Эти глаза напротив

          Три десятка бесчувственных букв…
          Вы сражаете правдой иль лжёте,
          Вечной болью обманных разлук
          Вы в глазах, что рыдают напротив.
         
          Иль смущая в полночной тиши,
          Пылким словом сомнения руша,
          Вы в разгулье распластанной ржи –
          Пробуждаете стылую душу.
         
          Вы в словах на граните могил,
          В серенаде пред взором желанной,
          Вы блаженство бушующих сил
          В танце тел на заре неустанной.
         
          Три десятка бесчувственных букв –
          Глас души в неизменном полёте,
          Чернотою терзающих мук
          Вы в глазах, кротко ждущих напротив.





Он еле успел. Переведя дыхание, проводил глазами уплывшую в темноту остановку и, тревожно прислушиваясь к ухающему сердцу, опустился на сиденье. Спохватившись, открыл повидавший многое на своём веку «министерский» портфель. И ключи от гаража, и водительское удостоверение, и надкусанный батон – всё оказалось на месте.
«Ну, и, слава Богу, – подумалось ему. – А теперь поскорее домой, и спать, спать, спать… Что-то устал сегодня. – Ноги протиснулись вдоль горячей решётки, заныли коленями. – Да, не забыть бы кошку покормить!.. Странная она какая-то, прожорливая: ест, ест, а всё голодная. Да ещё облезлая совсем. Приблудилась неизвестно откуда, манерничает, а сама окотиться должна. А может, уже? Что прикажете с котятами делать? Эх, жизнь…»

– Трамвай идёт в парк, – сообщил усталый голос под потолком и, скрипнув неисправной кнопкой, отключился.
«О, как! – мысленно улыбнулся он. – «Идёт в парк». – И, закрыв глаза, передразнил:
– Трамвай идёт в парк.
В закрытых глазах случаются всякие чудеса. Вот и сейчас он увидел шагающий на задних колёсах трамвай: в белой панаме, с бутылкой пива и вяленой рыбой в руке, в обнимку с элегантной трамваихой. Он – в синем, она – вся в красном в полоску, с флажком, с разноцветными шариками. Трамваи о чём-то шептались, мигали влюблёнными фарами, и вдруг, не сговариваясь, побежали к воротам нарядного парка, загрохотали.
Он очнулся. Устало покачиваясь, трамвай увеличивал скорость. В салоне было тепло и уютно. На перекрёстке трамвай жизнерадостно звякнул и загудел, будто втягивал в лёгкие воздух, потом неожиданно смолк, выдыхая.
«Чему он так радуется? Возвращению домой? А может, у него и вправду есть подружка? С не скрипучим голосом, с сиденьями из кожи, молодая… О чём это я? Неужели позавидовал трамваю?»
Навстречу неслись афиши и полночные дома, расцвеченные окнами, неоновыми буквами, огнями...
Он едва успел ухватиться за спинку переднего кресла: трамвай неожиданно затормозил и остановился.
– «Торговый центр», – возвестил испорченный кнопкой голос и стих, но вскоре вернулся торжественно-вежливым тенорком: – Молодые люди, помните: первые шесть мест в салоне предназначены для инвалидов, родителей с грудными детьми и граждан преклонного возраста. Следующая остановка – «Площадь Терешковой».
Он огляделся. Вагон был пуст. Вошла кондуктор – миловидная женщина с шёлковым платком под воротником и надписанной кондукторской сумкой на животе. Приветливо улыбнувшись, уселась в соседнее кресло.
– У вас пенсионное? Да вы не надевайте шляпу-то, не надевайте! Пусть голова отдыхает. Неужто стесняетесь?.. Ну, и зря! У моего мужа тоже лысина, и ничего. В смысле… ничего страшного.
– А я и не стесняюсь. – Стараясь выглядеть беспечным, он приосанился и протянул купюру. – И вообще, любезнейшая, чтоб вы знали, лысина – это дополнительная площадь для поцелуев.
Кондукторша охотно рассмеялась.
– Надо же, с виду такой серьёзный, а юморной.
– Это не я придумал. Однажды услышал, запомнилось, вот и пригодилось.
Кондукторша мечтательно погрузилась в окно. В перестуке колёс утонул её ласковый голос.
– Мне сегодня тоже пригодится.

