Багульник

отца: «И откуда он про всё знает? Интересно, а что такое резонанс?.. Потом спрошу».
Отец обхватил Егорку ручищей и громко запел:
– Из-за леса, из-за гор едет дедушка Егор…
С правой стороны, из непроглядного тумана взлетели несколько переполошенных чирков.

В заводи, чуть пониже устья Бобровки нашли по береговым отметинам притопленный поплавок.
– За ночь наверняка кто-нибудь поймался! – глаза отца возбуждённо горели. – Егорыч,  тебе доверяю самое главное – мотор! Держи лодку против течения и по возможности на одном месте, газу пока не прибавляй. Так… Молодец. Теперь потихонечку прибавляй. Видишь, леска вверх уходит против течения?.. Та-ак. Всё! Придерживай газ!
Вода возле лодки вскипела и ударила по борту сильным хвостом. Отец соскочил с сиденья и, приподняв над головою руки с натянутой леской, перевалил через борт огромную рыбину.
– Ух ты!.. Какая здоровая-то, пап! Это ленок?
– Ленок, Егорыч, ленок! Килограмма два, наверное, потянет. Хорошее начало! Держи лодку, не виляй… Рукой чувствую – ещё что-то есть. Вон как в сторону повело!
Отец и сын напряжённо всматривались в тёмную воду.
– Ничего себе «есть»! – Егорка рассмеялся. – «Сопливого» вытянул.
– И ладно! Ерши в ухе хороши. Лодку не уводи!
– Ой, ещё «сопливый», ещё! А это кто?.. Окунь! Тоже сгодится. Ого! Ещё ленок! Не намного меньше того! Правда, пап?
– Правда, правда. С килограмм, примерно. Кажется, груз ото дна оторвался. Сейчас последние крючки пойдут.
На предпоследнем крючке висела снулая стерлядь.
– Ух ты! Пап…
Отец машинально огляделся по сторонам, потом виновато посмотрел на сына.
– Отпускать уже поздно. Берём?
– Сам же говоришь поздно. – Егорка расправил плечи. – Берём! Не мы, так налимы её обсосут. Лучше уж мы. Вдруг на втором перемёте вообще ничего нет!.. Берём. Да и мамка стерлядку любит.
– Ну, раз мамка любит… Егорыч, я займусь рыбой, а ты рули на правый берег. Во-о-он туда, к сосновому бору. Видишь?.. Ну давай.
Отец достал из куртки складень, откинул лезвие и сделал на стерляди два надреза – за головой и перед хвостовым плавником. Затем надломил голову, ковырнул указательным пальцем и вытянул из хребта метровую визигу. Немного подумав, бросил её за борт. Выпотрошив и разделав стерлядь на четыре части, сложил куски в целлофановые пакеты и опустил в носовой отсек.
– Всё. Теперь давай местами поменяемся. Помнишь, на той неделе фильм «Волга-Волга» смотрели? Вот и я тоже «здесь все мели знаю».
– А разве второй перемёт снимать не будем?
– После ягод снимем, а сейчас к берегу: обедать пора.

