как тут. Но иногда этого не происходило. Не происходило и день, и два, и три. Наконец пацанам надоедало ждать милости от природы, и они, подкравшись сзади и вспрыгнув на крючок фаркопа, просто скатывали одну-две… ягоды. Да, именно ягоды. Я до сих пор не могу поверить, что арбуз это ягода. А узнал я об этом уже в старших классах.
Так вот. Таких дерзостей, как послевоенные дети, мы не совершали. Воровать арбузы из кузова, или из клеток, в которых их прятали торговцы, было опасно и слишком очевидно смахивало на настоящее воровство. Ведь это был уже как бы товар, и он не просто рос на грядке, а был спрятан и приготовлен к продаже. То есть, это было уже слишком близко к деньгам, и за это могло реально влететь.
В своё время, размышляя подобным образом, мы собрались на бахчу. Бахчи тоже охранялись, но всё же это был не магазин «Фрукты/овощи». У меня был друг, которого звали Петькой. Он был на два года старше меня и жил через дорогу от нашего дома. Лет в 14-15 Петька увлёкся мопедами. Он откопал где-то старый односкоростной «дырчик» с педалями. Заводился этот мопед исключительно «с толкача», а газовать на нём можно было только непосредственно дёргая за тросик. Петька сказал, что на мопеде мы можем сгонять за город, где вроде бы есть бахча. Мы поехали вдвоём. Я сидел на раме впереди Петьки. Мы проехали по улицам города, миновали тоннели в конце ул. Володарского, и вскоре были возле городской ТЭЦ. Здесь мы остановились и спрятали в посадке мопед. Мы взяли с собой большой крапивный мешок, из тех, которые взрослые называли «чувáлами». Его предполагалось набить арбузами, а потом как-то довезти домой. Но вначале набить.
Сразу что-то не заладилось. Среди крупных резных листьев на толстых стелящихся по земле стеблях мы не обнаружили арбузов. Петька сказал, что надо пройти вглубь бахчи, резонно предположив, что с краю уже до нас всё обнесли. Так мы зашли довольно далеко, когда выяснили, что это бахча вовсе не арбузов, а… тыкв. Какой облом! Что же делать? Такой путь! Во дворе всем сказали!..
Петька предложил набрать тыкв. Ну, хотя бы штук пять. Мы нашли несколько «тыквачей» покрупнее, и когда уже собрались идти назад к мопеду, вдруг услышали резкий окрик. Со стороны ТЭЦ достаточно быстро к нам приближался человек. Рядом с ним шли три-четыре собаки. В руках этот человек держал ружьё. Сторож!!! Он приказал нам остановиться. Нас отделяло от него метров сто, а до мопеда было не более тридцати. Не выпуская мешка из рук, мы ринулись к посадке, резко дёргая ногами вверх, чтобы не споткнуться о стебли. Сторож начал громко вопить. Я помню, что оглянулся и увидел, как он вскидывает ружьё. В тот день в меня стреляли в первый и пока (тьфу-тьфу-тьфу) в последний раз в жизни. Я до сих пор предпочитаю думать, что сторож стрелял солью, ибо я хорошо помню, как после ружейного хлопка, что-то хлестнуло по тыквенным листьям как-то уж очень близко. Тогда мы рванулись ещё быстрей. Тыквы полетели из мешка. Что-то в нём оставалось, и я, прижав это к себе, дул вслед за Петькой к мопеду. По бахче бежали собаки. Я быстро оседлал раму, а Петька, пыхтя и чертыхаясь, толкал мопед, пока он, несколько раз чихнув, спасительно не заурчал. Петьке потребовалось не только «раскочегарить» свой дырчик, но ещё и изо всех сил помогать ему педалями, чтобы собаки не догнали. Я сидел, схватившись одной рукой за руль, а другой прижимал к груди мешок, в котором, как потом выяснилось, осталась одна-единственная тыква.
