Леший

посоветоваться с товарищами, но она тут же железным голосом ответила, что лишний шум им только во вред, что они с Машкой от всех своих слов откажутся и вообще окажусь я в дурдоме – куда мне и дорога, если я не тот.
Я вздохнул.
- Конкретно, что вам от меня надо?
- Лешего надо вернуть в прежнее его докисельное состояние. И добыть рецепт этого самого киселя. Для нас.
- Для кого это – для нас?
- Как это для кого? Для нас Машкой, разумеется.
-А соблазна не будет свои порядки начать устанавливать?
Увидев на лице Аделаиды Ивановны готовность немедленно обидеться, я предостерегающе поднял руку.
- Ладно, ладно. Когда тронемся-то?
Тронулись почти сразу. Машка на прощание ещё о чём-то пошепталась с Аделаидой Ивановой, но мне уже было на это наплевать. Кота на дубе не было, что  немного меня расстроило – я хотел было напомнить ему про роту нетрезвых товарищей. Как бы-то не было, солнце было высоко, идти, как сказала Машка – недалеко, но все ноги обобьёшь -  и я потопал навстречу своей судьбе.

Глава 3

Дорога и в самом деле оказалась разухабистой. Переплетённый корни как будто специально лезли под ноги; еловые  лапы ежово скользили по лицу; солнечный луч, бьющий в просветах по глазам, золотящий липнувшую к телу паутину, только усиливал и без того разительный контраст между чащобой и остальным миром. Мы обошли стороной бивак богатырей, чтобы не попасть в поле зрения гулких хмельных голосов, и некоторое время кружили по болоту, под  безрадостное кваканье лягушек. Машка давала мне последние инструкции: ни в коем случае не называть своего настоящего имени («от сглазу»), ничего не пить и уж точно не есть («здоровее буду»), ни о чём не расспрашивать (мол, умников бабка на своём нескончаемом веку повидала немало). Наконец пришли. Избушка, -  заботливо прикрытая лапами двух сросшихся здоровенных елей, с почти полностью спрятанными под зелёным мхом куриными ногами, - воображение не впечатляла. Но вот облик  её обитателя, вышедшего на порог посмотреть, кого это там несёт, напрочь разбивал все стереотипы, заботливо выпестованные в своё время в гримёрке «Мосфильма». Нет – и космы седых спутанных волос, и костистое  сморщенное лицо с носом-крючком, и груда тряпья на высохшем тельце – были те же, что и в моём далёком детстве (бабка явно использовала киселёк не для омоложения – имидж есть имидж, нечего зря народ дурачить)  но вот глаза… Они смотрели на меня безудержной синевой, радостные и недоумённые одновременно; а когда старуха прищурила один глаз – как будто подмигнула – я не выдержал и заулыбался во весь рот. Машка толкнула меня локтем в бок и прошептала на ухо:
-Чё лыбишься? Не её это глаза. Кто-то слепой по миру бродит…
Мурашки побежали у меня по спине. «Душу прячет… Вот это гримёр так гримёр»
Бабуля заговорила первой.
-Машка, ты кого это привела? Как звать-величать молодца?
- Семёном звать, - чинно ответствовал я вместо Машки.
- Сеня значит… Ну заходи в дом, Сеня. Чё на пороге стоять-то. А ты, Машка, иди. Иди, кому говорю-то! Без тебя разберёмся, что это за гость такой.
Поднявшись по толстенным - явно дубовым – ступеням, я очутился в избе. Сразу бросилась в глаза русская печь с большущим окном, выскобленный стол с лавкой, кованный сундук с витиеватой позолотой, закрытый на амбарный замок. Метла и ступа опрятно стояли в углу. Чистота в избе вообще была на грани грязефобии.
Бабка усадила меня за стол, на который шустро поставила глиняные кувшин и кружку.
-Испей   кваску с дороги, мил-человек, умаялся небось… - ворковала она с радушными интонациями, после чего уселась рядышком на лавку и уставилась мне своей синевой куда-то в переносицу. Я тут же чихнул. «Они с котом там сговорились, что ли?»
Побуравив меня взглядом, старуха вздохнула и проговорила:
-Ты пей квасок-то, пей… Али брезгуешь?