Лодка скользнула между валуном и застрявшей на отмели корягой и почти на полкорпуса выскочила на прилизанный волнами песок. На отсвечивающей желтизной воде заиграли солнечные блики.
Егорка выпрыгнул из лодки и огляделся. Справа, там где заканчивался бор, и берег спускался к реке муравчатым лугом, красовались заострённые шапки кипрея, слева – уходила к едва различаемой против солнца косе широкая полоска дикого лука.
– Егорыч, я не надолго в тайгу, а ты остаёшься за старшего. Вытаскивай на берег рыбу, продукты, котелок… Рюкзак я не крепко завязал. Пшено не забудь. Да ты и сам всё знаешь. Как вытащишь, начинай картошку чистить. К тому времени и я подоспею. – Отец жизнерадостно подмигнул. – Ох, и знатная сегодня ушица будет!
Егорка тяжело вздохнул.
– Я так и знал. Как только таскать чего-нибудь или другой ерундой заниматься, так сразу «Егорыч за старшего». Коне-е-чно.
– Ну почему ерундой-то. Ты сегодня кормильцем будешь! Почётная и, самое главное, наиважнейшая обязанность. Правда, ведь?
– Ладно уж. Пап, а ты чего в тайге-то потерял? Может, не надо туда сегодня ходить?
– Терять я ничего не терял, а вот найти должен.
Егорка с недоверием посмотрел на отца.
– А что найти-то?
– То, что наша мамка больше всего на свете любит. – Отец загадочно посмотрел на Егорку и улыбнулся. – Нипочём не догадаешься!
– Больше ухи стерляжьей?
– Гора-а-здо больше.
– Рыжики?
Отец усмехнулся.
– И рыжики любит. Но больше всего она любит… красоту.
Егорка от удивления замер.
– Красоту?..
– Красоту. Есть такой цветок, багульник называется. Багул по-нашему, по-сибирски. Запомни. Только не болотный багульник, а другой, который в лесу растёт, среди камней. Болотный, конечно, и пахнет сильнее, и цветы у него крупнее, зато лесной багульник нежнее и прятаться лучше умеет. Настоящую красоту всегда труднее сыскать. А какой у него запах!..
Отец в благоговении закрыл глаза и шумно вдохнул, на выдохе улыбчиво сощурился и потрепал Егорку по голове.
– Заболтался я с тобой. Пойду. Да, не забудь котелок помыть. Мы с дядей Ваней в прошлый раз не успели, протёрли только.
Егорка наморщил лоб припоминая.
– С каким дядей Ваней-то? С телевышки который?.. Пап, а почему у тебя все друзья Ивановичи, Вани или Ивановы? У меня в классе тоже Ванька есть, а ещё Нинка Иванова.
– Ну, во-первых, не все, а во-вторых… Егорыч, опять ты мне зубы заговариваешь! Вот вернусь, тогда и договорим.
Цепляясь за оголённые корни, отец вскарабкался наверх, и уже раздвинул ветви береговых кустов, но вдруг, о чём-то вспомнив, обернулся.
– Есть поговорка: «нас Иванов, что в лесу грибов поганых». Все русские люди, Егорыч, – Иваны. Каждый Петров или какой-нибудь Сидоров обязательно имеет в своём роду Ивана. По деду, по прадеду, по прабабушке, а у каждой прабабушки бабушка была, ну и так далее. Помни об этом, когда с людьми общаешься. – Заслонив рукою лицо, отец шагнул, было, в заросли, но опять отступил. –  Мы с тобой про Маугли читали?.. Помнишь, как в книжке говорится?
Егорка напрягся соображая.
– Ты имеешь ввиду «мы с тобой одной крови, ты и я»?
Отец улыбнулся.
– Вот и весь тебе сказ.

Сгрузив на берег всё необходимое, Егорка вогнал в песок железный штырь, намотал на него цепь и достал из носового отсека котелок. Котелок был весь закопченный, с присохшими к стенкам остатками пищи, на дне, в плесневелой овсянке лежал пожелтевший мосол.
– Фу-у… Ничего себе «протёрли»!.. Эту гадость и до вечера не отскрести!

Отдраенный до белизны котелок висел над пахнущим смолою огнём и брызгал на полыхающие поленья кипящими каплями. Егорка сидел у костра, шевелил тальниковым прутом головешки и нетерпеливо поглядывал на начищенную картошку. «Хорошо, что сухих дровин с собой взяли, а-то намучился бы сейчас. Где папка-то! Может, пока картошку сварить? Или сначала рыбу варят?.. Хоть бы уж пришёл поскорей: есть незнамо как хочется».

– Егорыч! – с крутояра раздался ликующий голос отца. – Нашёл! В прошлом году не нашёл, а сегодня… Смотри! Вот он, наш сибирский вереск! Зацвёл, родимый! – отец спустился к воде, поднял цветок против солнца и залюбовался. –  Багул…
– Покажи, пап, покажи! – Егорка суетливо подпрыгивал возле отцовской руки. – Ну дай!.. Красивый. А пахнет-то как!
– Смотри, как бы голова не закружилась!
Егорка с интересом разглядывал дурманящие лепестки.
– Вот только мелкие они очень.
– Конечно, мелкие. Большие цветы – розы какие-нибудь или тюльпаны – любой понимает. А эту красоту сначала различить надо, увидеть. А уж кто увидит, на всю жизнь полюбит. – Отец протянул багульник Егорке. – На, отнеси его в лодку. Положи между переборками, где вода удерживается. Багул терпеливый – долго без корней живёт, а запах вообще полгода держится.
Егорка бережно принял цветок и пошёл к лодке.
– Красивый, раз мамке нравится.

