Мне чьё-то солнце вручено…

I. «ЭТО – Я»

На самом деле ресторанчик в подвале был не плох. Просто Валера воспринимал его через призму скуки как место до заурядности пошлое. По вечерам да ещё в ресторанах такое случается: накопившаяся скука смешивается с шумом и грохотом, и это зовётся ресторанным весельем. Наверху, над входом в ресторан, носился дикий и горячий воздух улицы. Ближе к ночи в общее веселье все чаще лопнувшей струной вонзался то женский визг, то чей-то пьяный окрик, то откуда-то взявшийся детский плач, что доносился, как стало мерещиться Валере, чуть ли не из-за окраины города.
Неожиданно повеяло духами, пахнущими – как странно! – осенним туманом. Валера неторопливо повернул голову. Над входом в зал висел жёлтый диск, изображающий одноглазую луну – клуб так и назывался: «Кривая луна». Луна над дверью бессмысленно кривилась, показывая, что давно уже приучена к странностям ночной человеческой жизни. Так вот, через эту банально декорированную дверь и вошла в клуб она – одинокая и незнакомая.
Она медленно прошла меж столиками, и узкий её силуэт проступил на фоне матового, слегка подсвеченного окна. Порядок мыслей у Валеры отчего-то спутался. Она молча села под тем окном, а Валера, вскакивая к ней, опрокинул стул – так захлебнулся он её серыми глазами и шорохом её шёлка… Да полно! Никакого шёлка не было – её темный жакет сшит из синтетической ткани. Впрочем, она засмеялась, когда кто-то сказал (кажется, именно он, Валера, кто же ещё?) что-то романтичное о шёлке и её глазах. Она ему ответила (да, именно она ответила, вот это Валера твёрдо запомнил):
– Кажется, я вас знаю… Впрочем, мне часто всё кажется! – она легко засмеялась, а потом говорила ещё: – Зоя – запомните, мне это очень важно. Зоя…
А потом было такси. Оно вырвалось прямо из ресторанной музыки и понеслось по Москве – быстро-быстро. Ночное синее июньское небо мелькало пятнами жёлтых фонарей и всполохами цветных реклам.
…Много позже Валера вспоминал, как же всё это началось и как вообще стало возможным. Тогда, в такси, он был уже трезв, потому что ветер и скорость выветрили остатки ресторанной оглушённости. Не в его правилах было находить женщин в ночных клубах и везти их домой на хмельную голову… Но в тот вечер всё, абсолютно всё было другое! Встретить Зою и никогда больше не отпускать её от себя казалось таким естественным. Странная, фантастически неотвязная мысль, что он знает эту девушку давно, очень давно, веками, кружила ему голову.
– Совершенство, – тогда же шептал про неё Валера, а она резко оглядывалась, с удивленными глазами, и радостно вскрикивала на неожиданных поворотах. Валера бессознательно крепко схватил её руку – тонкую, и узкую, и отчего-то неуловимо беспомощную.
– Долго? Скоро? – это она спрашивала, Зоя.
Валера ещё тогда заметил её растерянность, заметил и то, как непрестанно спрашивала она о времени. Один раз даже сказала: «Если это случится… я могу не успеть».
– Скорее! Скорее! – Такси замерло на улице, зелёный огонь зажёгся. Зоя выскочила на тротуар. Сюда, на улицу, выходили окна Валериного подъезда. – Скорей же! – Зоя торопила, а Валера выбирался медленно, как в кино при подводной съемке. А ещё Зоя выгоняла из машины таксиста, что-то кричала ему про багаж и совала в руки сумочку, требуя донести до подъезда. Не препятствуя ей, Валера только на носках качнулся – всё-таки, не прав он был в самооценке, ресторан из головы не до конца выветрился.
Едва они отошли от края тротуара к подъездной двери, как что-то чёрное и слепящее огнями с гулом вырвалось из-за угла улицы, пронеслось двенадцать метров (это потом измерили, что ровно двенадцать) и, налетев на стоящее такси, взорвалось, ахнуло и взвилось оранжевым пламенем. Из пекла вылетели клочья матерчатого кузова и покорёженное железо.
