немного дальше от границы Моего мира, в сторону улицы Энгельса, то в самом центре квартала, с правой стороны, между частными домами был участок стены шириной метров в десять, перелезая который мы оказывались на летней танцплощадке. Весь сад был как бы в центре квартала, только двумя своими частями выходя наружу: это собственно парадный вход с железной сварной афишей и турлучными оштукатуренными воротами-аркой. Справа от входа была будочка-касса, а слева буфет, где в те времена продавали пиво с солёными бубликами-сушками и воду с сиропом, добавляемым в стаканы из высоких прозрачных цилиндров. Другой такой участок – противоположный входу, как раз тот самый, о котором и идёт речь.
Танцплощадка заросла высокой травой, пробивавшейся между старых тротуарных плиток. Эта часть армалитовского сада была спокойной и какой-то умиротворённой. Дальше шла аллея из запущенных кустов сирени, в которых изредка попадались скамейки с чугунными ножками и каркасами спинок. Самым удивительным в скамьях было то, что у них сохранились почти все деревянные бруски, на которых сидели люди, казалось, ещё до войны.
В то время сад уже уверенно угасал, и две качели-лодочки, и высокая круглая беседка выглядели как забытые разъездным музеем экспонаты. Сад оставался где-то в 50-х или 60-х годах.
Повернув налево, мы оказывались на небольшой площадке с круглой, слегка ухоженной клумбой и лепными облупившимися пионерами и школьницами. Это пространство обрамляли кусты буйно разросшейся сирени, которая одна здесь, кажется, не чувствовала скорого конца. Прямо от клумбы был уже описанный центральный вход, направо – летняя киноплощадка. Собственно ради неё мы сюда и приходили.
Родители водили меня в кино. Мы садились на лавки из трёх дощечек, отец курил, я щёлкал семечки. Это было здорово. Из индийских фильмов мне запомнился тот, что был про слонов. Я очень плакал. Из французских – всё, что связано с Луи де Фюнесом, Фантомасом и Анжеликой, а из наших – «В бой идут одни старики».
А в те дни, когда мы не ходили в кино, спать нас отправляли «пораньше». И тогда, когда мы уже лежали в своих кроватях, мы прислушивались к раскатистым, ухающим звукам кино из «Армалита». В такие моменты я жутко завидовал мальчишке, который, с его слов, мог видеть экран прямо с крыши своего сарая.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МОЕГО БРАТА
Мой младший брат родился в июле 1971 г. Пожалуй, это единственное воспоминание из дошкольной жизни, имеющее конкретную дату, за исключением, конечно, Нового года.
Суматошная ночь как-то не отложилась в памяти. Хорошо запомнилось утро, когда я, проснувшись, не обнаружил матери. Озадаченный этим, я спросил отца о том, куда она подевалась. Ответ я запомнил хорошо:
- Она уехала в магазин за твоим братиком.
Далее он сказал что-то об очереди, в которой ей надо выстоять за ним. Это сейчас можно иронично заметить, что в то время без очереди покупка какого-либо ценного предмета, не говоря уже о человеке, вообще не представлялась. Очередь возводила моего брата в ранг дефицитных, а стало быть, очень нужных и важных вещей, которые нас окружали.
После всего, что произошло ночью (а что именно я не знал) и утром – брат родился в 6.00 в понедельник – отец не особенно нуждался в моём обществе, очевидно, у него появились более важные дела. Меня одели и покормили (это я предполагаю), затем он взял меня за руку, и мы пошли к его дедушке и бабушке. Они жили от нас не очень далеко, и даже шагом пятилетнего мальчика мы управились бы минут за двадцать. Скорее всего, мы всё-таки поехали на автобусе – всего одну остановку. Наши дома разделяли кварталов пять-шесть, железная дорога и мост. Это был Сенной мост. Поэтому не трудно догадаться, что «тот край», где жили прабабушка и прадедушка, был за пределами Моего мира.
Был очень жаркий день, но двор и дом стариков я запомнил как прохладное место с каким-то особым запахом. Остались в памяти полы из широких крашеных досок и крышка-ляда погреба. Комнаты было всего две. Прадед и прабабка – оба крупные и высокие, несмотря на свои года люди, глядели на меня откуда-то из-под потолка. Больше об этом дне я ничего определённого не помню.
Возможно, мы пошли посмотреть на брата в тот же день, а может и на следующий, точно сказать не могу, но было это так.
Отец сказал мне, что брат у меня родился большой. Разумеется, он подразумевал «крупный младенец», но смысл сказанного я истолковал по-своему. Имея чёткое представление о том, что такое «большое», я точно знал, что это больше чем я, потому что я маленький.
Мы пришли к родильному дому на улице Ленина, который выходил окнами на не совсем ещё достроенный ДК, летний кинотеатр «Победа» и вход в центральный парк культуры и отдыха. Если выглянуть из его окна, то правее виднелась площадь тоже имени Ленина – центр центра города во всех отношениях; на углу был продуктовый магазин «Золотой петушок» с бетонными полами, прозрачными витринами-холодильниками, механическими кассовыми аппаратами и кассиршами в белых передниках и чепчиках, а рядом… рядом была легендарная пельменная, где готовили какие-то небывалые пельмени. У них был особый аромат, по которому их можно было бы отличить от тысяч сортов других (если бы я их знал). А ещё там были огромные вентиляторы под потолком.
Мы пришли к роддому: отец, который хотел увидеть своё второе чадо и обязательно разделить эту радость со мной, и я, который хотел увидеть «большого» брата.
