Сквозь тернии

содрогались от наскоков стихии и нехотя ползли вниз по стеклу, оставляя после себя грязные разводы.
Александр Сергеевич вспомнил, как в бытность ещё малышом, Алька неизменно уделывал внутреннюю поверхность кухонных стёкол гуашью. Было в этом что-то такое кричащее, необузданное, строптивое, идущее наперекор взрослому порядку. Алькино малолетнее сознание словно видело в подобном озорстве проявление собственных чувств – самого себя – и не желало идти на поводу у чёрствой взрослой политики. Как ни старалась Анна пресечь пагубную привычку сына, ничего не выходило. Альку не пронимали ни уговоры, ни просьбы, ни наказания – он продолжал малевать свои нехитрые узоры, вгоняя мать в отчаяние одним своим упорством. Александр Сергеевич ещё не преминул пошутить: мол, подрастёт, нужно сразу же в художественную школу определять, глядишь, воспитают очередного Малевича. Анна тогда улыбнулась и подула сыну в затылок. Тот оторвался от своего нехитрого занятия, состроил важное личико и посоветовал им всем его не отвлекать, а то иначе выйдет не шедевр, а самая настоящая каляка-маляка – сами ведь ругать снова станете! Анна не выдержала и засмеялась. Александр Сергеевич вслед за ней. Больше они не обращали на Алькино озорство внимания: Анна молча смывала наскучившие сыну рисунки, на месте которых тут же возникало что-то новое, не менее красочное и кричащее во всё мальчишечье горло. Возникала новая жизнь, которая разрасталась с каждым очередным мазком кисти, становилась ярче, а оттого теплее.
Тогда Александр Сергеевич впервые задумался о смысле бытия: а что если и наш мир так же нарисован на чьём-то кухонном окне рукой неугомонного младенца? Что если всё происходящее, не что иное, как игра детского воображения? Воображения, которое породило солнце и свет, радость и дружбу, любовь и тепло. Просто потом игра наскучила, а персонажи поднадоели. Ребёнок ушёл. Пришёл взрослый, который принялся счищать картину половой тряпкой, перемешивая цвета в грязь. Солнце погрязло во тьме – так родился страх! Радость смешалась с безразличием – так началась война. Любовь стала вожделением – так завершился род. В конце концов, всё перемешалось – так настала бездна!
Александр Сергеевич смотрел в почерневшие окно поверх макушки внука и в отчаянии заламывал пальцы.
«Вот она, бездна. Стучится с той стороны, в надежде, что её всё же пустят внутрь, на место утраченных красок. Пустят для того, чтобы окончательно смешать цвета. Но кто же тогда выступит в роли нового художника? Кто заново нарисует Солнце? Кто размешает палитру чувств?! Кто воссоздаст былой порядок? Непонятно... Страшно... Безумно...»
Алька словно прочёл мысли деда. Обернулся.
- Деда, а разве не страшно, когда с той стороны окна – постоянная тьма? Я пробовал смотреть в окна поезда метро... Я представлял, что это звездолёт, который несётся в пространстве с умопомрачительной скоростью, а я сам – космонавт, вынужденный лететь прочь от дома. Не потому что мне этого так хочется самому, а потому что иначе – никак! И, вот, я стал представлять, и мне сделалось страшно...
Александр Сергеевич сразу же понял, что внуку нужна та самая эпизодическая помощь, на которой они обозначили свои негласные отношения. Он подсел к Альке и посмотрел в чёрный квадрат окна.
- И что же ты там увидел, Алексей?
Алька сжался в бесформенный кулёчек. Потом вытянул шею, точно страусёнок, и заглянул в дедовы глаза.
- Деда, там что-то было... в темноте. Ты только не подумай, что я того! – Алька захлопал ресницами, но всё же не заплакал.
Признаться честно, Александр Сергеевич уже и не помнил момента, когда он видел внука плачущим по-настоящему. Да, случались недвусмысленные эпизоды, как сейчас – вроде и слёзы видно, и губы дрожат, и речь сбивается, – однако истинного рёва навзрыд в последнее время от Альки было не дождаться.
