Постройте всех, кто на ногах! – приказал командир старшине.
Прошло несколько минут, командир оглядел всех партизан, которые машинально подровняли строй, и с улыбкой спросил:
- Ну, что скисли, хлопцы?
- Понятное дело в таком положении, - крикнул из строя партизан.
- Сил больше нету. Дохнем!.. – страдальчески крикнул другой.
- Товарищи, - начал говорить командир. – Я надеюсь, что на вас на всех засияют вскорости ордена и медали. Мы здесь мерзнем и нас убивает эта фашистская гадина, и если мы когда-нибудь это забудем, пусть нас заплюют и покарают, всем честным народом. А теперь готовьтесь в последний переход. Примерно через двенадцать верст – пограничная застава, там нас примут, как полагается, обогреют…
Командир не смог договорить, к нему подошел начальник штаба.
- Николай Васильевич, разведка доложила: каратели разводят костры, готовятся к ночному отдыху.
- Хорошо, будем уходить по темноте. Но прежде нужно собрать всех убитых и похоронить. Куда? В снег. И второе: нарубить и сделать дополнительные волокуши для раненых. Взводным командирам, проследить!..
Лица мертвых были смяты и искривленные смертью, иней лежал в глазницах, на губах, под шапками. Их собрали вместе и положили на берегу. Они лежали безмолвно, и плотный длинный ряд казался бесконечным. Две темные тени двигались в конце ряда: бойцы еще принесли одно тело, положили его рядом со всеми и торопливо пошли обратно.
- Маслова! – крикнул командир.
Татьяна повернулась, посмотрела в глаза командиру, который стоял в метре от нее, прислонившись к кривой сосенке, потом перевела взгляд на длинный ряд погибших.
- С тобой все в порядке, Маслова? Конечности не обморожены?
- Со мной все в порядке, товарищ командир, - ответила она и снова взглянула на мертвых. – А вот они…
Командир снял шапку с головы, помахал ею перед собой, пытаясь сбить с нее снег.
- Непонял?..
- Николай Васильевич, вы должны помнить: несколько дней назад, мы все вышли с базы, чтобы придти туда и сильно насолить фрицам, а если отдать свою жизнь, то не за грош. А получилось… все наши усилия, мучения и эти бедные – убитые и замерзшие, и те, что остались лежать в снегу по дороге…
- Что ты хочешь этим сказать? – прищурив глаза, спросил он.
- Все получилось очень печально. Погибли не за грош.
- Вот как! – воскликнул командир, и тут же от холода замахал руками. – Вот что
Маслова, ни тебе это судить. Здесь война, и все рассчитать, угадать невозможно. Никто не виноват в том, что группа разведчиков у поселка Петсамо, раньше времени дала себя обнаружить. Кстати, в этой группе и ты находилась…
- Не нужно было пытаться брать ''языка'', - резко перебила она командира. – Я старалась отговорить Ванькова. Склад бомб для бомбардировщиков находился от нас в трехстах метрах, мы его обнаружили. Оставалось только дождаться ночи, снять часовых и взорвать. Зачем был нужен этот шум, с «языком?»
- А может, склада там и не было? Может он, где в другом месте? Пленный в первую очередь был нужен! – недобро выпалил командир.
- Склад там, мы видели, как из грузовиков разгружали большие ящики с этими чертовыми бомбами! – не унималась Маслова.
- Как же вы могли точно определить, что там в ящиках? Все твои доводы, неубедительны.
Она не могла продолжать с ним спор, здесь на войне было строго запрещено выражать всякое недовольство – подобное всегда пресекалось законом.
- Придержите язык за зубами, это будет лучше для вас, - предупредил он, почему-то перейдя на – Вы и вздохнув, добавил: - Идите и помогите санитару перевязывать раненых, - и, поправив на голове шапку, пошел вдоль ряда лежавших трупов.
Крупная изморозь падала от сосен на раненых, которые лежали на волокушах. Один из них лежа смотрел на светлую змеевидную струйку смолы, засохшую на коре толстой старой сосны, слышал, как рядом лежащий партизан скрипел зубами от холода.
