Леший

свой варить не удосужился. Тут-то настоящая беда и пришла… Продали мы ему за этот кисель  остатки всего хорошего, что в нас ещё оставалось, до донышка продали. И как обратно хоть малость этого хорошего вернуть – уж и не знаю… На тебя теперича вся надёжа наша, как есть на тебя.
- М-да… Маша, а  ты вывести меня отсюда сможешь, если вдруг очень понадобится?
Она нахмурилась.
-Все мы тут -  к Лукоморью ли, к Залукоморью ли – судьбой прикованы… И ты теперь тоже. Хотя… Кот как-то недавно хвалился, что знает ход. Может, и знает – он, паразит учёный, много чего знает – даже то, чего и вовсе знать не следовало бы. Да как проверишь-то? Заведёт ещё, куда не надо, сам-то не сгинет – ну а ты там погибель свою и найдёшь.
Машка замолчала. Потом поднялась:
-Давай-ка собирайся уже. К Лешему вместе пойдём; я тебя, как выйдешь, в лесочке буду ждать, чтобы ты прямую дорожку домой найти смог. Водяной ещё что, если вот к кащею провалишься, или черномор с собой унесёт…
Я вздохнул.
-Выйти бы ещё от него  сначала…


Глава 7
В избушке  лешего, куда я нехотя зашёл вслед за Машкой, всё было по-прежнему. В хозяине, однако, произошла некоторая перемена – маленькие глазки смотрели на меня настороженно, без признаков прежней весёлости. Леший даже не попытался разыграть из себя радушного хозяина, тяжело протянул: «Так, явился…», - после чего вручил Машке  старомодную пузатую склянку  с легко угадываемой жидкость, выпроводил её за дверь и….
Глава 8
Глава 9
…проснулся я на берегу озерца с чёрным провалом в памяти, с уже знакомым ощущением запредельной гадости во рту, но при наличии шеи, ног, рук, а также всех пяти органов чувств, плюс –дополнительно - шестого, которое ясно давало понять, что я нахожусь здесь не один. Приподняв голову, я действительно увидел молодую, но какую-то всю осунувшуюся Машку, пристально изучающую меня жалостливым бабьим взглядом.
-Проснулся, болезный… Пора, уже вон и солнышко давно встало.
-Маша… Не оставила меня, значит.
-Да как тебя оставить-то? Убежал от собутыльника своего за полночь вприпрыжку – два часа битых по корягам за тобой гонялась, потом еле успела из озерца вытащить – не приняло оно тебя, слабину, видать, почувствовало…  Да и то сказать – душу-то сам губишь, а потом – «чур меня, чур!» - на кого-то надеешься.
-А кто меня  вообще-то к лешему привёл?
-А кто тебя заставлял с ним бражничать за-полночь? С ним по-другому как-то надо, уж не знаю как, но по-другому… Ты должен знать.
-Ох, успел я тут вас всем столько уже задолжать, расплатиться бы теперь как-нибудь…  Пока собой только и расплачиваюсь.
Машка помолчала.
-Ты это…  прости уж меня, бабу глупую, испереживалась я тут вся, на тебя глядючи…  Как здоровьице-то?
-Да так… не помню ничего.
Как было  ей объяснить, что внутри тебя своей жизнью живёт изматывающая душу дрожь, лишая какого бы то ни было покоя?
-Чем я ещё тут ночью занимался? К тебе-то хоть не  приставал?
-Да чем-чем… Ругался да песни пел. А меня ты и не замечал вовсе – тебе не до этого было. Знатно видимо тебя леший с перепугу-то попотчевал…
-Песни… Какие хоть песни-то?
-Ну, одну точно уж запомнила, да и всё Лукоморье, наверное, тоже… - Машка немного нахмурила брови. – Как там… ага, вот:
…Что-то воздуха мне мало – кисель пью, туман глотаю, -
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!... -  продекламировала Машка. -  Чья песня-то хоть? И откуда там кисель взялся?
