Сатирицид. часть 1-я.

зависимости. Ушла коляска, вслед за ней коты. Пришёл папа с ремнём и соседи-подстрекатели  с крысами. А счастья как не было, так и не было. Даже простой товарообмен радости никому не принёс.

  Жил Ботов с родителями и старшим братом Георгием в огромной комнате на втором этаже трёх подъездного дома №49 по улице Ленина.
  Во всех провинциальных городах Советского Союза улица Ленина – центральная. Как в Древней Руси городища образовывались возле святых водоёмов и величественных церквей, так при Советской Власти населённый пункт не имел статуса города, если центральная улица не носила имени Вождя Мирового Пролетариата. Числить себя под именем Ленина, то есть, под табличкой «ул. Ленина», было почётно и трепетно.
  Любимый дедушка всей советской детворы прочно заселился в их сердцах, заменив кровных и родственных, не вернувшихся с войны.
  Однажды соседский хулиган и почти бандит, в глазах родителей Ботова, глубоко ранил старшего брата. Он сообщил Георгию кошмарную тайну под присягой: что брат никому не расскажет, от кого он это услышал. Иначе,  всем – хана!
  - Ты знаешь, что Ленин мёртв?
  - Нет.
  - Так знай:  Ленин мёртв!
  - Не ври, - не поддался на провокацию Георгий, - я читал в книжке: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»
  - Клянусь Советской звездой! Лежит в музее на Красной площади! Его один пацан видел.
  - Поехали – посмотрим, - не сдавался старший брат. Конечно, Ленин посвятее будет, чем Советская звезда, но клясться одним из главных символов страны – Советской звездой – просто так соседский хулиган тоже не стал бы. А вдруг – правда, дедушка Ленин умер?
  - Куда поехали? – жеманился хулиган. – Он в другом городе, в Москве лежит. У пацана батя  на паровозе работает, взял того с собою. В Москве пацан и видел мёртвого Ленина.
  Странно! Брату казалось, что Ленин жил всегда и всюду одновременно. И если он умер, то похоронен сразу во всех городах. Он же Великий Вождь!
  - Поехали к пацану.
  - Я же поклялся Советской звездой!
  Годы спустя брат показывал в лицах, как они с соседским хулиганом ходили к пацану за свидетельскими показаниями и в результате, совместными усилиями раскрыли страшную государственную тайну, но путём догадок  и оговорок пришли к компромиссному решению: «Так как Ленин, вечный и бессмертный,  лежит у всех на виду в музее с закрытыми глазами и не пахнет трупом, значит, враги его специально усыпили отравленными пулями, но скоро он опять должен проснуться и осчастливить всех детей подарочными наборами из шоколада, пряников, мандаринов и сладкого прессованного какао в бумажных кубиках».
  Может быть, брат был прав в своих мечтаниях: «Лучше бы Ленин жил вечно, а идеи его умерли».
  Андрей не всегда восторгался братом, но всегда завидовал его умению получать от жизни всё самое лучшее.
  - Мне в детстве больше повезло. Отец работал машинистом, и деньги в доме водились, - хвастал Георгий. – Я до школы шоколад жрал килограммами и умнел от этого не по дням, а по часам. Ты не помнишь, ещё маленький был и постоянно болел диатезом. Не доел положенный центнер шоколада. А когда отец ушёл учиться в ВУЗ и потом преподавать остался в вечернем институте, семье стало не до шоколада. Иногда хлеба не на что было купить.
 Помню, ты, Андрейка, очередной раз сильно заболел. Глядел на тумбочку мёртвыми глазами и просил, чтобы от тебя подальше гроб убрали. Мама в панике мечется по дому – лекарств нет, жрать – нечего, говорит мне: - Поди, купи ему, то есть, тебе, чего-нибудь. – Мама, - умоляю её, - как я без денег куплю?  - Как хочешь! Попроси, укради, ограбь! Брат умирает!
  Я и пошёл – куда глаза глядят. Иду, рыдаю, тебя, засранца, жалко – мочи нет. Вдруг вижу – прямо под ногами железный рубль лежит, а на нём, в профиль, вечно живой Владимир Ильич, будто с укоризной вглядывается, мол, не верил, что  Ленин и теперь живее всех живых? Поцеловал я трижды чеканный профиль Председателя Совнаркома тов. Ленина, в девичестве Ульянова и, благословясь, купил тебе огромную банку компота из ревеня.
  Между прочим, врачи из бригады «Скорой помощи» тогда сказали, что, если бы не та банка с компотом, ты бы концы отдал. Серьёзно! У мамы спроси. Ревень содержит какой-то витамин, который вытащил тебя с того света, у них самих в аптеке днём с огнём его было не сыскать. Очень редкий. В природе встречается только в ревене и по рекомендации Владимира Ильича. Вот и не верь после этого в ленинское проведение.
  Везунчик Гога  брата младшего спас, пожертвовав самым святым ликом всесоюзного дедушки.
  Но Вождь Пролетариата обид на брата не держал, наоборот, всячески холил, лелеял и награждал Георгия всеми мыслимыми успехами и удачами. Гога шёл по жизни уверенной поступью слона в шоколаде.

