достаточно много преданных сторонников и ещё больше недоброжелателей, не все согласятся с тем, что новый мир получился не лучше, и потому многие способны признать мнение Постороннего совсем необоснованным. Нам же оно представляется абсолютно правдоподобным, по-скольку иное кажется совершенно невозможным.
Впоследствии Посторонний вынужден был высказываться не столь категорично, потому что не-утомимые педанты указали ему, что понятия «лучше» и «хуже» определены с той же точностью, с какой определены «левое» и «правое» без указания положения наблюдателя относительно наблюдае-мого. Из этого сразу воспоследовало, что нет никакого смысла смотреть, не имея точки зрения. Спо-собов найти правильную точку, как показала неоспоримая практика, оказалось бесконечно много, что равноценно тому, что таких способов пока не существует.
Тот, кто сказал, что со стороны виднее, так же неправ, как и тот, кто говорит иначе.
Неизвестно, что думают современные учёные о старом несовершенном мире, исчезнувшем в пучинах и обвалах (возможно, ничего не думают), но зато всё, что касается нашего нового, улучшен-ного мира, они подробно описали в целой куче необыкновенно умных книг, среди которых, предпо-ложительно, имеется несколько оригинальных. Все эти прекрасные труды легко доступны любому желающему, и если у вас вдруг взыграет неуёмное любопытство, то обрадованные продавцы, разло-жившие свой бесценный товар в самом дальнем углу базара прямо на земле, охотно уступят вам за-пылённые томики за совсем незначительную, почти символическую плату.
Вот тогда и станет известным каждому, кто соблазнится выгодной сделкой, подлинное устрой-ство обновлённого мира. Если, конечно, он сумеет разобраться в прочитанном. Потому что – вот уж беда! – слишком много чепухи в этих книгах нагородили учёные. И это при том, что они руково-дствовались, помимо тщеславия и надежды на приличное вознаграждение, ещё и самыми лучшими намерениями. Но всё равно – нагородили.
А получилось так оттого – это утверждение приписывают плодовитому историку науки Кункта-тору, – что изощрённая специализация научных работников обязательно приводит к их полному взаимонепониманию, что сильно облегчает путь к вершинам научных должностей и званий всяким деятельным и не обременённым щепетильностью молодчикам, имеющим весьма смутное представ-ление обо всём, что имеет хоть какое-то отношение к их собственной профессии.
Сами мы Кунктатора не читали, поэтому не будем торопиться соглашаться с ним. Впрочем, и спорить не будем тоже. По той же причине.
Кстати, говорят, что пользу приносит не только перелистывание, но и чтение книг. Впрочем – мало ли чего говорят? При этом о науке говорят особенно часто, поскольку каждый говорящий больше всего на свете боится, что в противном случае, если вдруг посмеет промолчать, его заподоз-рят в невежестве.
Особый статус науки состоит в том, что это почтенное занятие является не столь древним, как охота на лесных зверей, рыбная ловля или землепашество. Оно возникло позже, когда среди наших предков, большей частью загорелых и мускулистых, от работы не отлынивающих, стали появляться в заметном количестве слабосильные и вообще менее совершенные персоны.
Когда человек не способен к физическому труду или просто не любит держать в руках молот, лопату или винтовку, ему лучше всего пойти в науку. Если использовать излюбленные сравнения по-этов-маринистов, эта гавань принимает все корабли: и тех крутобоких красавцев, что привезли из южных стран золото, перец, корицу и прекрасноволосых рабынь, и тех несчастных, что притащились с поломанными снастями, не выдержавшими даже первый порыв штормового ветра.
Наука каждого пожалеет и обогреет. И сколько бы прохвостов и бездарностей не набилось в этот благосклонный приют, всегда останется достаточно места не только для достойных, но и для всех желающих предаться науке.
Мы льстим себя надеждой, что тоже имеем, пусть отдалённое, отношение к деятельности по до-быванию новых знаний. В связи с этим позволим себе ниже изложить немногими словами суть неко-торых модных научных теорий, какими бы кричаще бестолковыми они не казались. И вовсе не с це-лью опровергнуть их (избави бог, ведь наши собственные теории ничуть не лучше), а просто с целью показать критичность нашего разума и способность к здоровому смеху.
Один знаменитый учёный – он настолько известен, что называть его имя нет малейшей необхо-димости, – имел смелость утверждать, что для наведения порядка среди всего разнообразия сотво-рённого наиболее деятельными и представительными фигурами нового мира были определены люди. Но поначалу, на этом он настаивал, то были не просто люди, а снежные люди.
– Чушь, чушь и ещё раз чушь, – возражал ему другой, столь же образованный учёный, – ника-кие не люди, хоть снежные, хоть бесснежные, потому что люди возникли намного позже, когда фан-тазия эволюции уже пошла на убыль. Здесь, в том нет сомнения, предпочтение было отдано более совершенным существам. Скорее всего, это были – вы не поверите! нет, не смейтесь! – кошки.
– Кошки? – удивился простой народ. – Вы не оговорились? Мы не ослышались? Или это шутка?
– Нет, нет, это звучит несколько необычно, но это вовсе не шутка, – заверил всех второй учё-ный. – Согласитесь со мной, что только эти создания в полной мере обладают невероятным умом, исключительной наблюдательностью и ни с чем не сравнимым свойством сохранять степенство в любой, самой непредсказуемой ситуации.
А теперь объясните нам, кому верить.
Аргументы первого учёного мужа были совершенно неотразимы, и если бы нам запомнился хоть один из них, мы бы его тут же и привели. На том бы дискуссия и закончилась, но нас подвела память.