-Это Высоцкого песня, Маша, Владимира Семёновича, - хмуро ответил я. Воспоминания о пережитом застолье обрывками стали накатывать на меня. «Так… Высоцкого, значит, пели. Что там леший о нём говорил? «Если такого опоить, он тут всё в клочки разнесёт…» Я же ещё читал ему и про козла из заповедника, и что-то из сказок, а он только ёжился и приговаривал: «Ну и ну, гений, воистину гений…» А когда я ему своё стал в уши  вливать… что я там такое бормотал?... а, вот:
А под ложечкой сосёт
От несбывшихся надежд.
Прожил задом наперёд
Жизнь кругами по воде, -
так он лишь поддакивал да головой согласно кивал… Значит, не так уж я ему и страшен. Погоди-ка, а ведь гонял я его по всей избе с поленом на перевес, помню его испуганную рожу… Ловкий, сволочь, оказался – так ни разу и не достал: видать, опыт большой в таких делах. Ну да – богатыри-то, поди, тоже не сразу ручными стали. Вот и я для него вроде них – покуражусь и сдамся, переброжу…переброжу?… а ведь у меня и в самом деле душа бродит… какая ему от этого всего польза?... вопрос... Думай, думай – пусть голова раскалывается, может, и додумаюсь до чего, покуда все нервы оголены. Так… брожение, реакция - стало быть… энергия. Если перебор – в клочки всё разнести может… Я, конечно, не гений, но всё-таки побаивается он меня -  хотя видит он во мне слабину, и неплохой куш сорвать надеется. Я человек, во мне столько намешано – хорошо бурлит… Покруче, чем у богатырей… Ладно. Что-то ещё… да, озерце. Когда я от водяного удирал, оно мне помогло, но ведь не может оно себя всё время попусту разбазаривать…  Оно тут и так единственной отдушиной осталась. Другая мне ещё помощь нужна. Давай-ка вспоминай, что там  это лихо волосатое, когда вместе со мною упилось, несло. Ага, по  метафизике, помню, мы с ним проехались; ну-ка, ну-ка… «…зачем тебе религия? она разъединяет -  значит, делает тебя слабым и беззащитным перед  другими; а свобода воли делает тебя слабым перед собой…»; «жизненный опыт? добро и зло? не твори добра – не будет тебе и зла: вот он весь твой опыт и есть…»; «… никогда не оправдывайся перед тем, что ты зовёшь своей совестью -  на кой ляд тебе оправдываться, раз уж всё равно нагрешил?... дури себе дальше и дури, ни с кем не советуясь – всё уж одно…  пей, киселёк-то, пей, когда ещё так посидим…» Тьфу, проклятый, напоил; так, напоил, что даже в песне я вместо ветра эту отраву пью».
Я встал, подошёл к озерцу и умылся; оно как бы виновато уткнулось волной мне в ноги. «Понимаю, милое, понимаю – тебе тоже нелегко…» Вода освежила лицо, ослабила туго натянутую струну внутри. Я повернулся к Машке, не проронившей за всё время моих размышлений ни слова.
-Пойдём, Машенька, к дому… - я в первый раз назвал для себя пансионат домом, и подумал, что теперь так оно, пожалуй, и есть. – Есть у меня одна задумка, где помощи можно спросить. Пока не поздно ещё. А то, чувствую, ноги сами скоро понесут к лешему на опохмелку…
Мы пошли. По дороге я извинился и с определёнными намерениями сошёл с тропинки, стал обходить дремучую ель… и вдруг полетел куда-то в сразу радостно ухнувшую пустоту.

