Помню… – в голосе Зои поплыло сомнение, но желание вспомнить пересилило. Валера вмешался:
– Никуда она не поедет. Вы кто? Она вас не помнит. Её воспоминания – наведённые.
– Ах, всё-таки так…
И Доктор спасовал. Если бы он быстро увел её за руку, всё стало бы по-другому. А он спасовал. Стал с ними разговаривать:
– Ты так быстро всё понял? Что они наведённые… – голос у Доктора неприятный, а тон – резкий, грубый: – Во сколько ты её привез? Где вчера встретил?
– В ночном клубе, в «Кривой луне».
– Мерзкий кабак! Что её туда тянет? Я искал вас по сводке катастроф. Она спасла вас от аварии? Так?
– У неё с утра был шок или амнезия… – начал Валера.
– Утром ты разговаривал с ней?! – вскинулся Доктор. – Я спрашиваю – разговаривал, долго, отчётливо, развёрнутыми фразами? Или как псих носился – ой, что это, что это?
Валера опешил. Сказал бы он хоть слово, Доктор, глядишь бы, и не выдохнул всё как одной фразой:
– Не шок это и не амнезия, при амнезии теряют одну память, но не язык и не привычки, это я как врач говорю, а она теряет саму личность, речь, базовые понятия. Я не знаю, не знаю, как это происходит, но днём она слышит чужую речь и улавливает смысл слов и понятий неведомо каким образом! А за ночь впечатления исчезнут, личность снова сотрётся, и это ежесуточный замкнутый цикл, механизма которого я не понимаю. Рядом всегда должен быть кто-то, кто сообщал бы ей, как её зовут, как ей жить и ориентироваться, и если я… или вы… – Доктор умолк, когда кончилось дыхание.
– Но это же, – шепчет Валера, – это как смерть.
«Зоя», – в сердце у Валеры что-то перевернулось. Зоя стояла на фоне дотлевающей, гаснущей зари. Такая ранимая у неё улыбка, такая слабая и беспомощная рука, неловко поднятая к груди или к плечу.
– Она никуда, никуда не поедет, – он так решил.
С того дня и впредь каждое утро начиналось Пробуждением. Валерий, мягко касаясь плеча или щеки Зои, будил её. Будил, чтобы серые и чистые глаза Зои ни минуты не глядели в потолок с мёртвой бессмысленностью.
– Уже утро, Зоя. Новый добрый день! Ты – Зоя, я – Валерий. Я – друг, я люблю тебя. Вчера ты сказала мне, что и ты меня любишь. Правда? Пробуждайся, Зоя! Твои прекрасные руки и ноги хотят радоваться жизни.
Так говорил с ней Валера-внешний, тот самый, что ещё умеет делать глупости и забредать по вечерам в пошлый клуб «Кривая луна». При этом Валерий-внутренний, который сидит в глубине рассудка, подсчитывал, сколько главных человеческих понятий уже названо: любовь, жизнь, радость, друг, утро, руки, ноги, вставать, говорить…
Сознание панически кричало: «Люди не обучаются с такой скоростью!» Сколько лет требуется младенцу, чтобы, научившись говорить, воспринять всё то же самое? Два года, три, пять, семь…
Как-то, шутя, Валерий назвал Зою «Леди Совершенством» и «Красотой Ненаглядной». Зоя задержала дыхание и вслушалась, улавливая, наверное, некий особенный комплекс понятий. Воодушевлённый, Валерий принялся зачем-то рассказывать Зое всё, что читает студентам о красоте и искусстве. Зоя, не отрывая взгляда, слушала, а подрагивающие ресницы выдавали заинтересованность. На следующее утро Валера попробовал повторить, но её интерес мгновенно пропал. Взгляд сделался серым, невзрачным, остановившимся.
По словам Доктора, перед рассветом, часам к четырем утра, Зоя близка рассудком к новорожденному младенцу. К полудню её сознание и психика быстро догоняют сознание зрелого человека. «А уже на закате, – признался Доктор, – да при хорошей заре она иногда мыслит такими параллелями и образными ассоциациями, что это часто похоже на предвидение».
Валере показалось, что Доктор боится Зои и предпочел бы, чтобы она вписалась, наконец, в психологические тесты или, на худой конец, в схемы диагноза.
– Вот вы – лично вы, – как-то раз без обиняков бросил Доктор. – Вы – кто? Что она в вас увидела – там, в «Кривой-то луне»?