А увидел я железную спинку кровати, стоящей вдоль окна, и уходящей куда-то вправо – в темноту занавешенной палаты. Естественно, я ожидал увидеть «большого» брата, и я его увидел. Вернее это были ноги, почти как у взрослого человека. Я видел только ноги на этой самой кровати и решил, что это он и есть. В целом я был доволен. Судя по ногам, действительно большой. Потом отец снял меня с подоконника и почему-то стал звать маму, заглядывая при этом на второй этаж. Вскоре она появилась. Они о чём-то поговорили. Потом она показала в окно… брата. О УЖАС!!! На первом этаже этот ногастый был не он. Что я в итоге вижу? Ну, в общем, вы знаете, как выглядят новорожденные. Мягко говоря, я был разочарован. Этот «большой» был даже меньше меня.
Вскоре мы их забрали из роддома. Мы ехали на такси. Тогда всех (или почти всех) забирали из роддома на такси, по крайней мере, я до сих пор так считаю. Кроме смутно отложившегося в памяти салона автомобиля, я отчётливо помню, что это был солнечный день; и ещё эпизод, когда мы съезжали с сенного моста, повернув правее клумбы со стелой «слава труду» в виде стилизованных серпа и молота. Отца и матери, а уж тем более большого маленького брата, вплоть до самого дома я не помню вообще.
Мы жили на втором этаже полужилого, полуадминистративного здания какой-то заготконторы, в которой работала бабушка – папина мама. Кроме бабушки с нами жил ещё дедушка, и непродолжительное время младший брат моего отца, то есть, мой дядя, который действительно был большим.
Наша квартира – это был центр моего мира. О-о-о, даже в частичных удобствах бывает разница в их частичности. По крайней мере, мы ни с кем не делили кран и газовую плиту, как это было у некоторых наших соседей. Правда, у нас не было балкона, как в квартире № 6, но зато у нас и только у нас хранился ключ от чердака.
За большой деревянной и старомодной дверью лежал коридор. Да, именно лежал, а ещё лучше сказать раскинулся, потому, что для меня это была, наверное, самая загадочная, почти сказочная часть дома. А разве можно сказать о загадке «находилась» или «располагалась»?
В коридоре, который был иногда и столовой, всегда кухней и туалетом для детей, всё располагалось справа от входа. Сразу возле двери раковина с бронзовым краном и деревянной полочкой, выкрашенной в голубой цвет. Позже на кране появится чудо-переключатель, принцип действия которого мне не вполне ясен до сих пор: им можно было делать маленький душ или струю, в зависимости от положения пластмассового рычажка.
Дальше стояла газовая плита на две конфорки, пространство между которыми всегда было густо засыпано содой. От проливаемой воды и молока, и ещё невесть каких бульонов, сода дыбилась, пузырилась и приобретала вид какого-то неземного ландшафта, который я мог долго и внимательно изучать.
Кухонный стол – огромный, выкрашенный опять же в голубой цвет, и накрытый какой-то вечно прорезанной в нескольких местах клеёнкой, был чем-то особенным. В его ящиках хранились ложки, вилки, ножи, а самое главное точильный камень. Он был многофункционален. Помимо своей прямой обязанности, он мог служить подставкой под горячую сковороду, с его помощью можно было колоть орехи и забивать гвозди, когда под рукой не оказывалось молотка. Короче, это было чудо, и оно было доступно.
Над столом нависала полка для посуды и прочей утвари. Она была занавешена какой-то тряпицей жёлтого цвета с разноцветными узкими полосками. А там были спрятаны кастрюли, чашки, плошки, скалки и многое другое из того, что было ещё более интересным, чем даже точильный камень. Эта полка была для меня каким-то царством, маленьким теплым зазеркальем с шероховатой поверхностью плит ДСП и пряным запахом приправ, из которых выделялся аромат лаврового листа.
Слева в коридоре было пусто. Там просто стояла обувь разных возрастов и размеров, ухоженности и востребованности.
Наша комната была достаточно просторна, как мне казалось, но с рождением брата нас в ней оказывалось уже четверо. Вообще, она была очень уютна: напротив двери два огромных окна, под потолком люстра в несколько рожков салатного цвета и белым (хотя уже почти жёлтым от времени) выключателем с двумя чёрными тугими клавишами. С правой стороны у стены стояла кроватка брата, слева от двери огромный коричневый не раскладывающийся диван, на котором спал я. В ногах у меня была печь, а левее, между одним из окон и печью, стояла широкая железная кровать, на которой спали родители. Я любил по утрам разлеплять глаза спящим папе и маме, а потом валяться между ними какое-то время.
Вот сюда мы пришли и здесь мы жили. Все радовались рождению ребёнка, убеждая меня тем самым, что это хорошо, и я тоже стал так считать.
В тот день я недолго присутствовал на нашей с братом совместной теперь территории. Меня почти сразу же выпроводили погулять. Гулять мне не хотелось. Я вышел во двор. Там никого не было (говоря «никого» я имею в виду «никого, кто мог бы быть мне интересен»). Делать было нечего, а время надо было как-то убивать. К пяти годам жизни я уже имел один верный способ убийства времени: я ходил вокруг нашего квартала, причём, чаще всего в одном направлении – против часовой стрелки.
Дом наш стоял на углу улиц Ефремова и Первомайской. И вот я вышел из калитки и отправился в привычный путь.
Жаркий солнечный день конца июля 1971 г. остался в моей памяти этой прогулкой.
Где-то в Лондоне распались «Битлз», где-то в Париже вот только недавно умер Джим Моррисон, где-то в Москве прошёл XXIV съезд КПСС, а у меня в Армавире родился брат. Я мешал его кормить, обмывать и пеленать, меня отправили на улицу, где делать мне было совершенно нечего, и гулять не хотелось. Я брёл вокруг своего квартала и чувствовал себя одиноко.
СКАЗКА
До рождения ребёнок не сразу становится человеком. Говорят, что он (плод)