Не смотря на это, Александр Сергеевич поспешил успокоить напрягшегося внука:
- Что ты, Алексей, я и не думал ничего такого. Ты просто скажи, на что они были похожи... те звери, которых ты увидел под землёй.
Алька долго молчал – он словно не верил, что его рассказ можно воспринять просто так, не обременяя рассказчика дополнительными расспросами, – затем всё же не утерпел, заёрзал на своём табурете и решительно заговорил:
- Сначала я видел просто тени. Знаешь, деда, так бывает, особенно если сильно-сильно зажмуриться, а потом резко открыть глаза! А потом снова закрыть.
- Так-так, – Александр Сергеевич понимающе кивнул, силясь и тут поддержать позицию внука. – И что же?
Алька закусил нижнюю губу, снова помедлил, собрался с духом и заговорил более сдержанно:
- Они поначалу будто кляксы. Только не такие, чтобы во все стороны, а немного другие... Словно их специально нарисовали, что ли – не могу точнее сказать, – Алька закрыл глаза. – Но не это самое страшное. Страшно другое: как только пытаешься их разглядеть – что-то происходит! Они начинают меняться, расти, смеяться... И вот они уже никакие и не кляксы. Они чем-то похожи на человеческие рёбра... или на пауков... А, может, на крабов. – Алька сглотнул. – Деда, мне страшно. Это тут вроде бы ничего, а там, в космосе, когда повсюду вечный мрак... А что если они и впрямь есть? Те существа, образы которых я вижу в метро?
Александр Сергеевич тогда долго молчал. В его сознании прокручивалось много чего, из произошедшего за последние полгода, однако только что услышанное затмевало буквально всё. Да, каких-нибудь полгода назад, услышь он от внука нечто подобное, можно было бы серьёзно задуматься на счёт посещения детского психолога. Сейчас же думы были направлены в совершенно иное русло – Александр Сергеевич вспоминал собственные сны за последние три месяца. Особенно после того, как состоялась первая беседа с Титовым, и было озвучено первое «да».
«Именно так. Они явились после моего первого разговора с Титовым. Явились во сны. А в случае с Алькой, и вовсе наполнили реальность. Так как же быть? Чего ждать? Стоит ли быть и ждать вообще?»
- Деда... – Алька смиренно смотрел в глаза Александра Сергеевича. – Ты думаешь, что я того?..
- Нет-нет, что ты, Алексей! – спохватился Александр Сергеевич, силясь поскорее подобрать нужные слова и придать лицу соответствующее выражение. – Знаешь, всё дело в нашем сознании.
- Как это? – Алька любознательно склонил голову набок – его задумчивая рожица беззвучно повторяла одно и то же: ну же, деда, давай, развей все мои страхи, прогони их прочь, как гадких тараканов!
- Видишь ли, Алексей, так уж хитро устроена психика человека, что когда на душе весело – и в голове только солнце и свет. О чём не подумаешь, всё озорное, пушистое, дружелюбное, как котёнок, что за фантиком скачет. Представил?
Алька задумался.
Александр Сергеевич молился про себя лишь об одном: только бы Алька поверил!
Алька поверил. Его тонкие губы сперва еле заметно дрогнули. Затем заблестели. На щеках выступил бледный румянец. Глаза ожили после многодневной борьбы с утратой и горем.
Алька улыбнулся, демонстрируя облегчённо вздохнувшему Александру Сергеевичу ямочки в уголках губ.
- Да, – прошептал Алька. – Я, кажется, понял...
- Это хорошо, Алексей. А теперь представь, что может нарисовать в собственном воображении человек, что день изо дня думает лишь о тьме, хотя и живёт вдалеке от неё.
- Только бяку, – Алька облегчённо вздохнул – совсем как сам Александр Сергеевич мгновением раньше. – Так значит, в космической тьме ничего нет? Ничего, кроме того, что может придумать сам человек?