Поэтому мы, простые люди, мало чего знающие о снежных людях и готовые верить чему угод-но, охотнее всего склоняемся к кошкам. Мы вполне готовы согласиться, что вторая из предложенных здесь теорий при всей своей нелепости и анекдотичности имеет неоспоримое преимущество уже в том, что не требует никаких доказательств. Ведь каждому самостоятельному наблюдателю кошек (а кто их не видел?) полностью очевидно, что именно этих зверей следует отнести к существам высшего порядка. И не только ввиду исключительной красоты и мягкости меха, неповторимой пластики дви-жений и способности внимательно смотреть на предмет, невидимый для посторонних, но также из-за умения никому не уступать своих прав (заметим, весьма обширных) и нежелания подчинять свои прихоти сомнительным правилам хорошего тона, особенно если эти правила составлены недостаточ-но авторитетными, по их мнению, специалистами.
И если кто-нибудь заикнётся о нелепости подобной картины мира, мы возразим ему, указывая, что большинство людей, не оказывая никакого видимого почтения снежному человеку и одичавшим персонам, сильно похожим на него, с очевидным уважением относится ко всем незнакомым кошкам (от дворовых котов, некстати пересекающих дорогу, до бенгальских тигров, плотоядно улыбающихся из зарослей). В отдельных случаях это уважение сопровождается дрожью, доходящей до трепета. Так ураган сминает паруса, так буйный ветр дубы на землю валит. Так маленький чиновник, столкнув-шись в коридоре с начальником, начинает без всякой подлинной необходимости учащённо дышать, вздрагивает душой и телом и поспешно уступает дорогу.
Но следует признаться, что не все такие умные, как мы с вами, и что не все мыслят одинаково. Вот, к примеру, что пишут в «Бульварной газете лысеющих мудрецов»:
«В нашем обновлённом мире, который не мешает обновить ещё раз, ибо он быстро ветшает и приходит в негодность, всегда находятся особи, готовые всем сердцем поверить всему, чему поверить очень трудно. Хотя, отметим, и их невзыскательное простодушие временами испытывает небольшое недоумение. Неужели так сразу – кошки, а люди – только потом? Странно всё это, хотя в природе, как выяснилось в последнее время, всё относительно и нет ничего невозможного.
Апеллес, которому лучше других удавались красивые лица и фигуры, нарисовал Афродиту на-столько привлекательной, что юноши влюблялись в изображение. Если бы знаменитый грек догадал-ся нарисовать кошку, что бы по-вашему случилось? Все мыши разбежались бы!
Нужно ли говорить (мы уже устали это повторять!), что науки о кошках и снежных людях до настоящего времени остаются всего лишь маловероятными гипотезами, которые, по нашему мнению (а мы не намерены уклоняться от железных правил научного метода), обязательно следует проверить экспериментально. Но как?».
Нормальному человеку читать подобный возвышенный вздор всегда приятно. Сразу начинает радостно думать: «Уж если автор данной статьи считается многознающим или хоть немного мысля-щим существом, тогда я – уж точно высший продукт человечества или что-то очень близкое к тому».
(Если кто считает, что здесь о кошках сказано много лишнего и глупого, пусть проникнется по-ниманием аллегории и заменит слово «кошки» на «пришельцы», «чебурашки» или «избранники на-рода и другие руководящие лица», или на любое другое, и тогда всё станет на место. Истинная сила любой удавшейся философской системы заключается в безнаказанной возможности произвольно за-менять одни понятия другими и при этом не терять ни единой крупицы смысла).
Итак, новый мир жил своей жизнью. А что тем временем делал Посторонний?
Верил ли он в кошек?
Нисколько.
А в снежного человека?
Ещё меньше.
Может быть, он писал книги?
Нет, книг он не писал.
Может быть, он составлял проекты улучшения общества?
Нет, не составлял.
Может быть, в тиши лабораторий или научных кабинетов пытался постичь неоткрытые тайны естества?
Нет, не пытался.
Может быть, он использовал железные гантели для укрепления тела?
Нет, не использовал.
Так чем же он тогда занимался?
Каких-то особых занятий у него не было, потому что сокровища его души, даже если они у него имелись, давно никому не были нужны. Да и сам он тоже не испытывал большой потребности в об-ществе, потому что, общаясь, легко утратить, причём безвозвратно, свою эпатирующую индивиду-альность, а с ней и столь исключительный статус постороннего.
Он был из тех, для кого Земля стала мала. И не потому, что он был неимоверных размеров вели-каном, способным самому себе служить уверенной опорой, а потому что Земля, на создание которой было затрачено так много усилий, и впрямь оказалась очень уж небольшой даже в общепринятом из-мерении. Это выражалось в том, что всем остальным, кто жил на ней, по правде, нужно было слиш-ком мало. Даже тот, кто полагал, что желает многого, на самом деле, не подозревая того, стремился к незначительному.
Если кто усмотрел в моих словах противоречие, пусть громко заявит об этом.
В мире маленьких людей, маленьких идей и маленьких затей всё – маленькое, и сам мир тоже.
В таком мире трудно расправить плечи.
Что делает змея, когда ей становится тесно в собственной коже?
Она выползает из неё.
У людей всё иначе.
Что делает великий ум, который хочет увидеть танец звёзд и уловить шёпот растущей травы, а вместо этого видит пляски обезьян и слышит рёв фанатичной толпы, соскучившейся по управителю?
Увы: он сжимается до размеров горчичного
