всего, что тебе заплатили часть денег за неё авансом. О, если бы мы жили в Германии, то тогда могли бы, конечно, ждать денег за выполненную работу даже год (мы не бедные и способны ждать денег год) с твёрдым убеждением, что мы их получим. Но в России полезно брать деньги сразу же, потому что после могут не заплатить совсем. Русские – странный народ: они не дают деньги за выполненную работу и не выполняют работу за полученные деньги.
Мой милый Иоганн, я рада за тебя, в моё сердце входит гордость за такого прекрасного супруга! Я скучаю в разлуке, но понимаю, что твой заработок пойдёт на пользу нашей семье, и мы сможем осуществить многие задуманные нами планы.
Наш домик и сад находятся в хорошем состоянии; я не опускаю рук, чтобы так было и дальше. Без сомнения, мне не помешала бы помощь садовника, но пока мы не имеем достаточно средств, чтобы его нанять. Когда это будет возможным, когда мы станем более богаты, я рассчитаю нашу служанку Пелагею и найму нормальную служанку и нормальную кухарку. Я до сих пор не могу приучить Пелагею вытирать при уборке пыль везде: на шкафах, на дверях, на карнизах, на люстре в зале. А недавно я увидела такую картину на кухне: Пелагея порезала овощи к обеду и тем же самым ножом, на той же самой доске собиралась разделывать мясо! Уверена, что если бы я не остановила её, она потом этим же ножом, на этой же доске разрезала бы и хлеб!
Я не жалуюсь, мой милый Иоганн, я терпеливо несу свою ношу и кое в чём мне сопутствовал успех. Я сменила мясника и молочницу, которые брали слишком много денег за свой товар; я нашла дешевле. В результате уже на первой неделе моя экономия составила 11 копеек! На второй и третьей неделе экономия выросла; пусть это до времени останется моей тайной, но когда ты приедешь домой, то будешь приятно удивлён, заглянув в нашу расходную книгу.
Кстати, Иоганн, если вспоминать о нашей расходной книге, то я должна сделать тебе маленький упрёк. Уезжая, ты взял с собой 25 рублей ассигнациями и 2 рубля серебром, потому что не знал, сколько продлится без денег твоя жизнь в Петербурге. Ассигнациями сейчас выгодно расплачиваться, потому что они теряют цену; ты правильно взял их. Но, наверное, не надо было тебе брать два рубля серебром, – и этот расход ты в книгу не записал. Я понимаю, что ты очень торопился, что сумасшедший русский офицер, который приехал за тобой, не дал тебе спокойно собраться, но во всём должен быть порядок. Если у нас не будет порядка, то мы будем жить в беспорядке, – эти твои правильные слова всегда оказывали нам помощь в семье. Пожалуйста, не огорчай меня больше, и будем поддерживать тот порядок, который позволяет нам избежать беспорядка.
Мой дорогой Иоганн! Я уже писала, что скучаю без тебя? Повторю это ещё десять раз. Вчера я плакала при виде двух кустов роз, что ты посадил возле нашей беседки. Красные розы переплелись с белыми так, что их не разъединить; ты говорил, что столь же крепка наша любовь. Рядом сидели на ветке и пели свои чудесные песни две птички: такие радостные, такие счастливые! Когда же я дождусь твоего возвращения, чтобы и мы были счастливые?
Напиши мне, как продвигается твоя работа и сколько ещё осталось. Я буду считать дни до встречи с тобой.
Твоя любящая супруга Амалия».