Впоследствии она долго валялась у меня в сарае. Через какое-то время тыква съёжилась и провалилась внутрь. Ещё некоторое время спустя, я отнёс её в мусорный ящик в углу нашего двора. Мы с Петькой никогда не вспоминали об этой истории.
В годы моего детства были распространены арбузы сорта «Огонёк», с тонкой коркой ровного тёмно-зелёного цвета, ярко-красной мякотью и мелкими чёрными семечками. Заполонившие ныне все рынки толстокорые полосатые арбузы с внутренностью розового цвета были относительной редкостью.
В сезон, когда цена на арбузы падала до минимума, мы закупали их мешками и сваливали дома прямо на пол.
Особое место в нашей жизни занимал тутовник, который в других районах Кубани чаще называют шелковицей. Тутовые деревья могут вырастать очень большими, значительно более высокими, чем черешневые и заметно раскидистее их. В одном квартале от нашего дома рос тутовник. Он был очень старым. Когда его нежные ягоды созревали, мы проводили на его ветвях по полдня. Я воспринимал его не столько как дерево, сколько как целый дом или даже замок. Там были свои отдельные части целого, что-то наподобие комнат в переплетении тонких и толстых ветвей, были свои «лестницы», «флигели» и «башни» у самой верхушки, откуда можно было смотреть словно с балкона на проходивших мимо людей и на снующие по дороге машины. Там были места, где можно было даже лежать. И всё это в окружении розовых, красных и совершенно чёрных тутовых ягод. А ещё тутовник мог быть белым, правда есть его было не так интересно как чёрный: от него не оставалось чернильных следов на руках, губах и наших майках.
Мы ели практически всё, что росло на деревьях. Я думаю, что летом нас можно было вообще не кормить. В ход шли даже соцветия, которые мы называли «кашкой». Кажется, они росли на гледичии, которую на Кубани нередко называют «глядючей акацией». Эти цветы были пресными и чуть сладковатыми на вкус. А на простой акации – высоченном дереве с крупными коричневыми иглами, летом появлялись стручки. Вначале нежного зелёного, а ближе к осени тёмно-коричневого цвета. Внутри стручков был ряд таких же коричневых глянцевых семян. Их было много, наверное, штук двадцать в среднем. Но для нас важным было то, что рядом с ними растянулась линией, примерно с палец толщиной, полоска жёлтой мякоти, по виду и по густоте напоминавшей засахарившийся мёд. Мы её так и называли. Как и мед, она была сладкой, с терпким и немного горьковатым привкусом. Ели и это.
Заморских фруктов и овощей в детстве я почти не знал, если не считать лимонов и апельсинов, которые, впрочем, не вполне заморские. Банан я впервые попробовал лет в пятнадцать. Не могу сказать, что банан мне не понравился, но даже тогда я понимал, что меня, главным образом, интригует его экзотичность. Собственно вкус был непонятным и непривычным, а мякоть плода по скользкости напоминала мыло. Ещё в годы моего студенчества, пришедшиеся на период мятежной «Перестройки», бананы были редкостью, впрочем, как и ананасы, киви, авокадо и т.п. Кстати, сенсационность ягодной принадлежности арбузов вмиг померкла, когда я узнал, что бананы – это вообще трава.
Множество деревьев, кустов и огородов определяли координаты наших летних путешествий. Большинства из них уже нет сегодня. Нет старого тутовника-замка, засохла жёлтая черешня за сараями, исчезла большая часть вишен, яблонь и виноградных лоз. А недавно мне сказали, что спилили и мою яблоню.
Я очень давно не был в своём старом дворе. Проходил и проезжал мимо тысячу раз, заглядывал через решётчатые ворота, со стороны смотрел на стареющий дом, но не решался зайти. Что-то всё время останавливало, но услышав о яблоне, я пошёл.