  Ботову младшему очень нравились домашние застолья с множеством гостей, особенно тех, которые пьянели быстро и окончательно. Ботов влезал под стол и хоронился там, скрытый толстым полотном скатерти, ещё днём использованной в качестве оконной шторы - до победного исхода.
  Исход больше напоминал партизанскую вылазку. Гости расходились. Маленький Андрюшка сливал из рюмок остатки алкоголя в большую китайскую кружку; пил с наслаждением мелкими глотками, как лимонад, гремучую смесь и уползал обратно, под стол. Работа «санитара застолий» казалась ему ответственной и почётной.

  Родителям некогда было полноценно заниматься воспитанием детей. Страна требовала трудовых подвигов и неукоснительного выполнения планов, намеченных партией и правительством, но всё же отпустила один выходной день – воскресенье.
  Воскресенье был самым счастливым днём Андрейки. Особенно летом. Все – в поле зрения, живы и любимы.
  Мама пекла оладьи, стряпала и жарила пирожки с яйцом и луком, складывала в отцовский рюкзак, и скоро всей семьёй они отправлялись в долгий поход – почти два километра – до огородного участка в садовом массиве «Железнодорожник».
  Натирая писюлёк о холку отца, сохраняя мужество и теряя достоинство, Ботов со второго этажа живого сооружения каждый поход будто по-новому знакомился с городом. Доски бесконечного тротуара подпрыгивали в такт отцовским шагам и вслед посылали жалобный стон, будто терпели из последних сил. Разбегались и снова сходились, точно железнодорожные пути, а напротив школы и вовсе ныряли в глину, чтобы на мостках разъехаться и открыть обзор через образовавшиеся щели.
  Детвора любила скрываться под мостками и вести из овражка пристальное наблюдение. Их целью были иностранные шпионки: только они, в рейтузах с начёсом, могли пронести гранаты и патроны на стратегически важный объект; передать боеприпасы сообщникам для неожиданного захвата и уничтожения  вокзала.
  Андрейка тоже состоял в числе добровольных помощников ВГБ – вокзальная городская безопасность – потому что жутко боялся за отца. Переживал, что отец пригонит как-нибудь ж/д состав, а вокзала уже нет, город захвачен иностранными шпионами с кривыми, озлобленными рожами, и шпионками в розовых рейтузах с начёсом. С начёсом рейтузы шпионки носили потому, что всегда, даже летом, мёрзли в непривычном для них северном климате.

