курене до самой зимы. Степь преобразилась, стала бе¬лой от выпавшего снега. Ветер то наметал сугробы в рост человека, то под¬метал степь будто веником. В юрте было тепло и уютно. Хозяева куреня поза¬ботились о рассказчике и его ученике: навалили кизяк в кучу прямо у входа, рядом с хворостом для растопки.
Когда Худу с Чиркудаем обошли почти все геры, за ними приехали всадни¬ки из другого племени, с крытой повозкой. В других стойбищах тоже хотели послушать сказочника. Пришлось попрощаться с гостеприимным Дай-сеченом, нойоном хонхиратов, у которого они гостили, и ехать сквозь завывающую пур¬гу, секущую снегом лицо, к соседям, до которых был день пути. Им дали не новую, но хорошую волчью шубу. Старик расстелил ее в возке и усадив рядом с собой Чиркудая, закутался с ним в теплый колючий мех.
От хонхиратов они переехали к хабурходам, у которых было много разбро¬санных по степи куреней. Им приходилось жить в стойбище не более недели, а затем перебираться на новое место. В таких поездках прошла холодная зима. С каждым днем солнце поднималось все выше и выше, подбираясь к макушке си¬него неба. Снег начал таять и стекать ручьями в овраги. Повеселели живот¬ные, предвкушая молодую траву: им, видно, тоже надоело копытить из-под снега мерзлые кусты.
У хабурходов Худу-сечен заметил хромую лошадь, ковылявшую между юрт и припадавшую на переднюю правую ногу. Он спросил, чья она. Кто-то сказал со смехом:
- Наверное ничья. Ее скоро забьют на мясо.
Худу-сечен попросил отдать ему эту кобылу. И ему отдали. Он стал за ней ухаживать так, как Чиркудай еще ни разу не видел: прикладывал к ее больной ноге какие-то травы, растирал мышцы горячим молоком, и делал еще что-то. Чиркудай как мог помогал ему. Лошадь ожила. Подняла понурившуюся голову и почти перестала хромать.
Джигит, подаривший лошадь рассказчику, немного позавидовал его умению врачевать. Но кобылу не отобрал, а попросил в обмен за нее рассказать о лечении животных. Худу-сечен не отказался. Слушателей было много: оживлять больное животное считалось высочайшим искусством у кочевников.
Как только зеленая трава взяла степь в плен, Худу-сечен попрощался с хабурходами, взгромоздился на кобылу, усадил впереди себя Чиркудая и они поехали в неизвестные края. Чиркудай с интересом присматривался к уверен¬ному в себе, ничего не боявшемуся старику, и определил: то, что для него было новым и необычным, для Худу было знакомо и понятно, являлось лишь продолжением его жизни. И он стал смутно, необъяснимо даже для себя, пони¬мать, что детство и старость чем-то похожи друг на друга. Но они находятся на разных концах жизни и разделены большим расстоянием, которое не прое¬дешь в один день на лошади. Как Чиркудай понял из разговоров взрослых, это расстояние называют течением времени.
Весной они двинулись в путь не пешком, а на своей лошади, немного пра¬вее того места, где всходило солнце, в сторону Китая. Через месяц Худу привез мальчика в городок под названием Ляоян, который стоял рядом со ска¬листыми горами. На его улицы так просто, как в стойбище, попасть было не¬возможно. Это сражу же определил Чиркудай, увидев высокую стену окружающую город со всех сторон.
Для входа служили ворота, где несколько хмурых солдат, совсем не похо¬жих на нукеров, внимательно осматривали всех приезжих: проверяли багаж, обыскивали одежду. Чиркудай вертел головой, рассматривая стены, город и солдат, не закрывая от удивления рот. Заметив это, Худу грустно улыбнул¬ся:"Смотри - муха залетит". И Чиркудай захлопнул рот. Для него все было новым и необычным.
За воротами стояли странные юрты, сделанные из глины и камня, которые сказитель называл домами. Худу провел Чиркудая в самую середину городка, по тесным улицам и вывел на площадь. Старик уверенно пошел к самому высо¬кому дому. У дверей тоже стояли солдаты. Худу отдал повод лошади одному из воинов, глубоко вздохнул и шагнул в дом, поманив Чиркудая за собой. Маль¬чик с опаской вошел в невиданное им строение. Но от старика старался не отставать - Худу был вторым из взрослых, после кузнеца Джарчи, кому он полностью доверял.