– Ну, что тут у нас? И вода уже кипит? Молодец! И с треногой для котелка сообразил? Ещё раз молодец! Придётся сегодня мамку порадовать: не зря она, видать, над тобой как курица квохчет.
Пока Егорка приноравливал в лодке цветок, отец отобрал из садка ершей, выпотрошил и, обмотав два раза марлей, опустил в котелок. Вдогонку полетели несколько горошин перца. Вскоре над берегом разнёсся сладкий дух.
Егорка подошёл к костру и, блаженно зажмурившись, потянул ноздрями.
– Вкуснятина-а… Пап, а зачем ты ершей в марлю-то заворачиваешь?
– Не люблю, когда в ухе чешуйки плавают. У ершей они мелкие, да и мяса маловато; всё на выброс. Зато без ершей и уха не уха. Как начну крупой заправлять, так и вытащу марлю. – Отец наклонился над садком. – Ты, Егорыч, лучше скажи, какую уху варить будем: сборную или понаваристее – янтарную?
– Как тогда, в июне, –  из ленка и окуня. А стерлядку мамке оставим.
– Я так и думал. Пойду рыбу чистить, а ты пока картошку покромсай.

Уха обжигала язык и губы, но ложка безостановочно подносилась к охочему рту. Егорка с шумом втягивал ароматную жидкость, дул что было сил на обмелевшую ложку и снимал с неё зубами кусочки картошки и рыбы.
– Вкуснятина-а… А в животе-то как горячо!
Отец улыбнулся и протянул Егорке кусок домашнего хлеба.
– Поднажми, а-то я жуть как проголодался.

Через несколько минут их ложки весело застучали о дно котелка. Вдруг отец перестал жевать и с удивлением посмотрел на Егорку.
– Не понял… Егорыч, ты где… ты где взял…
– Ты чего, пап?..
Отец приподнял котелок, несколько раз повернул его к себе то одной стороной, то другой и вдруг расхохотался.
– Ладно… Об этом потом. Сначала доедим.
Егорка с обидой насупился.
– Я хорошо котелок помыл, целую минуту песком оттирал! Не веришь?
– Верю, верю! Ха-ха-ха… Конечно, верю! – отец облокотился на песок. – Ха-ха-ха… Ну ты даёшь!..
Егорка оттопырил нижнюю губу.
– Чего смеяться-то! Сам в другой раз мой. «Мы его протёрли, мы его протёрли»! Да в нём по локоть плесени было!
– Ха-ха-ха…
– Ну, погоди! – Егорка вскочил, сурово нахмурил брови, но в ту же секунду не выдержал и рассмеялся. – Я тебе сейчас бока-то намну!
Схватка получилась ожесточённой и очень короткой. Отец повалился на спину и, не переставая смеяться, подхватил Егорку руками и ногами и поднял над собой.
– Ну что ты как мельница руками-то машешь! Подтягиваться надо почаще! Богатырь… Нет, ты не мельница, ты скорее ёрш: колючий и…
– Только попробуй, вот только назови меня «сопливый»!
– Ха-ха-ха… Ты ж себя сам и назвал. Прямо как по писаному: говорим ёрш, подразумеваем сопливый… Фу, Егорыч, сдаюсь: ты меня совсем уморил. Ну мельница… Ну всё, встаём: нам уже за ягодой пора. Егорыч!
– Нет, ты сначала скажи, почему смеялся, а не-то в другой раз самому придётся котелок оттирать.
Отец сел и, отряхивая куртку, спросил:
– Ты что, так и не понял?
Егорка удивился.
– Чего не понял?
– Как чего! Я тебе про рюкзак говорил? Говорил. А ты где котелок взял?
– Там, в отсеке…
– Вот именно! В отсеке он взял… Это ж не наш котелок, – скрывая улыбку, отец потёр ладонями щёки и отвернулся, – а Чарин. Она из него ещё кутёнком ела. Неужто забыл, Егорыч?
Егорка понурился.
– Так ведь похож. Если не приглядываться, то разницу между ними никак не усмотреть.
– То-то и оно: «не приглядываться». Разницу всегда видно. Иногда эту разницу мы сами устанавливаем, а иногда мы её просто чувствуем. Назови, например, человека по-другому, не как всегда, и сразу понятно, как ты к нему относишься, хорошо или плохо… Или насмешливо.
Егорка с сомнением посмотрел на остатки ухи.
– Ешь, ешь! – отец сделал вид, будто прячет улыбку. – Чара тоже человек.
– Что-то не хочется… Наелся, видать.
– Не хочешь так не хочешь. – Отец не сдержался и хохотнул. – Чара доест.
С минуту Егорка переворачивал дымящиеся угли, потом поднял глаза. Его взгляд был отрешённым и