После Машкиных наказов пить не хотелось, но делать было нечего. Квас, однако, и в самом деле оказался отменный – холодно-бодрящий, с лёгкой кислинкой – я пил и всё никак не мог оторваться, пока наконец не осилил не малых размеров кружку. Когда же я убрал её ото рта и перевёл взгляд на хозяйку, намереваясь искренне её поблагодарить, то сразу понял, что никаких благодарностей не требуется. Исподлобья свой чёрно-синий грозовой взгляд на меня уставил детина в форме сержанта НКВД. Не дав  опомниться, детина заорал дурным визгливым голосом:
- Как тебя звать, с-сука? – после чего на мою голову обрушилась увесистая оплеуха, сбила меня на пол и оставила там почти беспомощного. Надо мной завис здоровенный кулак, и тот же дурной голос проверещал:
- Отвечать, когда спрашивают, падла!
Я закрыл глаза, надеясь умереть сразу, но  в место зубодробящего удара к опухшей щеке прикоснулась узкая холодная ладонь, и ласковый девичий голос скороговоркой полился мне в уши:
-Ну что ты, что ты? Видишь, уже совсем-совсем не больно, ни капельки не больно…
Явственно я ощутил, как спадает опухоль на лице и перестает шуметь голова. Открыв глаза, я увидел склонившуюся над собой девушку с необыкновенной красоты небесными глазами, в одной полотняной сорочке; приподнявшись, я попытался охватить её руками и прижать к себе, но она увернулась и сильно толкнула руками в грудь. Больно ударившись затылком о пол, я на какое-то время отключился. Когда же сознание вернулось и я вновь смог обрести визуальный контакт с происходящей вокруг меня чертовщиной, то надо мной уже склонилось аскетическое лицо узника подземелья с пронзительным взглядом, которое выдохнуло:
- Женщин любишь? Ну а золото, золото?!
«Кащей…» И тут же я без раздумий  выдохнул в ответ:
-Люблю… Люблю!
-Тогда возьми!
Тут же по невидимому повиновению властной руки моему взору предстал  беззаботно булькающий  горшочек в окне печи. По его бокам стекало что-то жёлтое. Медленно я встал, медленно подошёл к печи и медленно протянул руки к горшочку. Я и  не думал, что способен на такое, но в тот момент за меня рассуждал кто-то другой. На сцене  происходило  сюрреальное действо с моим непосредственным участием, и мне нельзя было испортить роль. Сначала мне показалась, что боль в ладонях просто нестерпима, но тут я осознал, что горшочек-то совсем холодный.  «Фокусники, мать вашу…» Пот всё-таки лил по мне ручьём.
Когда я обернулся, кащей уже исчез. Бабуля стояла, скрестив руки на груди, обволакивала меня синевой и бормотала:
- Женщин любишь, золото любишь… Есть в тебе силушка-то, есть – да против лешего одно не совладаешь, и себя, и душу потеряешь…
Заметив, что чешет стихами, яга захихикала.
Тут  в дверь сильно постучали, судя по звуку – ногой. Настроение у бабки резко сменилось на противоположное.
-Принесла, нелёгкая, заступничков…
Дверь открылась без её участия, и в избу зашли двое колоритных персонажей: оба высокие, бородатые, в кольчугах на голое тело, со спутанными залежалыми волосами и босыми сурового оттенка ногами. У одного меч висел слева, у другого – справа. Правша выглядел постарше, он и заговорил первым, обращаясь к хозяйке:
- Ну здорово, карга!
Та что-то неразборчиво пробурчало в ответ, явно недружелюбное.
Вслед за этим гость обратился ко мне:
-И тебе здорово, гнида!
В отличии от бабки, я сносить оскорбления  не стал, и парировал коротко:
-Сам гнида.
К моему удивлению, обратная реплика не только не обидела гостя, но даже как-будто обрадовала:
-Ого! Да ты мужик, оказывается, а не плесень болотная! Ну, давай знакомиться. Степаныч я, а это Лёха. Богатыри мы, - скромно заметил он. -  А ты, старая, накрывай на  стол, поговорить с человеком надо. Ты понимаешь? С ЧЕЛОВЕКОМ!