– Преподаю ИЧК, – отрезал Валерий. – Историю человеческой культуры.
– Ах, всё-таки «мир искусства», – не глядя на него, выдохнул Доктор. – Был такой журнал у русских символистов, впрочем, вы в курсе… А Геннадий?
Генка… Генка – он отзывчивый. Валера уж столько раз вызывал сюда Генку и его такси. Как ему не надоест? Зою ведь дома не сдержишь. Чуть время за полдень, чуть рассудок восполнил утраченное, рвётся. Она всё рвётся куда-то. Зной, жара, дождь, ветер – не важно, она уже мечется по квартире, что-то тянет её в город. Как здесь без такси?
– К людям. Поедемте туда, где люди, – просит Зоя. – Где им хорошо, где они довольны собой и всем, что сделали за день.
– Где отдыхают? – подсказывает Валера. Он предложил парки.
Парки не подошли. Зоя была разочарована. Там мало людей.
– Вечером, – настаивала Зоя. – Где отдыхают?
– В клубах, – сдался Валера, – и в ресторанах.
Так дважды они оказывались в «Кривой луне», и оба раза Зоя этого места не помнила. Опускался вечер, окна и крыши заливались краснотой. Зоя была так жива, так естественна. Один Валера томился. Легко ли… Любить, зная, что за поздней ночью, перед рассветом не станет ни Зои-сегодняшней, ни этой её радости – всё пропадёт без следа, исчезнет, «сотрётся».
Что-то было неправильное в этом вечере, в этой поездке в «Кривую луну» и в том, как Зоя, надушенная запахом туманов, проходит меж столиков с нетрезвыми людьми. Брезжило на краю Валериного сознания: он сковывает Зою, она должна быть одна, без спутников, так положено…
– К ним! К ни-им! Пусти-ите! – Зоя заходилась в крике. Они уже выходили из клуба, Генка встречал на площадке у балюстрады. – Останови-ите! – вот так внезапно зашлась Зоя.
Генка подбежал. Валера еле сдерживал Зою. Генка заслонял сцену от прохожих. Люди на них оглядывались. Охранник медленно зашевелился в их сторону. Ресторанные витрины вспыхивали в такт музыке. Зоя порывалась куда-то к автостоянке, что под навесом у самого ресторана. Уже хлопали дверцы, за тонированными стеклами один за другим скрывались выбритые затылки.
– А-али-и-и-и-и-ик!!! – долгим и нестерпимо тонким криком взвилась Зоя. Всё замерло. Буквально, замерло.
Валера готов был поклясться, что всё застыло на секунду или на две, как при нажатой «паузе». Только водосток у навеса – точно над той машиной – скрипнул и обрушился тонной воды… Бритые парни с криком и матом выскакивали из помятой машины.
– Алик! Алик! – хлопала в ладоши и веселилась Зоя. Валера с Генкой быстро уводили её к такси, прочь от «Кривой луны».
Она всё радовалась, когда машина уже летела по улице, а вверху, в темноте, над пылью, над зажжёнными фонарями и жёлтыми окнами собирался дождь.
– Это ты сделала? – с непонятной дрожью выдохнул Валера. Генка, отражённый в зеркале, всматривался в Зою, будто с кем-то её сравнивал.
– Не я, – Зоя поняла вопрос. – Это Алик.
– Ты что-то почувствовала? – Валера вспомнил: Доктор говорил что-то о вечерних озарениях.
– Их лица, – поёжилась Зоя. – Пустые… и недобрые, кого-то убили бы этим вечером.
Валере в первый раз стало страшно рядом с Зоей.
– Ты для того и ходишь в такие места? – он опять выдохнул. – Ты и в тот день – про нас – поняла, что произойдёт авария?…
– Я… я не помню, Валера… Ведь ты же всё знаешь, – голос её был жалобно тонок.
У Валеры в ушах запульсировала кровь. «Заря… Озарение…», – профессионал-культуролог смаковал корни слов, и сладкий холодок пробегал по коже.
– Ты кто, Зоя? – решился он. – Кто же ты?
Зоя ответила только через день. Заканчивалось утро. Валера, как умел, «восполнил» её воспоминания. Силы и красноречие были на исходе, и что-то толкнуло его к книжным полкам – а не дать ли ей хорошую книжку, в этот час Зоя вполне может читать, пусть сама ловит слова и понятия…
– Я не Мальвина! – отчетливо сказала Зоя.