Глава 10

Алиса, угодившая в своё Зазеркалье, была разумной девочкой и старалась поменьше удивляться, но побольше думать –  при чём у неё это как-то  получалось; меня тоже уже было трудно чем-либо удивить, однако, как только я делал попытку  осмыслить происходящее более или менее логически, со мной тут же случалась очередная хреновина. Вниз я, однако, если быть точным, не слетел, а быстренько скатился по довольно крутому земляному жёлобу,  потратив при этом изрядную порцию ещё оставшегося в измученном организме адреналина. Скатившись, я оказался в довольно неудобном для себя положении: тело застряло в узком лазе, ноги же вытянулись в  проходе, и только после отчаянной возни мне удалось полностью принять горизонтальное положение. Пошарив вокруг руками, я обнаружил, что нахожусь в норе не более полуметра в высоту, но довольно широкой, перевернулся на живот, надеясь выбраться обратно наверх на карачках, но тут что-то обхватило мои ноги, сильно и не синхронно дёрнуло за каждую вперёд, и на животе, со свёрнутой на бок шеей, меня потащило, как на буксире. Это была ещё та прогулочка…  Освободить ноги никак не удавалось, зато я мог вволю перебирать руками, чтобы не ободрать лицо и живот; руки метров через сто  заныли от усталости, и  загадочное «нечто» всё-таки поволокло  меня почти как мешок, больно ударяя о сучковатые подпорки, упиравшиеся в изувеченные корни. Впереди слышалось сопение и кряхтение, из чего я заключил, что тащили меня всё-таки какие-то одушевлённые личности, и, судя по всему, личностей этих было двое. Некоторое время я крыл их забористым матом, обещая всевозможные блага, как только встану на ноги, но потом заткнулся и просто отплёвывался от назойливо лезущих  в рот комьев земли. Проехав таким образом ещё не менее половины дистанции, я был наконец-то доставлен в некое подобие приёмной, с проступающими контурами углов и чадящими факелами в земляных стенах, где меня уже ждали. Естественно, это был ни кто иной, как старый соратник бабы-яги в деле производства всевозможных пакостей для рода человеческого – кащей-батькович собственной персоной: череп на костях, прикрытых чёрною хламидою, перехваченною кое-где кожаными ремешками, и уже знакомые пронзительные глаза, в зрачках которых легко угадывалось метущаяся желтизна. Выглядел он всё-таки, на мой пресыщенный вкус, довольно театрально, и я переключился на двух молодцев, юзом доставивших меня к своему хозяину. Эти моих ожиданий не разочаровали.  И росточку-то оба никакого, и в кости узковаты, но непропорционально длинные руки, казалось бы, притягивающие плечи к земле, наряду с блаженно-пустыми лицами сразу же создавали ощущение скрытой не рассуждающей  силы. Перепачканные землёй кожаные фартуки и мощные ногти на руках и ногах не давали усомниться в  роде их занятий. Кряхтя, я перевернулся на живот, кое-как поднялся на ноги, стараясь не обращать внимания на боль в растянутом паху и избитых коленках, после чего без излишних церемоний обратился к кащею с вопросом:
- Из людей кротов делаешь? -  на что тот охотно ответил:
- Им теперича лучше, чем прежде... И старику какая-никакая радость от таких помощников.
Спорить на отвлечённые темы не хотелось, и я решил придерживаться конкретики:  
-Из меня тоже землеройную машину сделать хочешь?
Кащей слегка замялся.
-Да, нет, молодец – другая мне от тебя помощь нужна, взамен на… э-э-э… некоторую мою сподмогу.
-Отец, выражайся-ка яснее. У меня от всех вас давно на душе тошно.
-Да уж вижу, вижу… - кащей заторопился. – В этом-то я тебе и смогу понадобиться. Не простой ты молодец, ох не простой – и от водяного ушёл, и лешему сразу не по зубам оказался, не каждому это дано… Но слаб, слаб – как все люди слаб, вон как к горшочку с золотом у бабы-яги ручки-то протягивал. А давай-ка я тебе душу золотом сверху и покрою, сразу ей и полегчает, золото – оно ведь надёжный защитник, обережёт на время душу-то … А ты мне взамен со своими талантами и укажешь, где тут оно недалече зарыто – много в Лукоморье золота, да стар я уж стал его отыскивать, а с этих-то что взять – кроты, как ты говоришь, да и только… Да не зыркай ты на меня так своими глазищами-то, не бойся – не продашь душу бесценную свою за-ради золота, ты мне с душой нужен, чтобы дело выгорело, да по твоему согласию -  я ведь только сверху её, сверху позолочу.
Я усиленно заворочал тяжёлыми мозгами.
-Что-то ты  слишком хорошо о моих делах осведомлён… А-а, ну как же -  поди всё Лукоморье ходами изрыто, скоро ступить будет некуда, уши грей - не хочу. И в яму эту я свалился не случайно – так ведь?
- Да ты уж не обижайся на старика-то – привык я на чужих слабостях играть… Послушай-ка лучше, авось получше обо мне думать и начнёшь. Мне ведь тоже не по душе, что здесь в последнее время-то