- Прекрати зубами скрипеть! – воскликнул он.
- Братцы, я так замерз, что ничего не чувствую.
- Не скули, я тоже не на печи валяюсь.
- Ой, плохи наши дела. Пока до пограничников нас дотащат, мы уже будем на небе, в замороженном виде, - дрожащим голосом сказал он, и снова заскрипел зубами.
- Все можно вытерпеть, только бы не холод, - вступил в разговор раненый, у которого все лицо было обмотано бинтами. – Как вы думаете, можно ли привыкнуть к такому страшному морозу?
- Не знаю, вот моя проклятая рана, не дает перевернуться на спину. Мой живот уже примерз к волокуше, - последовал ответ от соседа, который лежал на животе.
- Куда ранен?
- Осколком мины пол – задницы оторвало. Если бы это случилось в начале войны, оторвало бы больше, я тогда был толстый как бочка под соленые огурцы.
Тут над ними пролетел дятел.
- Хороша птица, лес сберегает, - заметил раненый, лежащий на животе. – Час назад, я слышал, как он стучал своим клювом. Трудится, деревья от всякой дряни очищает. Грех его убивать.
Он осторожно потрогал раненую ягодицу и позвал Маслову.
- Что-то хотели? – спросила она шепотом, наклонившись к нему.
- Дай спирту глотнуть, замерзаю.
- Фляга со спиртом у санитара, но я скажу ему…
Снова над ранеными пролетел дятел. Все, кто был еще в сознании, проводили его долгим взглядом, пока он не скрылся за соснами.
- Люди добрые! – вдруг закричал один из раненых, который лежал на боку. – Вы лежите и смотрите в небо, а я – в землю. И вам нужно смотреть в землю. На земле трава разная растет. Вон смотрите щавель, а он поможет нам от голодовки. А вон, растение с длинными зелеными листьями и цветочками, как у ландыша, оно же по вкусу совсем как лук… Берите кушайте! Вспомнил, это называется черемша…
- Что это с ним? Санитар! – закричал раненый, который недавно у Масловой попросил спирту.
- Долго не протянет, свихнулся, - ответил санитар, вытирая тряпкой, окровавленные руки и после этого махнул рукой. – Что ты глотку дерешь?!
Тот хотел что-то ответить, но над ним склонилась Маслова с фляжкой в руке.
- Сколько можно выпить? – спросил он.
- Выпейте два глотка. Может быть, вас повернуть на бок?
- Не надо, я примерз телом к волокуше, не отодрать будет.
- Вас нужно бы перебинтовать, но уже израсходованы все бинты.
- Ничего дочка, мне они пока не требуются. Посмотри вон того, что-то молчит, зубами не скрипит, - попросил он, отдавая ей фляжку.
Маслова подошла к раненому, тот лежал накрытый с головой. Прислушавшись, она откинула телогрейку.
- Умер? – спросили ее.
Она не ответила, присела, взяла того за руку, пытаясь нащупать пульс, затем поднялась и осторожно прикрыла его с головой.
- Ну вот, еще один, - вздохнул его сосед.
- Замерз бедняга, - произнес – раненый в ягодицу. – Рана у него ведь не смертельная. Скоро и мы, точно также…
С краю лежал командир разведчиков, лежал накрытый до плеч плащ – палаткой. Он скосил глаза на Маслову, когда та присев на колени возле него, взяла его руку, и взгляды их встретились. Она не подозревала, что глаза могут говорить; никогда не видела такого пронизывающего, всезнающего взгляда: глаза Ванькова говорили, что жить ему осталось минуты, смотрели на мир, заключенный теперь в одной Масловой, с такой тоской, с таким пониманием неотвратимости исхода, что Татьяне стало не по себе.
Левая рука Ванькова, согнутая в локте, держала ладонь Масловой, кисть правой, окоченевшими пальцами касалась виска. Татьяна указательным пальцем, вытерла слезу, зацепившуюся за щетину на его щеке.