Это после они сообразили про какой-то грузовик и аварию, а тогда у всех тряслись руки, а таксист, молодой парень с белыми губами, удерживая дрожь, зачем-то пытался знакомиться с ними: «Я – Г-г-геннадий», – а Валерка бессмысленно давил кнопку домофона и краем оглушённого рассудка поражался, отчего лифт так долго не едет.
Только Зоя тогда что-то сказала… Да, кажется, она и вправду это сказала. Что-то вроде:
– Как хорошо, что я смогла… ещё успела… помочь.
Много позже Валера с трудом вспоминал, что же она все-таки произнесла в ту минуту – «смогла» или «успела»? Время спустя всё это воспринималось как очень важные и знаковые подробности.

Утром Валера бессмысленно мечется по кухне, гоня тошнотворную панику. Позже он будет силиться вспомнить, что и как происходило в то самое первое утро. Порядок событий и слов постоянно путается в голове.
– Зоя! Да что же это… Меня-то – меня ты слышишь?
– Зоя? – она удивлённо повторяет и точно пробует свое имя на вкус: – Зо-оя, хм-м… Это так хорошо, что вы запомнили, – тянет она слова, а взгляд – несфокусированный, направленный то ли в себя, то ли вовне, но мимо предметов – как у аутиста, только удивлённый.
– Я – Валера, – он тормошит Зою, силясь привлечь внимание. – Меня-то ты… – он отчего-то теряется и вдруг переходит на «вы»: – Меня вы помните?
– Валера? – взгляд фокусируется. Мягкая, но осмысленная улыбка трогает губы: – Вы – мой…
– Друг, – потеряно подсказывает Валера.
Ох, как напугала она его в первое утро. Он как раз забежал из кухни в их комнату, убежденный, что Зоя уже проснулась – потому что ему, как вчера, стал кружить голову аромат духов и туманов. Он шагнул к кровати, лишь краешком сознания встревоженный: что же она? Неподвижна? Широкие распахнутые глаза, невыразимо серые, и взгляд, взгляд в потолок, в одну точку – и ни слова, ни звука.
Первая безумная мысль промелькнула: что это? Шок? Последствие вчерашней аварии? Вторая ещё более умалишенная: так может, стряслось за ночь что-то такое, чего и сам он не помнит?
Вот снова кухня Валеры. Одетая, ухоженная, как вчера, она стоит у окна и глядит куда-то сквозь стекло. Валера мечется, не зная, что ему делать. Что же это, что? Что она видит за этим окном? Там нет ничего – там уже не ночь, а день, там улица, городская и загруженная машинами, там фонари, давно отключенные, аптека на той стороне, через улицу, и тусклый свет из-за её витрины.
Звонок вывел Валеру из прострации, он открыл дверь. Плохо соображая, впустил парня. Где же и когда он его видел? Ах, да. Вчера.
– Я – таксист. Я – Гена. Узнали?
Зоя быстро обернулась, обрадовалась:
– Я вас помню, – голос снова чист и звонок. – Вы – таксист, вы нас вчера подвезли. Правда?
Валера поймал её взгляд и вздрогнул. Всё было не так, как она это говорила, всё было неправильно. Она не узнавала! Она будто играла в игру – угадывала и радовалась, что попадает.
Гена-таксист, захлёбываясь, что-то быстро говорил ей и Валере. Бестолковые фразы неслись, скользя по кромке сознания и не застревая, потому что были не нужны и не несущественны. Будто не из этого мира:
– …патрульная служба… протокол… угнанный «КамАЗ»…
– Я, я не понимаю, – Зоя беспомощно повела рукой, кого-то до боли напоминая. – Протокол? – слова откровенно чужие, как иностранные.
Валера остановил Генку. Взял его за плечо и развернул к себе, к своим ошалевшим глазам. Сказал внятно, но как будто одними губами:
– Она ничего не помнит, Генка. Она совершенно ничего не помнит.
Генка открыл рот и спросил то самое глупое, что только и мог:
– Это пройдёт?