В длинном полутемном коридоре, где пахло совсем не так, как в юрте, им встретился какой-то человек. Он быстро сказал что-то старику на непонятном для Чиркудая языке, и, засеменив впереди, шурша шелковым халатом, повел их дальше, даже не взглянув на мальчика. В конце коридора человек толкнул дверь и пропустил Худу и Чиркудая в огромную светлую комнату с большими окнами в стенах.
Чиркудай с любопытством вертел головой, прижимаясь к старику. У даль¬ней стены комнаты, завешанной коврами с красивыми рисунками, кто-то заше¬велился и пошел к ним навстречу. Это был странный китаец одетый как женщи¬на в желтый блестящий халат расписанный цветами. Он и лицом походил на женщину. И волосы на его голове были закручены как у женщины. В руках ки¬таец держал розовый веер.
Худу уважительно поклонился китайцу, который ответил старику легким кивком головы. Они молча смотрели друг на друга. Но Чиркудай чувствовал, что китаец чего-то ждет от рассказчика. Очевидно он тоже хотел услышать какую-нибудь былину. Это запомнилось Чиркудаю, что самые разные люди были похожи друг на друга - все любят послушать бывалого человека.
Китаец внимательно посмотрел на мальчика и ткнув в его сторону веером, кратко спросил:
- Кто такой?
- Приблудился в лесу,- отчего-то поежившись, ответил Худу.- Даже не знает из какого он племени. Халат на нем тайджиутский, сапоги рода Джурки, шапка куят-гермес... Не знаю, кто он. Родителей нет. И на монгола не по¬хож, хотя сам черный,- Худу помялся и, как показалось Чиркудаю, стал оп¬равдываться, что мальчику не понравилось:
- Я один. Детей нет... С ним и его родителями, очевидно, что-то случи¬лось. Вон, белая прядь волос. С такой не рождаются.
- Я не возражаю,- мягко сказал китаец.- Это к лучшему: меньше подозре¬ний. Ты смотришься как настоящий сказитель. Приобрел ученика,- китаец ус¬мехнулся и похлопав веером по своей ладони, вернулся к стене, где стояло кресло. Усевшись, помолчал и тихо спросил:
- Надеюсь, ты не забыл о нашем уговоре?
- Я всегда исполняю данное слово,- гордо сказал Худу. Чиркудаю вновь не понравилось поведение старика. Везде он был самым главным, а сейчас стоял перед китайцем, как провинившийся мальчишка.
Китаец очевидно тоже заметил подавленность Худу и сказал, успокаивая его:
- Не надо так переживать. Я стараюсь не для чжурчженей, а для киданей. Для империи Ляо,- он помолчал, опустив голову.- Кидане существовали с ко¬чевниками, то-бишь с вами, мирно. Ты это знаешь. Чжурчжени наши общие вра¬ги. Ну ладно,- китаец еще раз махнул веером:- Может быть до лучших дней мы и не доживем, а вот он,- хозяин ткнул веером в сторону Чиркудая:- Он их увидит. Потом скажет тебе и мне спасибо.
- Можешь называть нас цзубу, я не обижусь,- с грустной усмешкой пред¬ложил Худу.
- Вредный ты и язвительный, Худу-сечен. И мудрый одновременно,- хитро прищурившись заметил китаец.- Все норовишь куснуть. Я же тебя не унижаю! Нам, киданям, это не нужно - ваше подчинение. Живите себе, как жили. Я принимаю любой народ, уважаемый Худу-сечен, даже своих врагов, чжурчженей. Но пустыми поклонами деревянный кол в землю не вобъешь. Для этого нужно бить по нему лбом. А это больно. И не каждый сможет,- китаец недовольно хлопнул в ладоши.
В комнату вошел человек, встретивший их в коридоре.
- Проводи и накорми,- приказал хозяин.
- Слушаюсь, Ваше императорское Величество,- поклонился человек. И Чир¬кудай рассмотрел их провожатого - это был розовощекий, как девушка, юноша.