Билет оказался «несчастливым»: сумма цифр первой половины номера была почти в два раза больше второй. «Что ж, надо уметь проигрывать, – с улыбкой подумал он и зажмурил глаза. – Просто сегодня не мой день».
И всё-таки он немного расстроился. «Это ж надо такое сказать: «у вас пенсионное»! Да мне ещё десять лет до «заслуженной» пенсии!»
 
В холодильнике было светло и просторно: несколько мелких яиц, бутылка с подсолнечным маслом и не мытая с прошлой недели сковорода. После ужина к ним присоединились остатки батона и вилка.
Он долго стоял перед зеркалом в ванной. «Да, лысина, да, седые виски, но лицо-то ничуть не изменилось! Сколько себя помню – всегда такой. И живота… почти нет. – И уже успокаиваясь: – Ничего вы не смыслите в мужиках, госпожа билетёрша!»
Одинокое окно, одинокий телевизор, одинокая постель… «А что если…» Он сел. На чьём-то балконе печально скулила собака, в беседке у дома бренчали гитары и пели дурацкую песню подростки. «Что если плюнуть на все дела и махнуть, наконец-то, в свой город? Завтра же, не откладывая! Повидаться с друзьями, сходить вместе с ними в кино, на «шашлык», на ночную рыбалку… Но не так, как когда-то: со стыренной папироской в промокших штанах, а с водочкой, с пивом, и… с телефоном в нагрудном кармане. Сколько лет я там не был?» Он быстро посчитал. «Не может… Тридцать?.. Не может быть!» Обескураженный упал на тощую подушку.

Он помнил всё: свой двухэтажный дом, сарай, дорогу в школу, и каток, который заливали всем двором, и первый, робкий, вроде бы случайный поцелуй… с Маринкой из соседнего подъезда. Потом училище, морская форма и короткий отпуск – увольнение домой. А потом случилось то, ради чего стоит жить на земле: он встретил её.

Они учились в параллельных классах. Он отличник, спортсмен, а она… Белка. Кто дал ей такое прозвище – одному Богу известно. Кажется, она любила орешки и семечки. А все окружающие любили её. За доброту, за улыбку, за верную дружбу… Он был красив и силён, а она светилась бледностью, худая… В седьмом классе – выше его на полголовы. Знать бы ему тогда, что всё относительно.
Завтра последний день в родном городе. Что-то поманило его из дома, – он оделся и вышел на улицу. Падал мягкий, пушистый снег.
Почти величаво он ступал по расчищенной седине тротуара и незаметно оглядывал себя в сияющих витринах. Пуговицы отполированы, ботинки начищены, курсовка… Одна, но кто здесь поймёт, что она означает! Главное – красиво и в правильном месте пришита. Он не думал о Белке, потому что не помнил её.
На городской площади, напротив универмага его аккуратно обогнала высокая, стройная девушка. Прикрывшись ладошкой, – будто бы поправляет ресничку, скользнула вперёд, потом вдруг замедлила шаг, повернулась.
– Привет…
Она помнила его имя! Прикушенная добела губа, дрожащее дыханье – Белка явно была чем-то взволнована.
«А может, просто куда-то торопится? – Ему передалось её волненье. – Но почему стоит и не уходит?»
– Я слышала, ты поступил… – Робкие пальцы скользнули по форменным пуговицам. – Теперь и вижу. Молодец!.. Как у тебя дела?
– В порядке. А у тебя?.. Прости, но ты… ты стала маленькая. – Он смутился. – То есть… ниже.
Белка улыбнулась.
– Смешной… Это ты вырос! Подойди-ка поближе. Видишь?.. Теперь уже ты выше меня… на полголовы.
– Как, и это помнишь?
Белка смущённо потупилась.
– Я всё помню.
– Но…
– Это неважно. Ты на меня в те годы даже не смотрел, а я не осмеливалась с тобой заговорить… Гадкий утёнок.
Он понимал, что влюбляется. Сине-зелёные глаза, красивый, с небольшой горбинкой нос, ресницы, чувственные губы… Его сердце тревожно и радостно билось. Они стояли так близко! От неё пахло яблочным пирогом и конфетами.
Он подбоченился.
– Утёнок, а где твои семечки?
Белка радостно засмеялась.
– Надо же, не забыл! Не ожидала. И завуча так здорово показал.
Но вдруг замолчала и тихо, с надеждой спросила:
– Можно я приглашу тебя в гости?
– Но…
– Нет-нет! – её ладонь коснулась его губ и осеклась. – У нас сегодня вечеринка. Несколько девчонок и ребят из класса. Бывшего. Мы иногда встречаемся.
– Но я не помню никого из ваших.
– Неважно! Главное, – чтоб помнили тебя. – Она вдруг взяла его руку, легко потянула. – Пожалуйста!.. – И тихо выдохнула: – Я прошу.
Он обхватил её ладонь.
– Да-да, идём, конечно, но… – он даже не пытался скрыть улыбку. – Но куда? Мне кажется, ты шла совсем в другую сторону.
Она легонько ткнулась головой ему в плечо.
– Да, ты всегда был умным…