Иоганн Христофорович перечитал письмо дважды, а затем вскочил и зашагал по комнате. Это было хорошее письмо от хорошей жены, но Иоганну Христофоровичу стало грустно. Месяц назад он был бы доволен, получив такое письмо, но теперь он изменился. «Сумасшедший русский офицер», как назвала Амалия капитана Дудку, оказывал на него непреоборимое влияние. Почти каждый день Иоганн Христофорович проводил в его обществе и абсурдные рассуждения капитана поражали и захватывали рациональный ум Шлиппенбаха. Для Иоганна Христофоровича уже сделалось привычкой ездить с капитаном в «трактир», объедаться там и пить водку без меры, – удивительным образом это давало ему какое-то нездоровое, но отрадное успокоение. Не будь этих вечерних вакханалий, Иоганну Христофоровичу было бы трудно работать днём с беспринципным и циничным Булгариным. Русская жизнь затягивала и поглощала Иоганна Христофоровича, – и от этого ему было грустно читать письмо любящей жены, которая скучала по нему, но упрекала за неотмеченные в книге два рубля серебром; которая скучала по мужу, но не ехала к нему, находившемуся всего в двадцати пяти верстах от неё.
Была, однако, для смутного недовольства Иоганна Христофоровича ещё одна причина. Девушка Маша из известного увеселительного заведения завладела сердцем бедного немца. Никогда не подумал бы он, что способен увлечься девушкой из увеселительного заведения – это было немыслимо, это было неприлично, это было вопреки установленным правилам, wider Regeln! – но это случилось. Она была мила и добра, она была славной девушкой – ja, ja, ruhmvolles Fräulein! – несмотря на своё занятие. Иоганн Христофорович невольно представлял её на месте Амалии и понимал, что в разлуке Маша не стала бы упрекать мужа за два рубля, взятые без записи в расходной книге, и приехала бы к нему, вместо того чтобы писать, как она скучает на расстоянии двадцати пяти вёрст от него.
Иоганн Христофорович сел за стол и схватился за голову. О, mein Gott, как всё запуталось! Бросить, бросить эту проклятую работу и вернуться к Амалии! Иначе он пропадёт, – пропадёт, как пропадают многие русские.
Его размышления прервал громкий стук в дверь. Иоганн Христофорович сразу догадался, что это штабс-капитан Дудка, имевший обыкновение являться именно в такие моменты.
– Да, можно входить, – обреченно отозвался Шлиппенбах.
– Ну, чего вы сидите, нахохлившись, как ворона во время дождя, – с дружеской фамильярностью сказал Дудка, войдя в комнату. – А, да вы письмецо получили! Позвольте полюбопытствовать, от кого?
– Это есть послание от моей жены, – Иоганн Христофорович свернул письмо и положил в шкатулку для бумаг.
– То-то же вы такой хмурый! – улыбнулся Дудка. – Хотите, угадаю, о чём пишет ваша благоверная немецкая супруга?.. Она пишет о своих чувствах к вам, сравнивает их с разными милыми глупостями, вроде пения двух птичек на дереве, но пуще всего её занимают вопросы домашнего хозяйства и разумного расходования денег. Угадал?
Иоганн Христофорович изумлённо уставился на него:
– Как вы узнали это?
– Стало быть, угадал, – расхохотался Дудка. – Это не сложно, милейший Иоганн Христофорович, – ваши немецкие фрау только и думают о сентиментальной любви, домашнем хозяйстве и разумном расходовании денег. Я ведь сам едва не женился на немке, – да, не глядите на меня с таким ужасом! Она была из порядочной семьи, имела связи в высших кругах, обладала недурным приданным, – в общем, превосходная партия для такого повесы, как я, – по крайней мере, так говорил мой дядя. Старик во что бы то ни стало хотел меня женить и заставил дать слово, что я пойду под венец, – хотя по мне лучше отправиться в Сибирь на каторгу. К счастью, я произвёл на родню моей суженой такое впечатление, что после первого же моего визита они отказали мне от дома; дядя страшно разгневался и лишил меня наследства. Поскольку других богатых родственников у меня не было, я остался гол, как сокол, но зато свободен, – и знаете ли, считаю, что я выиграл. Вы способны вообразить меня отцом семейства, да ещё немецкого семейства? Легче лошадь научить петь «Casta Diva», чем меня сыграть эту роль. Нет, мой друг Иоганн Христофорович, птички на дереве, домашнее хозяйство и разумное расходование денег – это не для меня. Я люблю делать то, что я делаю, даже если я делаю это неправильно; я веду себя так, как в голову взбредёт, и не хочу, чтобы мною командовал кто-нибудь, кроме моего полковника. Как военный человек, вы меня понимаете.