И сильно хрястнул кулаком по столу. Стоявший на столе горшочек подпрыгнул и приземлился уже на пол. Запахло кислыми щами.
Бабку прорвало.
-Ты что посуду бьёшь, ирод? На стол тебе накрывать, морда пропитая? Вон с полу лакай, холера! А ну, ступа да метла, проучите-ка непрошенных гостей!
И началась довольно весёлая потасовка: ступа и метла закружились вокруг Степаныча и Лёхи, пытаясь побольнее поддеть; те только покрякивали от болезненных тычков, пока наконец Степаныч, изловчившись, не поймал обеими руками ступу и не нахлобучил её на голову разошедшейся бабули. Лёха, в свою очередь, схватил  метлу за черен и со всего размаха швырнул в услужливо приоткрывшуюся дверь. Победа над двумя продвинутыми деревяшками была полной.
Степаныч подошёл к посрамлённой яге и постучал костяшками по водружённой на её бедовой голове ступе.
-Ну что, красавица, полетать вверх ногами не хочется?
Красавица быстро и невнятно что-то забормотала. Когда богатырь не без усилий снял с неё мешающий членораздельному произношению предмет, оказалась, что бабка лопочет следующее:
-Вот сраму-то на старости претерпела, вот дура-то… Всё сделаю, милок, всё сделаю…  Сейчас-сейчас…
- Ну то-то.
Степаныч с Лёхой заметно расслабились. И зря. Не переставая бормотать под нос, бабка вдруг как-то очутилась в ступе и, компенсировав отсутствие метлы невесть откуда взявшейся в руках поварёшкой, ловко сделала по комнате круг на бреющем полёте, хлопнув при этом по лбу и Лёху, и Степаныча, после чего вылетела наружу, оставив обоих недоумённо сидящими на полу. Первым, как и положено, в себя пришёл дядька, и сразу грамотно заорал:
-Лёха… раскудрить твою тудыть… ты пошто старую проворонил?
Возложив таким образом на всё ещё не пришедшего в себя Лёху ответственность за упущенную победу, дядька переключил внимание на меня:
-А ты чё лыбишься, прихвостень? А ну пошли в стан, поговорим там… по душам.
Мой за последние сутки довольно унылый внутренний голос чётко подсказал, что подобный разговор с тремя десятками бомжеватого вида заступничками  вполне может  закончиться для меня где-нибудь в близлежащем дупле… но делать было нечего. Вздохнув, я первым поплёлся к выходу.

Глава 4
Стан богатырей располагался на поляне с живописными видами на лес, болото и сортир. Жили богатыри в палатках; на мой вопрос, где они зимуют, Степаныч нахмурил брови и бросил, что в схронах. Мне было интересно, как это Аделаида Ивановна справляется с натиском тридцати мужиков в ненастную погоду, и я решил непременно её об этом расспросить поподробнее. Мимоходом я заглянул в одну из палаток, откуда на меня шибанул перезрелый запах сена, пота и шкурок убиённых зверьков, распятых на деревянных колышках.
Сели в теньке за добротный деревянный стол. Народу собралось человек двадцать; остальные, видимо, шлялись с разными намерениями по лесу. Обстановка поначалу была довольно напряжённая. За время распития трёх кружек забористой и  приятной на вкус медовухи Степаныч обратился ко мне с единственной фразой: «Тебя Машка к яге привела?»  и, после моего утвердительного ответа, буркнул: «Я бы эту Машку…», на что богатыри дружно закивали, выражая полное единомыслие со своим дядькой.
« Стосковались ребятушки по матриархату…», -  подумалось мне, когда я вливал в себя очередную порцию душистого зелья. Тосты за здравия присутствующих при этом не произносились. Закуска была преимущественно растительного происхождения.
Наконец Степаныч подобрел.
-Ну что, мать твою ети… как вам наши калачи?
Я был готов подхватить  начавшийся разговор.
-Калачи… мать вашу ети… съели мыши, как харчи.
Степаныч озадачился.
-Аллегория?..
-А хрен его знает…
Я принял ещё кружку. Степаныч