платьем своим вот уже десять лет сберегала тепло во время чаепитий.
- Попал под дождь, - тихо произнёс старик. – Пальто здорово намокло, но ватная подкладка впитала воду. Я старался не делать резких движений, чтобы не сжать и не смять подкладку. И не выжать воду… на себя. Кажется, мне удалось остаться сухим. Простуда мне не грозит.
Он отпил из чашки. Осторожно, чтобы не обжечься.
- Да, живу один. Супруга… Возраст, никто не вечен. Дети выросли, у них свои семьи, дети, заботы. Двенадцать лет живу один. Друзья - старики, как и я. Им тяжело ходить. Да и осталось их… Да, у меня плохое настроение. Плохое… Я попал под дождь и у меня плохое настроение.
Он вытер салфеткой рот.
- Пейте чай, Ольга Дмитриевна. Он очень быстро остывает.
Ольга сделала глоток и отломила уголок печенья. Она была не голодна, и согревающий напиток ей вовсе не требовался: она приехала к Липперу на машине, и прогулки под дождём счастливо избежала. Сделала она это скорее приличия ради и для того, чтобы был повод высказать похвалу хозяину.
- Очень вкусно, Илья Аркадьевич. Вы мастер по завариванию чая.
- Стараюсь, - скромно ответил старик. – До мастера, конечно, мне далеко…
Он нахмурился. Неприятные воспоминания (так некстати для него, и кстати для Ольги) охватили его.
- Вот тот, которого вы собираетесь защищать… В своё время он экспериментировал с какими-то травами. Совсем не целебными! Травы, содержащие яды, алкалоиды – были его любимые. Готовил настои из белены, ещё из какой-то гадости. И, представьте себе, травил этой гадостью собственного сына! Да ещё и хвастался этим!
Старик брезгливо поморщился и отвернулся.
«Тепло, тепло…» подбодрила его Ольга. «Давай, не останавливайся!»
- Может быть, это был самооговор? – осторожно спросила Ольга. – Насколько я могу судить, у моего подзащитного буйная фантазия. На одном из допросов… Тогда, ещё во время первого следствия, после трагической гибели его сына, он заявил, что изучал мистические ритуалы тайных обществ Средневековья, пытаясь вычленить в них рациональное начало и разработать технологию глубокого изменения сознания человека. Он имел в виду психически больного человека, не так ли? Его сын был болен. Быть может, он пытался…
Старик застонал и так отчаянно замотал головой, что Ольга, глада на него, замолчала в смущении.
- Боже мой! – воскликнул Липпер. – Ольга Дмитриевна, дорогая моя, неужели вы действительно запоминаете наизусть весь тот бред, что несёт ваш подзащитный? Ритуалы, изменённое сознание, шабаши ведьм, психоделические практики шаманов! Я столько раз слышал это от него. Я уже тогда был сыт этим по горло! В конец концов, это опасно для психического здоровья, предупреждаю вас как врач. Даже слышать это не безвредно, если у вас нет достаточного психологического иммунитета против подобной гадости и шарлатанства. И уж Боже упаси применять все эти приёмы это на практике!
Ольга потупила глаза. Теперь уже не от смущения, а для того, чтобы скрыть появившийся в них радостный блеск. Она чувствовала: старик пошёл на контакт! Он заговорил!
Теперь она была уверена, что вытянет из него всё, что нужно для выполнения задания.
- Я же адвокат, Илья Аркадьевич, - виноватым тоном произнесла она. – Я просто обязана читать и протоколы допросов, и показания моего подзащитного. Чтобы помочь ему, я должна знать о нём как можно больше. Я должна установить с ним контакт, и стать для него если не другом, то, по крайней мере, человеком, которому он доверяет.
Старик прикрыл глаза и горестно покачал головой.
- Бедная вы, несчастная, - прошептал он. – Установить контакт? С ним? Даже мимолётный контакт с ним может быть опасен, а уж близкий… Хочу предупредить: не проверяйте его методики на себе и не поддавайтесь на его уговоры. Он любит обращать людей в свою веру. У него комплекс мессии. Он всем ставит диагнозы и лечит… Или пытает. Один из сотрудников нашего института поддался на его уговоры и испробовал на себе его одно из его чудесных снадобий. Доверчивый юноша… Кажется. ваш подзащитный посулил ему обретение сверхспособностей. Рассуждал о каком-то «божественном фейерверке» и «помощи небесного хищника». Я никогда не воспринимал всерьёз все эти его рассуждения, полагая, что это лишь ментальный шлак, побочный продукт работы разума сильного, но недостаточно эффективно себя контролирующего. И в чём-то, конечно, порочного. Интеллектуальный порок – самый опасный из всех. Он открывает двери всем другим порокам и выписывает им индульгенции, самым убедительным образом оправдывая допустимость и даже необходимость растления души. А у него была… Да, именно такая - порочность.
- А что случилось с доверчивым юношей? – спросила Ольга. – Он обрёл сверхспособности? У него открылся третий глаз? Он научился проходить сквозь стены?
- Рвота и потеря сознания, - ответил Леппер. – Парня госпитализировали. У него развился острый психоз. Он бредил, бился головой о стены. Глаз не открылся, а вот кровотечение… Еле остановили. Обидно то, что вашему подопечному это сошло с рук. Когда юноша пришёл в себя, он категорически отказался обвинять в чём-либо «доброго доктора». Вашего подопечного не остановили, и он пошёл дальше. Всё дальше и дальше… Кстати, именно после этого случая я перестал поддерживать с ним какие-либо отношения. Перестал подавать руку, старался не замечать его и даже не смотреть в его сторону. Он вызывал у меня неприязнь. И, представьте себе, страх. Я стал всё явственней ощущать опасность, которая исходит от него…
- Но ведь так было не всегда, - напомнила Ольга. – Когда-то вы писали восторженные рецензии на его статьи. Когда-то вы сами пригласили его в институт. Когда-то вы, используя свои связи и свой авторитет, добились для него права на лечебную практику в одной из психиатрических клиник и позволили ему опробовать новые методы лечения. И ещё…
- Когда-то он был другим! – выкрикнул Леппер, и закашлявшись, смятым платком стал вытирать раскрасневшееся лицо. – Он был другим…
Он захрипел и ладонью потёр грудь.