- Завтра поговорим,- кивнул китаец старику, отпуская его.
- Хорошо, Ляо Шу,- согласился Худу и повел Чиркудая за юношей.
Их поселили в большой комнате, с высоким потолком. Но помещение было не так красиво, как у хозяина. Однако все равно комната была больше юрты. Чиркудай осмотрелся и потрогал серые кошмы, аккуратно уложенные на полу у глухой стены и пошел к противоположной, со светлыми окнами, в которые вставили прозрачные листы. Через них мальчик увидел площадь, посреди кото¬рой непонятно для чего вкопали в землю толстые бревна.
- Это называется стекло,- объяснил Худу-сечен, заметив, как Чиркудай осторожно потрогал прозрачные листы. Старик тяжело вздохнул своим мыслям и покряхтев, уселся на кошмы, посоветовав Чиркудаю:
- Ты потерпи. Сейчас нас накормят, а потом поспим.
Юноша принес мясо в плоской чашке, белые зерна, которые Худу назвал рисом, и много травы. Чиркудай осторожно попробовал все. И хотя еда для него была странной на вкус, ел он с удовольствием.
Утром Чиркудая разбудил странный шум и звон железа на улице. Он встал и осторожно подкрался к окну. На площади шла битва. Юркие всадники, в нео¬бычной, не похожей на монгольскую, одежде яростно дрались друг с другом. На противоположном конце огромной площадки боролись между собой ловкие пе¬шие воины. Над головами одних сверкали сабли, другие крутили в воздухе цепь, захлестывая ею противника и сваливая на землю, третьи очень быстро вращали копьями, сшибая им нападавших с ног.
Чиркудай вздрогнул от опустившейся ему на плечо руки, это был Худу-се¬чен и, как понял Чиркудай, совершенно спокойный, но немного расстроенный.
- Не бойся. Они тренируются, а не дерутся. Вот так рождаются отличные воины, которые побеждают всех врагов.
Чиркудай понял, что это вроде игры, и ему такая война понравилась. Он остался стоять у окна и после завтрака, который принес тот же юноша и увел за собой Худу-сечена, велев Чиркудаю оставаться в комнате. Невзаправдашный бой захватывал необыкновенностью, притягивал мальчишку.
Воины на площади тренировались до обеда, а потом разошлись с площади кто куда. Пришел Худу-сечен и Чиркудай почувствовал, что рассказчик пове¬селел.
Они прожили в гостях у Ляо Шу больше месяца. Но как-то утром Худу вы¬вел лошадь из конюшни, которую назвал Гнедой Ланью, и взгромоздился на нее, усадив Чиркудая впереди себя. Их никто не провожал. Они спокойно вые¬хали за громадные, оббитые железом, ворота, с тяжелым скрипом растворенные молчаливыми солдатами.
И опять началось путешествие по бескрайней степи, от куреня к куреню, из стойбища в стойбище. В племени оронаров Чиркудай услышал странный расс¬каз Худу-сечена о том, как появились на земле монголы. Он его запомнил.
Попив кумыса, в одной из белых юрт нойона оронаров, Худу-сечен начал баить о древних временах:
- Жили-были в урочище Дарасун, что южнее моря Баргузин, муж с женой в юрте. Они жили одни. Имели несколько овец и лошадей. Жену звали Алан-Гоа, она пасла скот, а мужа: Бурте-Чино, он охотился на оленей, на сохатых, на быстроногих сайгаков. Зиму они проводили в юрте, а летом превращались в зверей: она в пятнистую лань, а он в серого волка.
Много ли, мало ли времени утекло, а родились у них два сына. Но однаж¬ды летом приключилась с ними беда. Превратились они, как обычно, Бурте-Чи¬но в волка, а жена в пятнистую лань и побежали в степь, где им встретилась стая волков. Звери напали на пятнистую лань. Но ее муж встал на защиту и погиб. Алан-Гоа убежала домой. И осталась она в юрте одна с двумя сыновь¬ями. После этого страшного случая Алан-Гоа уже не превращалась в пятнистую лань.
Сыновья подросли и стали помогать матери пасти скот. Позже научились
