Око за око

                               На скрижалях вселенской судьбы,
                               Мир подлунный, ты Божие слово,
                               Ты сосуд жизнетворной воды,
                               Ты пристанище душ, и основа.
                               
                               Ты подножие чувств… и сия, и сего,
                               Беспримерных событий опора.
                               Ты Творение Грёз и Начало Всего,
                               Ты ковчег без замка и забора.
                               
                               Ты вместилище горя, любви и потерь,
                               Лицедейства, – коварства и лести.
                               Ты вместилище страха и подлых затей,
                               Ты горнило геройства и чести.
                               
                               Ты сосуд откровений. Моли не моли,
                               Мир подлунный, ты путь в небылое,
                               Ты смирение тех, кто в полях полегли.
                               И того, кто бежал с поля боя.
                               
                               Он бежал, будто щёку подставил врагу,
                               Ту, вторую, – и Скорбь безутешна.
                               Видно, участь его на другом берегу…
                               И дорога туда небезгрешна.
                               
                               Наша участь – и в этом сомнения нет –
                               Провиденье от срока до срока!
                               Бог во всём, и Судьбою владеет Завет,
                               Где и блажь… И где око за око.


  Ворона терпела уже целых пятнадцать минут. Нелёгкое это дело – терпеть, когда сил не осталось. Зато берёза – своя, родная, листочек к листочку.
  – Эх, – вздохнула ворона, – а ведь я каждую ветку на этой берёзе знаю. Почитай, с младых когтей в её шелесте охорашиваюсь.
  Ворона переступила дрожащими от нетерпения лапами.
  – И чего он так долго копается! Машину помыть не может… Бестолочь. Всегда, всегда знала, что он ни на что не способный! Только и умеет: по дереву палкой стучать да исподтишка камнями кидаться, а когда мальчишкой был – из рогатки… Хулиган. Ну, давай же, давай, шмурыгай живее! У-у! – ворона замахнулась крылом, взъерошилась, припоминая крепкое словцо, но тут же осеклась. – Никак сглазила: он ещё шире варежку распахнул!..
  Хулиган топтался вокруг машины, намыливал её поролоновой губкой и разговаривал с маленьким хулиганом. На раскатистой ноте вороньего неприятия маленький хулиган запрокинул косматую голову.

  – Пап, а чё это ворона, как сумасшедшая, разоралась?
  – Так у неё мозгов-то – во! – со спичечную головку. Потому и орёт. А мы сейчас...
Голос большого хулигана опустился до шёпота.
  «Кажись, обратно сглазила, – заволновалась терпеливая ворона, – хулиган по сторонам глазами зыркает, камень по руке себе подыскивает. Так… Начинается борьба умов. Главное сейчас – уставиться на него немигающим взглядом. Пусть догадает, что у меня уже крылья зудят. А ежели отвернусь, – пиши, пропало. Решит, что я ничего не подозреваю, и камень швырнёт. Тогда всё моё терпение… коту под хвост».

  – Смотри, сынок, как ворона зенки-то пялит. Думает, я не понимаю, что она за нами следит. Вот дура! Ха-ха-ха…

  Качнулась соседняя ветка.
  – Фу-у-у, запыхалась… Привет, кума! Лечу мимо, пригляделась – ты. Дай, думаю, с товаркой покалякаю да и передохну… невзначай.
  – Привет, коль не шутишь! – терпеливая ворона приподняла, было, хвост, но опомнилась. – Далеко ль путь держишь, куда крылья навострила?
  – Так в этот… как его… в совхоз. Там сегодня навоз выгребать будут. Знатная вечеринка наклёвывается! Айда со мной?..
  – Легко, – натужливо выдохнула ворона. – Только сначала надо дельце одно провернуть. Слушай-ка, – ворона осторожно вдохнула. – А может, и ты поучаствуешь-подсобишь?
  – А что за дельце-то, кума? Если разобраться с кем, то… лишних перьев у меня нету.
  – Тихо-тихо, ты попусту-то не напрягайся. – Терпеливая ворона окинула подругу оценивающим взглядом и нахмурилась. – Лишние перья сейчас не нужны. Припомни-ка лучше, когда ты последний раз чего-нибудь ела.
  – Давне-е-енько. Ой, нет, утром. Рыбину с душком.
  – Нормально! И уже переварила?
  – Почти. А…
  – Вот и, слава Богу. Садись со мной рядком и переваривай, как говорят, ладком.
  – А в чём, собственно, дело-то, кума?
  – Щас вон тот, в пинжаке, домоет машину, и мы её… Я зайду в лоб, на стекло, а ты, – терпеливая ворона охнула и засучила лапами, – спикируешь на крышу. Видишь, как она противно блестит? Широ-о-окая. Её и мыть труднее всего. Только не промахнись.
  – Обижаешь, кума. Мастерство не прокаркаешь.
  – Сплюнь.
  Нетерпение на берёзе удвоилось.
  На последней минуте вороньих мучений и стойкости большой хулиган опрокинул к забору ведёрко и отошёл от машины: лучистое солнце играло на краске слепящими бликами, по крыше неспешно сползали в салон облака, а стёкла творили из высохших капелек радугу.
  От увиденного терпеливую птицу едва не стошнило. Вперив в машину двустволку-глаза, ворона презрительно хмыкнула и передёрнула крыльями.
  – Пора! «Борт номер два», доложите… кивните готовность. Принято! От винта.
  Серые тени упали с ветвей на машину.

  – Сволочи! Птеродактили проклятые! Смотри, сынок, смотри! Запомни врагов своих, на всю жизнь запомни! Завтра я тебе рогатку сделаю.

  – Ах, кума, какое это всё-таки сладкое слово – свобода! Летишь себе, летишь…
  – Точно. А ещё… неуязвимость. По-моему, тоже сладкое слово.
  Вороны скривили в ухмылке клювы и с лёгким сердцем направились на скотный двор.