кирпичному забору и далее к калитке, во внешний мир, где, в общем, всё было не лучше.
На улице можно было смотреть на машины, и считать номеров какой серии было больше: на «КК» или на «ЦП», но играть самому с собой было не интересно. Здесь важно было «заспорить», что твоей серии, скажем «КК», из десяти машин будет больше, чем «ЦП». Чистой воды рулетка.
Стоять возле дороги мне скоро надоедало, и я поворачивал прочь от асфальтированной проезжей части улицы Ефремова и шёл вглубь «частного сектора», где одноэтажные строения, преимущественно дореволюционной постройки, обрамляли слякотную грунтовую дорогу улицы Первомайской, которая некогда называлась Глухой, что, на мой взгляд, более точно отражало её характер.
До революции строили и располагали дома не так, как после. Здания возводились на небольших земельных участках, с фасадами, выходившими прямо на улицу. Это потом, когда уже стали осваивать и прирезать к городу окраинные земли, участки выделяли щедро, и хозяева, чаще всего, стали прятать дома в глубине дворов. Бóльшая часть строений на улице Первомайской выходила фасадами наружу. Лишившись своих старых (и законных) хозяев, они были населены, подселены и перенаселены случайным набором семей, получив название жактов.
Если нужно было бы как-то определить характер жактов, то я никогда не выбрал бы такие прилагательные как «весёлый», «праздничный», «яркий», «озорной» и т.п., а вот «скучный» и «тоскливый», это вполне возможно. Я понимаю, что это было не так, или не всегда так, но моё восприятие этих жилищ осталось именно таким, несмотря на то, что я и сам вырос в жакте.
Нет необходимости подробно описывать комнаты и коридоры-прихожие этих домов, где, как мне казалось, всегда были дощатые крашеные полы, газовые плиты и увешанные полками, тазами и велосипедами стены. Высокие потолки, с некогда модной лепниной, были покрыты копотью и коромыслами паутины.
Я брёл по тротуару вдоль стен таких вот старинных жактов. Дома лепились друг к другу глухими боковыми стенами почти вплотную. Если эти щели были достаточно широкими, чтобы туда могла пролезть собака, или тем более человек, они закладывались кирпичом, создавая подобие очень короткого забора. Такие места мне казались украденными у времени и пространства. Я думал, что там, наверное, не всегда действует земное притяжение и другие законы физики.
Я шёл по тротуару, местами вымощенному старым красным кирпичом, как будто паркетом, постеленным «ёлочкой». Я разглядывал мокрые стены домов, ставни с облупившейся краской и застывшими вставками-жалюзи из продольных дощечек, некогда поворачиваемых с помощью продольной металлической пластины. Тюлевые занавески, нередко натянутые лишь до половины высоченных окон, скрывали старенькие коврики с нарисованными оленями, позолоченных глиняных ангелочков, фотографические портреты в овальных рамках, а также своих обитателей: одиноких состарившихся женщин, которые сидели на скрипучих венских стульях, окружённые немыми свидетелями их забытого счастья и запахами корвалола, тройного одеколона и сырости. Они просто смотрели сквозь тюль занавесок на шедший за окнами дождь и на бредущего по тротуару соседского мальчика в выцветшей тёмно-синей болоньевой куртке, в шерстяных штанишках и больших коричневых ботинках с круглыми ободранными носами.
Через два квартала от дома моя скука неизменно превращалась в тоску, и я поворачивал обратно.
Наслонявшись и вымокнув, я возвращался домой. Бабушка кормила меня зелёным борщом, а потом заставляла напарить ноги в эмалированном китайском тазике с нарисованной жёлтой иволгой на дне. Сначала вода обжигала ступни, потом я привыкал к её температуре, и бабушка потихоньку доливала из чайника кипяток. Постепенно тепло захватывало всё тело. В такие минуты хотелось думать только о хорошем: уроки уже сделаны, можно почитать Стругацких (Беляева, Дефо, Уэллса, Дюма…), а вечером посмотреть «Семнадцать мгновений весны».
ФРУКТЫ / ОВОЩИ
Долго думал, какой бы знак препинания поставить в заглавии между «фруктами» и «овощами». Отсутствие знака, тире или двоеточие говорили бы о том, что фрукты это и есть овощи. Точка или запятая разделили бы эти понятия или предали бы им характер простого перечисления, что совершенно недопустимо. «Фрукты и овощи», «соки и воды», «хлеб и соль», «нитка и иголка», «Зита и Гита», «Союз и Аполлон» - как минимум в половине этих сиамских слов-близнецов даже «и» выглядит неуместно.
Магазинные вывески сыграли важную роль на начальном этапе моего освоения русского письменного языка. В те далёкие времена мир печатных знаков был проще и многих символов, привнесённых в нашу нынешнюю жизнь компьютерной культурой, вообще не существовало. Поэтому сегодня мне кажется, что косая чёрточка с загадочным названием «слеш», в наибольшей мере отражает ту условную разграниченность, и в то же время единство, которыми врезались в мою детскую память фрукты и овощи.
В моём понимании, фрукты и овощи обладали несколькими общими важными свойствами. Во-первых, почти все они были вкусными. Во-вторых, они росли везде – под ногами и над головой, и были легкодоступными. В-третьих, право собственности взрослых на них считалось условным. Пожалуй, никакое другое воровство не было таким несущественным грехом, как воровство фруктов и овощей. Это вообще не считалось воровством. Неслучайно, что для обозначения этого условно преступного акта у нас было специальное слово – «обносить». Кроме того, в обиходе мы редко использовали сами слова «фрукты» и «овощи». Наш лексикон был более конкретен. Довольно глупо звучала бы фраза «Пошли обносить фрукты». Мы ходили обносить черешню, абрикосы, яблоки, груши, айву…
В нашем городе фруктовые деревья растут везде, где попало. Частью они посажены во дворах, частью рядом с ними, на возделываемых жителями небольших участках, которые сочетают в себе функции сада и огорода (вот и ещё одно словосочетание, напрашивающееся на слеш). Вплоть до последнего времени даже возле многоэтажных домов не были редкостью грядки с зеленью или картошкой, ну а частный сектор прочно удерживает эти позиции и поныне.