Я с трудом узнавал уголки двора моего детства. Время деформировало и смяло как пластилин, казавшиеся незыблемыми твердынями координаты. Но яблоню я нашёл. Гладкая, тёмно-оливковая поверхность её коры, стала почти чёрной, изборождённой морщинами и глубокими складками. Дерево как будто окостенело. Я пришёл к нему ранней весной. Чёрные суставчатые ветки были ещё голыми. Я отломил две, чуть больше ладони длинной. Потом я поставил их в банку с водой на окне своего кабинета. В тепле быстро распустились листочки и набухли бледно-розовые бутоны цветков. Я надеялся, что веточки пустят корни, и я смогу их где-нибудь посадить. Но с яблоней так не бывает. Вскоре листья и цветы засохли. Когда испарилась вода, жена поинтересовалась, нельзя ли их теперь выбросить. Я промолчал. А вдруг я так и не соберусь пойти и сорвать с моего дерева яблоко, чтобы посадить весной косточку, или из неё вырастет что-нибудь не то.
КИНО
То, что называется детским кино и то, что такое кино в детстве – это совершенно разные вещи. Я точно помню, своё первое КИНО, и то, каким фильмом для меня закончилось детство.
Моим первым кинопотрясением стал фильм «Миллион лет до нашей эры». Я ходил на него с родителями в главный городской кинотеатр. Мы сидели близко к последнему ряду. Наверное, отец держал меня на коленях, но этого я не помню.
Боже мой, как поразил меня фильм. Нельзя передать словами ощущение чуда. Настоящие огромные чудовища и первобытные люди. Какими они были красивыми, особенно женщины. Когда я вспоминал этот фильм много позже, но ещё до того, как успел испортить себе самое яркое киношное впечатление детства его повторным просмотром, в памяти всплывало на удивление мало. Огромный ящер (как потом выяснилось, просто увеличенная игуана), какой-то осёл на краю растущего разлома земли, падающие камни и полуобнажённые люди – это почти всё. Но ощущение восторга, причастности к чему-то невероятному, я смог бы, наверное, воскресить в себе и сейчас.
Надо сказать, в детстве я не посетил только один кинотеатр нашего города. Это была летняя площадка в отдалённом районе, куда добираться было очень неудобно. Назывался этот кинотеатр «Спутник». Сходить туда я так и не успел: в годы Перестройки из него сделали рынок. После этого я был там несколько раз. Всё, что напоминало о кинотеатре, это нехарактерные для рынков полы с ощутимым уклоном в противоположную от входа сторону. Кроме «Спутника», было ещё пять кинотеатров, из которых один был тоже летним. Он располагался в самом центре города и назывался «Победа». Был я там, по-моему, только один раз и в каком-то другом рассказе уже упоминал этот случай.
Самым главным кинотеатром города был «Октябрь». Он находился в центре. «Октябрь» был самым большим и самым ухоженным и поэтому там все фильмы в городе начинали показывать в первую очередь. Ещё были два кинотеатра, похожие друг на друга как близнецы: «Родина» и «Комсомолец». Это знаковые названия, рождённые когда-то в умах неведомых ныне партфункционеров, запечатлели в себе доминанты своего времени, пересекли в себе ценностные эстетические и нравственные меридианы города, и просто определили его топонимию. То, насколько важным для людей было кино можно понять, если вспомнить, что районы, в которых располагались кинотеатры, назывались по их именам. У нас так и говорят: район «Родины», или на «Родине», или район «Комсомольца». При этом, например, в газетном лаконизме никто не использует кавычек. Родина, Комсомолец – и всё на этом.
Но самым важным для нас в те годы был кинотеатр «Пионер». Именно там я посмотрел наибольшее количество фильмов. И произошло это благодаря… – затаите дыхание, дети семидесятых – благодаря абонементам на время зимних каникул. Помните эти открытки с дедами морозами, снеговиками или оленями? Внутри их были наклеены стопочкой нарезанные по одному, голубые билеты с указанием времени сеанса и твоим местом в зале. Я изучал эти билеты медленно, по одному, прикидывая свои планы и график всей жизни, исходя из временных рамок просмотров. И каким счастьем было 11 или 12