Ну и что вы сидите с видом прибитой собаки? Получили письмо от жены, прочитали, – да и забудьте. Впрочем, можете черкнуть ей в ответ пару строк – так, мол, и так, тоже люблю тебя, как соловей соловушку, деньги расходую экономно, тружусь в поте лица и скоро получу достойное вознаграждение. Она будет в восторге.
– Я не буду писать такое письмо, – сказал задетый за живое Иоганн Христофорович.
– Как хотите… А я за вами – вот вы тут сидите, как сова в дупле, а не знаете, что Маша сегодня будет петь специально для вас. У меня от неё поручение – непременно доставить вас, а не то, пожалуй, она сама к вам сюда приедет. Наши русские девушки уж любят, так любят, – я вам говорил.
– Как же это… Я думал другой способ… Я думал, надо менять… – растерялся Иоганн Христофорович.
– Что здесь думать? – снисходительно возразил Дудка. – Вас такая девушка полюбила, а вы ещё думаете! У нас кидаются в любовь, как в омут, с головой. Поехали без лишних слов, – собирайтесь.!
Часть 7. Счастливый конец
Полковник Верёвкин и обер-полицмейстер Кокошкин ехали к Клеопатре Петровне Клейнмихель. После недавнего посещения Сенного рынка европейская часть Петербурга казалась им особенно прекрасной: величественные и изящные постройки Трезини, Растрелли, Ринальди, Деламота, Кваренги, Бренна, Камерона, де Томона, Луиджи Руска и Карла Росси радовали глаз; вторящие им строения Андрея Воронихина и Андреяна Захарова не нарушали общей гармонии. Правда, от сырости и болотистой почвы многие здания имели не лучший вид – осыпались, оседали и покрывались трещинами – но всё же это была маленькая часть Европы на русской земле.
Обер-полицмейстеру и полковнику невольно мечталось о настоящей Европе, и мечты их были сладостны. Обер-полицмейстер представлял себе беломраморную виллу в Ницце, с кипарисами, олеандрами, с журчащими фонтанами и тенистыми беседками; он сидел в одной из таких беседок, опираясь на золочённую трость черного дерева, а под ногами у него копошились внуки и собаки – все породистые и крепкие. Слуга-итальянец подавал ему на серебряном подносе венецианский бокал с виноградной водкой, а внуки дружно кричали: «Vi auguriamo buona salute, nonno!».
Это пожелание Сергей Александрович слышал у Сумароковых, младшая дочь которых была замужем за итальянским бароном и постоянно жила в Италии. Она привезла своих детей к «отеческим корням», как она говорила, но дети равнодушно отнеслись к этим корням, не понимали по-русски, зато очень бойко объяснялись по-итальянски. Сама же дочь Сумароковых так живописно рассказывала об итальянской жизни, что у Сергея Александровича слюнки текли… Нет, у него тоже была хорошая дача, которую можно было бы назвать виллой, но она была в Царском Селе, а не в Ницце! А вот если бы в Ницце… – Сергей Александрович опять погрузился в мечты.
Про Италию думал и полковник Верёвкин. Его мечтой было амальфитанское побережье; ещё мальчишкой, в солдатской школе он читал книгу об императоре Тиберии, его каприйских дворцах и необыкновенной красоты амальфитанском береге возле Капри. В книжке были гравюры с изображением городков Амальфи, Майори, Минори и прочих, а также было описание этих бесподобных мест, в котором, в числе прочего, было сказано: «Сей изумительный природный ансамбль состоит из глубоких ущелий, прихотливой формы бухт и террас с виноградниками. Желтизна лимонов и дроков оттеняется небесно-голубой лазурью моря, а вокруг раздаются божественные мелодии неаполитанских песен, исполняемых