У нас во дворе было множество фруктовых деревьев, и в обилии рос виноград. Каждый жилец нашего дома точно знал, где находится его дерево или лоза, как знали они и то, что им достанется только часть урожая и не всегда бóльшая.
У нашей семьи было два палисада. В одном из них росла яблоня, посаженная дедом в честь моего рождения, а в другом был абрикос. О нём надо сказать несколько слов. В те далёкие времена, которые я ещё не помню, точнее в один из дней тех далёких времён отец купил на рынке необыкновенно большие и красивые абрикосы. Да-да, именно красивые, то есть гладкие плоды мягкого желтовато-розового цвета, с ровной бархатистой поверхностью и сладкой сердцевиной косточки, слегка пахнущей миндалём. Такие абрикосы в нашем городе называют «прищепой». Мама взяла одну из косточек этого абрикоса и зарыла в самом углу грядки-палисада. Как ни странно, но она взошла. Прошло несколько лет и дерево дало первые плоды. К сожалению, они оказались заурядной дичкой, которую на Кубани повсеместно называют «жердёлой». В Армавире же это слово почти не употребляют, называя такие абрикосы просто «абрикосами». Впрочем, дичка была тоже ничего.
Почти у всех соседей были яблони и вишни, правда, они нас мало интересовали. Их всерьёз никто не обносил. Проходя мимо, мы срывали горсть, скажем, вишен, обдували пыль, бросали в рот, жевали их тёплую сочную и кисловатую мякоть, выплёвывали косточки и шли себе дальше. Ну, какой это обнос?
Кусты смородины и крыжовника, густо облепленные ягодами, вообще не были предметом собственнических амбиций взрослых: ешь – не хочу. Более трогательно они относились к винограду, но это были их проблемы.
Виноград был и у нас. Три или четыре лозы, посаженные дедом возле боковой стены его голубятни, довольно быстро разрослись и покрыли зелёным навесом почти всю поверхность её пологой крыши. Надо сказать, что ло́зы не лежали на ней вплотную. Для молодых побегов, примерно в полуметре над крышей, была натянута сетка. За несколько лет виноград освоил всё приготовленное для него пространство, и в те времена, когда я уже научился взбираться наверх, не было ни единого участка крыши, не скрытого в тени его крупной листвы.
Летом бывают особенные дни, когда воздух ни шелохнётся, когда солнце накаляет камень и металл так, что на них невозможно стоять босиком; воздух дрожит у поверхности асфальта, все окна распахнуты настежь и царит какая-то необычная тишина. На улице пусто – все спрятались в тень. Вода из колонки во дворе сначала идёт тёплая, потом чуть прохладная, и лишь через минуту она, как обычно, режет зубы, и я хватаю её холодными и колючими шарами глотков. В такие дни я взбирался на голубятню и ложился на шершавые куски железа. Они были очень старыми, и ещё до нас успели кому-то добросовестно послужить. Скрытые плотным занавесом листьев, они были не горячими, а приятно тёплыми. Когда я лежал на них, то чувствовал, что укрылся от всего мира. Я просто лежал на спине в прослойке душного воздуха, напоённого запахами созревающего винограда и старого тёплого железа.
Но виноград поспевал только осенью, а до того как он станет объектом нашего заинтересованного внимания, нам приходилось переживать целую серию искушений. Самым сильным лично для меня была черешня. Она потому казалась очень ценной, что, не смотря на то, что хорошо растёт в наших краях, почему-то не является столь популярной у горожан, как, например, родственная ей вишня. К последней я был совершенно равнодушен. Даже её первый и самый ранний сорт с говорящим названием «майка» не впечатлял меня. Кислятина – вот и всё. Черешня – это же совсем другое дело.
Черешневые деревья бывают довольно высокими, наверное, метров до семи или восьми. Лазать по ним неудобно, так как у черешни ровный и гладкий ствол, и она не очень ветвистая. Лучше всего обносить черешню с забора или крыши. Как раз у задней стены нашего сарая, то есть уже в другом дворе, стояло взрослое, очень высокое дерево жёлтой черешни… В данном случае, нам доставалось с двух сторон: от хозяйки дерева и от хозяев сараев. Последние «гоняли» нас за то, что мы могли «потоптать» им шифер.
Безопаснее всего обносить фруктовые деревья было во время дождя. При этом, чем сильнее он был, тем, как вы понимаете, меньше было риска.
Особый интерес у нас вызывали те фрукты и овощи, которые не росли в черте города. На первом месте были арбузы.
Отец рассказывал, что в годы его послевоенного детства они воровали арбузы прямо с машин. Увы, здесь нельзя сказать «обносили». Представьте себе фразу: «Они обносили машину с арбузами». Хотя, наверное, они тоже использовали какой-нибудь менее острый глагол. Самым подходящим выглядит «таскать».
На пересечении улиц Розы Люксембург и Ефремова, если ехать из сельского пригорода в центр, машины останавливались на светофоре. В этом месте дорога идет ощутимо на подъём. Водители трогались, машина, слегка осадив, резко дёргалась вперёд и иногда арбузы (один или два) сами скатывались через борт перегруженного кузова. Мальчишки были тут