- В живот… - слетело с его потемневших сжатых губ, … ног не чувствую… рук тоже… отморожены… письмо… в билете…
Маслова вынула из нагрудного кармана его телогрейке комсомольский билет, и достала из него сложенное треугольником письмо.
- Отправишь… - прошелестели его губы.
Веки Ванькова отяжелели, полузакрытые зрачки недвижно мёрли. Лицо его было словно выбелено, глазницы очертились провалами, щеки спали, насечка на подбородке углубилась. Глаза его остановились, из них уходил остаточный живой блеск.
- Володя держись!.. Слышишь?! Держись парень!.. – закричала она, надевая ему рукавицы.
Но Ваньков ее уже не слышал, на его скулах заходили желваки, он скрипнул зубами, вздохнул до дна, последний раз. И успокоился.
« Господи!.. Сколько их еще будет, пока доберемся к своим? И почему Ты позволяешь такое?! – страдальчески, со слезами спрашивала она, глядя на умершего Ванькова. – Что же это? Да что же это такое?! Господи! Что же ты?.. Как же ты?.. »
Она задыхалась. У нее так бывало, как на лыжном марафоне, резко заболело что-то в груди, пугая ее продолжительностью этой ножевой, острой боли, которая не позволяла глубоко вздохнуть.
Шатаясь от слабости и дурноты, доплелась она до ближней сосны, прислонилась к шершавому – ледяному стволу, расстегнула телогрейку и, прижавшись лбом к ледяной и колючей от холода коре, закрыла глаза, стараясь дыханием унять боль в груди… Но каждый вздох упирался вдруг в эту тревожащую и ставшую поперек груди боль, которая, впрочем, постепенно отступала, как бы оставляя все больше и больше места для дыхания. В конце концов, она прошла бесследно.
- На, глотни, полегчает, - услышала она за спиной голос санитара.
***
После того трагического похода прошло более чем полгода.
Как-то в конце августа, Маслову к себе вызвал комиссар. Поначалу комиссар предложил сесть за стол сделанный из тонкого сосняка, устроенный по середине землянки. Предложил ей чаю из чаги.
- Маслова ты, безусловно, догадываешься, что у меня к тебе серьезный разговор, однако не будем спешить, попей спокойно горячего чаю, - предложил он, глядя на нее выпуклыми красноватыми глазами. – Пей с сахаром, вон же кусок рядом лежит.
- Спасибо товарищ комиссар, - поблагодарила она, - я готова, а чай, привыкла пить без сахара.
- Жаль, ведь лишние калории для твоего молодого организма не помешают, - промолвил он, поднимаясь с нар. – Должен тебе сказать, - продолжал комиссар, - чем больше я живу на свете, тем больше убеждаюсь в глупости необдуманных действий, людей, особенно в молодом возрасте, а если точнее выразиться, то глупость и выражается в болтливом языке.
- Простите товарищ комиссар, но лучше называть вещи своими именами. Я не поняла, эти слова относятся ко мне?
- Да, потому я и вызвал тебя к себе, - ответил он, стоя в дверях.
Поскольку Маслова вспыльчивая еще и нетерпеливая, не выдержала требуемую приличием паузу в беседе, тут же дерзко высказала:
- Осмелюсь сказать, однако болтливых в разведку не берут, а я уже два года в разведчиках.
- Ну что ж, не будем сразу ставить точки над «и». Допустим, мы устроим тебе девушка, небольшую воспитательную дискуссию. К ней мы вернемся, а пока, будь добра, ознакомься вот с этой бумагой, - сдержанно промолвил комиссар, подавая ей в руки, свернутый листок.
В доносе было сказано: « Товарищ комиссар, считаю своим долгом, доложить вам следующее: Боец Маслова, будучи антисоветски настроена, в среде своих товарищей ведет озлобленные антисоветские разговоры, критикует действие командиров в прошедшем зимнем рейде в тыл врага, в январе 43 года, восхваляет действие вражеских солдат, приклоняется перед условиями жизни в немецкой армии. Это тогда, когда наша вся советская страна ведет священную войну с фашистскими захватчиками ».
Донос
