протянул Суслову.
  - Все, что можно сделать для него, так это пристрелить. Разрывная пуля угодила в позвоночник, сделай. Я на это, не имею право…
  Суслов отшатнулся от него, выставив заслоном ладонь, и на божественном его лице отразился такой ужас, будто он никогда не имел дело со смертью, будто смерть он увидел впервые.
  - Господи! Господи помилуй! Помилуй!.. – пробормотал он, кидая свой безумный взгляд то на санитара, который, не понимая его, все пытался втиснуть ему наган, то на смертельно раненного.
  Он вдруг резко повернулся и быстрым шагом пошел прочь, услышав за спиной ругань санитара.
  - Ты куда?! Стой!.. Стой сука! Застрелю!..
  Он между тем уходил дальше от просеки, почему-то в сторону горящего моста, туда, где шла беспорядочная стрельба. Шел не сознавая, до тех пор, пока откуда-то с боку из болота по нему не ударил пулемет. Истошно завыли пули – и Суслов сунулся носом в мох, заелозил ногами и локтями, пока  не сполз в сырую низину. Винтовки у него уже не было, забросив  ее, где-то по дороге. А пулемет продолжал стрелять короткими очередями, но пули выли в стороне, значит, стреляют по партизанам, находившиеся рядом. Суслов ткнулся лицом в мох, прижимая уши руками. Но лежал он так не долго, перевернулся на спину, и вытаращился на облачное небо.
  - Боже, Боже!.. – простонал он, неотрывно глядя на огромное белое облако. – Я вижу, вижу!.. Батюшку вижу! В длинной рясе, белая длинная борода, белые волосы спускаются до плеч. Он!.. Явно он, батюшка Михаил!
  Видение постепенно отделялось и таяло в плывшем облаке.
  - Я же видел! Видел!.. – воскликнул он, с ужасом глядя на необъятное небо. – Может, я лишился ума?!
  Суслов заплакал, снова уткнувшись лицом в мох. Но лежал он так не долго, почувствовал толчок в спину – перевернулся: прямо перед ним стоял высокий немец, направив на него винтовку. Он приветливо улыбался, показывая свои серебряные коронки. Глаза у него бесцветные, остро светились.
  - Русиш… - коротко пискнул он.
  - Батюшка Михаил, вы, что взяли в руки оружие? – Следом спросил Суслов, плаксивым голосом, увидев в немце того, что не давно в длинной рясе, с громадной белой бородой – выделялся среди облака. – Бросьте, Батюшка! Немедленно!.. Вы же все время мне проповедовали…
  - Штейн ауф! Штейн ауф! – заорал тот, писклявым голосом, взводя затвор винтовки.
  Суслов приподнялся, схватил ладонью за конец ствола, который