Двухэтажный дом, крутая лестница наверх, коричневая дверь в её квартиру.
Оказалось, он их тоже помнил. Четверо ребят и пять девчонок. «Кто, интересно, «пятая»?
Она как будто прочитала его мысли.
– У кого-то родители дома, у кого-то братишки, сестрёнки, поэтому хозяйкой всегда «назначают» меня… и всегда неожиданно. Потанцуешь со мной?
Он потупил взгляд.
– Я не умею.
– Совсем? И никогда не пробовал?
Он покраснел.
Под потолком, в старинной люстре таял свет, включились бра. Одна из девушек поймала Белкин взгляд, склонилась над пластинками. На полпути к стоявшему в дверном проёме парню, она с улыбкой обернулась:
– Белый танец!
– Я научу. – Белка шагнула вперёд и взяла его руки. – Положи их сюда, а я… – Её ладони легли ему на плечи, скользнули к вороту, нащупали крючки и расстегнули китель. Белка подняла глаза и улыбнулась. – Так легче?
Он стыдливо, по-детски кивнул и прислушался.
«Знакомая пластинка! Кажется… вторая песня. Значит, следующая – моя любимая. Господи, какие красивые у неё волосы!.. А глаза!.. Как я хочу поцеловать её глаза!..»
Руки совсем онемели и с трудом удерживались на плавно изгибающейся талии. Стараясь предугадывать движения, он неловко раскачивался из стороны в сторону и в отчаянии проклинал свои большие башмаки.
«Точно, и вправду та пластинка. А вот и песня… Она!..»
«Моя любимая», – прошептала Белка, и к его губам упала прядь её волос.

Весь вечер им пел Ободзинский. «Льёт ли тёплый дождь…», «Эти глаза напротив…»
Её глаза… Он смотрел в них, не отрываясь, весь вечер. Смущался, когда замолкала песня и с щеки уносилось её дыханье, но не отпускал трепетавшую руку. Это была игра: они якобы ждали следующую песню, или делали вид, будто не заметили, что уже закончилась эта. Они летели навстречу друг другу.
А потом все ушли, и они остались вдвоём. За окном падал мягкий, пушистый снег.
– Я так давно тебя не видел… даже не знаю, о чём говорить.
– Я тоже…
– Странно, когда вокруг были люди, я открыто держал твою руку, а сейчас, когда мы остались одни…
Она не выдержала паузы.
– Может… может, пойдём погуляем?
 
Они шли по вечернему городу – молодые, красивые и безумно счастливые, и прохожие улыбались им вслед.
– Зайдём к моей бабушке? Я никогда не была у неё с друзьями. Зайдём?.. У меня очень умная и добрая бабушка. Ты что, стесняешься?
Он промолчал. Он пошёл бы за ней на край света.
 
В подъезде, под тускло мерцающей лампочкой Белка нашла его руку.
– Пойдём?
На третьей ступеньке она неожиданно повернулась. Её глаза!.. Её тугие косы, её красивый, с небольшой горбинкой нос, ресницы-веер, чувственные губы… Белка провела ладонью по его щеке.
– Какой колючий!..
Он тяжело вздохнул.
– Старею…
Ах, как она смеялась! Потом они болтали. Обо всём: о планах, о знакомых и друзьях, о якобы случайной встрече… О первом их свидании.
Он нерешительно обнял худые плечи. Её глаза!..
Вдруг Белка обхватила его шею, на миг прильнула… трепетно, несмело, отпрянула