  За мостками, под боком продмага, прятался клуб «Железнодорожник» - барак с десятью рядами прогнивших скамеек внутри, давно нестиранной простынёй, заменявшей экран, и отдельно живущим стулом  директрисы мировой кинематографии тёти Нади.
  Вместо колонны свод барака поддерживала безразмерная труба титана-печи. Круглый год печь кормил безногий инвалид-сторож и умилялся:
   -Как в прорву! Паровозы столько не кушают. А тепла, сучье отродье, не даёт. Не знаю, хоть об Надьку грейся.
  Холоднее предмета, чем Надька, не было во всём тварном свете. И не только для сторожа. Боялись и трепетали перед ней старшие ребята и солидные дядьки, и шпана привокзальная. От её неопределяемого директорского настроения зависело - попадут ли безбилетники на сеанс. Билетов почему-то всегда не хватало. И если тётя Надя пребывала в своём обычном состоянии мужененавистничества, лучше не вступать было с ней в переговоры, чтобы не испортить себе репутацию ненароком на всю оставшуюся жизнь.
  Одна мама не боялась тётю Надю. Называла её оторвой – ну, это понятно, тётя Надя отрывала контрамарки при входе в клуб.
  Жила она с Ботовыми по соседству, и мама часто обучала директрису основным правилам социалистического общежития.
  - Вот тварь, - обозначала её мама, - опять полы в подъезде не помыла. Живёт в своём мирке и по своим правилам.
  Откуда Андрейка и узнал, что кроме окружающей среды есть ещё тварный мир, где проживали директриса тётя Надя, продавец из хлебного магазина, сослуживица Зинка… И с каждым днём подселялось всё больше маминых знакомых, подруг, а также неизвестных и случайных людей.

  Улица Ленина утыкалась в вокзал или, наоборот, проистекала из железнодорожного узла, и ровной, прямой линией брусчатой дороги, окаймлённой деревянным тротуаром, уносилась далеко вперёд, в немецкий квартал, строго следуя заветам того, в чью честь была и названа. И не надо было ломать голову, кем был товарищ Ленин? Он был Великим машинистом, заслуженным железнодорожником огромной страны. Вот что было главным! А не то, что умер он или вечно живой, и где выставлен на обозрение.
  Среди детворы ходили слухи, что учёные давно искали тот паровоз, на котором герой гражданской войны Владимир Ильич Ульянов (Ленин) из-под носа местных буржуев вывез весь хлеб в Москву. Будто бы  паровоз почти нашли. И задачей подрастающего поколения было: «установить его на главном постаменте центральной улицы,  как напоминание о важнейшем событии в пятисотлетней истории купеческого города».

  Ботовы не доходили до здания вокзала, похожего на собачью будку, а сворачивали вправо, оставляя за спиной ряд двухэтажных кирпичных домов и, ступая осторожно, начинали преодолевать центральную привокзальную площадь. Вся площадь было укрыта ровным и толстым слоем лошадиного помёта.
  - Папа, что это? – обнаружив необычные оттенки в переливах лошадиного дерьма, умилялся Андрейка.
  - Понимаешь сын, - решил всё-таки однажды поделиться отец своими знаниями, - всё живое ест и какает, ест и какает.
  - Понимаю: лошади насрали.
  - Кто научил тебя этому гадкому слову?
  - Про лошадей я много чего знаю.
  - Нет, кто тебя другому слову научил? Брат?
  - Другое слово я с рождения знаю.  А брату всегда было насрать на лошадей.
  - Мать, ты слышала? – когда отец сердился, то обычно обращался за поддержкой к маме так – грубо, а не по имени.
  - Не только слышала, но уже наступила. Вонь  неимоверная. У нас не город, а большая конюшня, - ей хотелось доехать до садового массива на каком-нибудь транспорте.
  Но автобус ходил редко. Каждое его  появление на маршруте считалось событием.
  Ещё имелся личный транспорт – велосипед «Урал». Но к технике папа относился трепетно, как к третьему ребёнку, и, скорее, себе на шею повесил бы велосипед, чем позволил раздавить его семье.
  Мама ворчала:
  - Какой прок нам от этой железяки?
  - Дети подрастут, им достанется, - оправдывался отец.
  Андрейка представлял: ему купят специальные широкие штаны для того, чтобы он бельевыми скрепками защемлял брючины и гонял, как все взрослые, демонстрируя пацанам своё умение