Все и так прошло… У Валеры что-то болезненно сжалось возле диафрагмы. Прошло! Она забыла вчерашний вечер, летящее такси, их встречу, забыла саму себя. Так не бывает. Не бывает и всё. Валеру приковала с ней такая странная близость и иллюзия, будто знает её целое столетие, а она – она всё позабыла. Да нет же! Про столетие – это фальшь! Поэзия – из разряда декадентства и клуба «Кривая луна». Важнее то другое, что реально возникло за эту ночь – как Зоя его полюбила и как он, Валерий, сделался ей нужен. Но именно эти ниточки теперь пропали, и стоит она у окна – близкая и чужая. Как чистый лист, как выбеленная начисто страница…
– Что?! Что?! – кричал он тогда, испугавшись огромных и бессмысленных серых глаз, глядящих наверх. Он хватал её за руки, тряс её голые плечи, скидывал с лица разметавшиеся волосы, а она досадливо морщилась, выказывая дискомфорт. – Что, Зоя? Рука болит, плечо, голова?
– Чччто… Этто – рукка? – она поднесла её к лицу и точно опробовала непослушными губами новую речь.
Так было через слово. «Чччто этто?» – «Кресло же! Простое кресло! Сиди спокойно». – «Кресссло. Сссидеть?» – «Зоя! Ох, Господи…» – «Зоя? Я – Зоя?» – «Ты всё повторяешь? Тебе так легче? Ну, повторяй, повторяй…» С каждым получасом её шок, как ему казалось, ослабевал.
Но разве расскажешь всё это Генке, едва знакомому таксисту, почти прохожему? Валера нехотя попробовал. Таксисту не привыкать слушать чужие истории. Поймёт ли? Генка, к удивлению Валеры, понял. Он только наивно расширял глаза да порой взглядывал на Зою, будто пытался узнать. Валера вздохнул. Он, наконец, смог взять трубку, позвонить в университет и передать, что просит отменить лекции.

Заря висела над городом. Закат был нестерпимо ясен и невыносимо чист. Редкие клочки облаков над пустырями и улицами горели всеми оттенками алого и оранжевого. Волны закатного света заливали крыши домов и окна.
– Закат-то какой сегодня, Зоя! – в упоении Валера настежь распахнул окна лоджии. Занавески оранжево колыхнулись: словно слились с зарёй. Зоя, его прекрасная Зоя снова была с ним, такая же, как вчера в музыке «Кривой луны» и в шуме мотора такси. Обаятельная, ранимая, совершенная в движениях и речи, давно – целую жизнь! – знакомая. Пусть для неё нет «вчера», зато есть «сегодня», и она теперь знает, как Валера любит её, пусть!
Валера нёс какую-то чушь про зори и закаты, про безумие вдохновенных поэтов. Что-то подобное он, порою увлекаясь, начинал нести своим студентам:
– Заря! Казалось бы, всего-навсего рассеяние света. В толще атмосферы, в частичках городской пыли короткие волны света рассеиваются, а остаются одни длинные, красные. Никакой поэзии – что сегодня, что столетие назад!…
Тут же, на пороге лоджии, в раздумье дергая занавеску, стоял Генка. Таксист не уехал, даже когда Зоя поправилась. Теперь он ловил лицом закат и отрешенно разглядывал Зою, хмурясь и будто силясь что-то припомнить.
– …Но что происходит, Зоя: какой-то вулкан Мартиника в Тихом океане выбрасывает тонны пыли, а возбуждённые поэты глядят под Москвой на сумасшедшие алые закаты и бредят. Вот вам и поэзия! А ведь они были влюблены в эти закаты, в свои стихи, в свои фантазии.
Зоя лучилась светом. Сияла её улыбка, а закат запутался в её волосах и окрасил их красно-огненным бликом.
– Я помню, помню, о чем ты, Валера, – как упоительно звонок её голос! – Так в Серебряном Колодце…
– Ах, да! – не удержался Валера. – Этот Серебряный Колодезь!
С дверным звонком и стуком, с отворившейся дверью в квартиру ворвался Доктор… Валера так и прозвал на всю жизнь этого человека – Доктор. Крепкий, поджарый, лысоватый, в очках, очень уверенный и напористый. Отталкивая Валеру и Генку, он кинулся через всю квартиру к открытой лоджии.
– Зоя! – выкрикнул он. – Зоя у вас?!
Девушка быстро оглянулась на Доктора, глаза напряжённо остановились.
– Зоя! Ты меня помнишь? Я же твой друг, Зоя. Мы немедленно едем.
–