- Простите меня… Я не сдержался. Мне трудно… Да, больно и стыдно об этом вспоминать. Я пошёл у него на поводу. Я тоже поддался его влиянию. Не знаю – как, каким способом, каким образом, но он способен воздействовать на людей, подчинять их своему влиянию. И, что самое странное, он способен добиваться впечатляющих результатов… Был способен! Его методики были антинаучны, и описывал он их, используя какую-то совершенно немыслимую для врача, для образованного человека сказочно-колдовскую терминологию, но ведь они работали! Он утверждал, что к практике врача-психиатра термин «лечение» вообще неприменим, а речь должна идти о «развитии сознания». Вы представляете себе, что это такое?
Ольга пожала плечами.
- Я, вообще-то, не сильна…
- И я не силён! – воскликнул Илья Аркадьевич. – Не силён я, представьте себе, в подобном колдовстве. Потому и прозевал опаснейшую тенденцию в развитии его методик, когда из, мягко говоря, нетрадиционных они превратились в разрушительные и откровенно антигуманные, если не сказать – людоедские. Я не преувеличиваю, Ольга Дмитриевна, уверяю вас! Слишком поздно я понял, что его «развитие сознания» - это развитие болезни. Да, да, представьте себе! Он приостанавливал распад личности больного, и казалось, что его лечение даёт потрясающие результаты. Но именно, что – казалось. На деле он не приостанавливал распад, а брал под контроль и переводил на более глубокий уровень. Внешне всё было благопристойно: больные были вежливы с персоналом, исправно принимали лекарства и гуляли по парку, речь их была связна, рассуждения – абсолютно логичны… Ну, разве что иногда… Проскальзывало что-то… Абсурдное, бессмысленное… Но каков был прогресс! Больные ходили за доктором по пятам и изъявляли полную и безоговорочную готовность лечиться. До полного выздоровления! А «добрый доктор» убивал в них потихоньку всё человеческое. Он культивировал их болезнь, заботливо взращивал её. Он считал болезнь не бедой, а благом, чуть ли не даром божьим! И вы знаете, до чего он дошёл в своих рассуждениях? Он начал считать больных тем самым прогрессивным меньшинством, единственным революционным классом, которому суждено спасти общество, сползающее в бездну эгоизма и буржуазного приобретательства! Спасти и преобразовать! Он считал сумасшедшие дома островками новой жизни, где созреет и оформится общество нового типа, достигшее высших степеней духовного развития. «Патриоты больниц» и «пролетариат психушек» - это его терминология. Вот такой вот «проклятьем заклеймённый»… Каково? Естественно, от общения с больными его отстранили.
Липпер допил остывший уже чай, перевёл дух и продолжил.
- Но он ведь не остановился на этом! Он продолжал свои эксперименты… На таких вот глупеньких парнишках-добровольцах. Но чувствовалось, что нужно ему другое. Масштабный тест, социальный эксперимент. Да, да, сударыня, псевдомедицинское шаманство он заменил социальным! Он разработал, представьте себе, собственную теорию социальной революции. Не хотелось бы вдаваться в подробности… Тем более, что, по моему мнению, это всё интеллектуальные изыскания того же рода и такого же уровня, что и медицинские его опыты, которые он вполне мог бы проводить в бараке концлагеря, но никак не в психиатрической клинике. Вот лагерей-то ему, судя по всему, и захотелось! Не для себя, конечно, для остальных. Для презираемых им обывателей, для глупенького, запутавшегося в тенётах прогресса «человеческого стада». Это, кстати, словечко из его лексикона!
- Так вот, Ольга Дмитриевна, осчастливил он человечество новой теорией. Хотя, в принципе, это переложение старых песен европейских леваков, но в новой редакции. И осмысленное с учётом его медицинской практики. Видите ли, в послевоенный период часть «новых левых» в Европе заговорила о том, что пролетариат перестал быть революционным классом. Его жизненное положение улучшилось, у него появилась собственность, растёт уровень оплаты его услуг. Пролетариат обуржуазился, ему есть что терять и помимо цепей. Его уже не бросить на баррикады, он потерян для революции. Вопрос: а остались ли социальные группы, способные стать новым революционным авангардом?
- «Да!» ответили леваки. Такие группы есть. Этого разного рода социальные меньшинства. На одном краю спектра: люди творческих профессий, люди искусства, авангардисты и нонконформисты. К ним примыкает и молодёжь, студенчество. Кстати, именно эти «гегемоны» стали основной движущей силой французских бунтов 1968 года, едва не закончившихся революцией.
- На другом краю спектра: изгои, бродяги, люмпены. Всё сборище аутсайдеров, вплоть до откровенных социопатов. Люди, отвергнутые обществом. Не способные адаптироваться к обществу. И, в довесок, по всему спектру, как говорится, от дворцов до хижин: наркоманы, сексуальные извращенцы, «психонавты» и прочие борцы с естеством и разумом.
- И, наконец, революционный класс, на который обратил внимание ваш подопечный. Это сумасшедшие. Не просто сумасшедшие, а психопаты. Откровенные, явные, агрессивные психопаты. Именно их он называл «кристально чистыми революционерами». Почему использовал именно такое определение?