– Что… – Валера растерялся. Случайно он подал Зое «Золотой ключик», милую детскую книжку…
– Я не Мальвина, – внятно повторила Зоя. – Я другая. Здесь, – она показала книгу и её обложку, – здесь, чтобы было радостно. Смешно.
II. «ШЕДЕВРЫ»
Валера нарочно задержал в своей квартире Доктора, чтобы успеть вызвать для поддержки ещё и Генку. За последние дни, как кажется, многое стало понятным.
– Сколько времени вы знаете Зою? – допрашивал он Доктора.
Доктор явно бережет свою тайну, мнётся и, наконец, уступает:
– У нас говорят «наблюдаю»… Восемь лет.
– Зое внешне лет двадцать, – не отстаёт Валера. – Это время она на ваших глазах взрослела – нет? Изменилась ли она хотя бы на год?
Доктор тянет время, подбирает слова, придумывает ответы и говорит нечто про редчайший случай, консервацию биологических ритмов, замкнутый цикл биочасов…
– Вчера она звала Алика, – перебивает Валера. – Вот, Гена – свидетель. Алик – это явно не вы. Кто этот Алик, вы в курсе?
Доктор тянет нечто невразумительное. Валера, волнуясь, запоминает одни обрывки.
– …она же больна… Не травмируйте её расспросами… …это вами же наведённые воспоминания.
– Не лгите хотя бы себе! – не выдерживает Валера. – Вы же – врач, вы – психиатр. Будь она, в самом деле, больна хоть каплю, вы бы заключили её к себе в клинику.
Валера сорвался. Было от чего, ведь в тот день под дождём, когда в такси Генка силился кого-то узнать в Зоином лице, Валера набрался духу и спросил:
– Кто это – Алик?
– Есть ещё Оскар, – подхватила Зоя. – Они – братья.
Валера пережил новую информацию, справился с собой и спросил:
– Что же? Сёстры тоже есть?
– Люба! – ответ был короток, а Зоя лаконична.
Валера же всю дорогу перебирал на языке: «Люба… Алик… Заря… Озарение…»
– Это не я навожу ей воспоминания, – настаивает Валера, глядя точно в глаза Доктору. – Она сама вылавливает их… словно из… – мучаясь, он ищет сравнение, шаря глазами по сторонам, – из атмосферы!
Генка тут же встревает, да так не своевременно, так не кстати:
– Из Сферы Неделимого. «Атмосферы», по-гречески.
Валера досадливо морщится и продолжает:
– В первый день, после её пробуждения, того, что я принял за шок, вечером была такая заря, – Валера задохнулся: – похабно пышная, ослепительная! Я нёс что-то о прошлом веке, о поэтах, заворожённых такими же зорями, особенно яркими из-за вулканической пыли, а Зоя, сказала то, чему я не придал значения – мол, как сегодня было и раньше, в Серебряном Колодце. Генка, ты был неподалёку, ты тоже слышал про Серебряный Колодец!
– Нет…
Валера на миг теряется, а Генка повторяет:
– Не помню. Зарю помню, Зою на балконе, конечно же, но кто что говорил – нет. Извини. Я тогда отвлёкся. Задумался.
Валера взрывается, даже руками машет:
– Вспоминай, вспоминай, ты стоял рядом, почти на балконе, в самых дверях!
– Я… я сочинял историю… – признается Генка.
– Стоп! Стоп! – обрывает всех Доктор. – Зоя! – зовёт он. – Ответь, ты помнишь такое: «се-ре-бря-ный ко-ло-дец»? – противно тянет он, нарочно членя слоги.
– Не помню, – Зоины глаза широко раскрыты. У Валеры опускаются руки. – Знаю. Не помню, а знаю. Там было хорошо. Очень хорошо.
– Всё правильно! Правильно! – торжествует Валера. – Она не запоминает факты. «Атмосфера» хранит только самые главные вселенские понятия: любовь, красота, правда. Откуда же ей, Зое, знать – логически, рассудочно…
…Когда у Валеры неспешно и неторопливо родилось это понимание, стоял тёплый и влажный июньский день. В парке было тихо, хорошо, прохладно, и только где-то далеко прибоем гудели на улице моторы. Хотя это был не парк с