- Именно так, – это была подлая ложь, за которую Александр Сергеевич корил себя и поныне. Но поступить как-то иначе именно в тот вечер он просто не мог.
Затем они сидели в обнимку и думали каждый о своём: Александр Сергеевич снова и снова взвешивал все «за» и «против»; а Алька думал о маме – сейчас, рядом с дедом это получалось как нельзя хорошо. Голова была ясной и чистой, в ней не было ничего, кроме истинной любви сына к матери.
Александр Сергеевич не мог точно сказать, каким именно образом ему удалось прочесть мысли собственного внука, особенно учитывая факт того, что сам он в тот момент думал совершенно о другом. Это был, своего рода, обмен информацией на ментальном уровне. Мыслительные волны Альки достигли сознания деда, но отчего-то не пожелали высовываться на поверхность сразу же, предпочтя дождаться наиболее подходящего момента. И Александр Сергеевич знал почему: потому что иначе он бы никуда не поехал. Да, можно было бросить всё прямо сейчас, но... появилась мёртвая Анна, а это многое изменило. Александр Сергеевич чувствовал себя предателем – именно так! Он продолжал жить, мыслить, чувствовать, в то время как его любимая дочурка пытается в одиночку противостоять неизвестности! Более того, она старается предупредить о подстерегающей опасности дорогих себе людей – отца и Альку, – а вот что станет с ней самой... Похоже, на сей счёт Анна даже не задумывалась.
Александр Сергеевич вздрогнул – он рассуждал о похороненной дочери так, будто та всё ещё жива!
«А разве не так? Ты ведь уверен, что снова увидишь её. Где-то там, в неизвестности или, на худой конец, во тьме бескрайнего космоса».
«Естественно, потому что просто так подобное не затевается. Нужно серьёзное подспорье, иначе государство никогда и ни за что не рискнёт выбрасывать на ветер столь баснословные суммы! Там определённо что-то есть. Возможно, начало новой эры! Эры, что будет лишена осточертевшей обыденности!»
«Что ж, тебе виднее... Но, вот, только, что ты станешь делать, когда всё же столкнёшься лицом к лицу с чуждой жизнью? Попросишь их отпустить Анну по добру по здорову? Или же будешь умолять, ползая перед их вожаком на коленях, в очередной раз, предлагая взамен собственную жизнь?.. Да и кто тебе сказал, что Анна именно у них?!»
«Никто. Но, по крайней мере, я знаю, чего точно не сделаю. Я не поверну назад, чего бы ни пытался внушить внутренний голос!»
«Ох, даже так!»
«Именно так. Раз мои сны перестали принадлежать только мне, тогда резонно предположить, что и внутренний голос может озвучивать мысли совершенно иных существ. И это – неоспоримый факт!»
«Это факт, подтверждающий безумие!»
«Как знать».
Александр Сергеевич застегнул поплотнее молнию комбинезона и спешным шагом направился прочь от храма, прочь от прошлого, прочь от собственных мыслей.

Московская область. Звёздный городок. Дом Космонавтов. «Тимка».

Аверин сидел в холле Дома Космонавтов и пытался не заснуть. Со всех сторон напирали многочисленные плакаты, вещающие на всевозможных языках, каких заоблачных высот достигла российская космонавтика всего лишь за какие-то пятьдесят с небольшим лет. В сбивающемся фокусе глаз мелькали старые газетные вырезки, чёрно-белые фотографии, непонятные таблицы и скачущие графики. От всей этой пестроты сознание затухало само собой, желая как можно скорее унестись в страну грёз, где просто не существует квадратных форм, острых углов и плоских понятий.
Аверин выругался, не почувствовав, как подбородок соскользнул с ленивого кулака, отчего многотонная голова незамедлительно рухнула вниз.
Последний месяц он практически не спал. Не получалось. То ли нервы уже ни к чёрту, то ли всему виной пресловутая смена образа жизни.
«То ли я и впрямь идейный