Радуга первого Завета

Под окнами стоял монах – в кроссовках, в рясе, в чёрной камилавке и с бородой, недавно отпущенной и седой ближе к вискам. Свод первого окна над ним уже побелили, и послушники кистями на длинных ручках подбеливали стыки кирпичей. А во втором окне только-только сложили кирпичный свод и деревянный каркас ещё не убрали. В третьем окне каменщик укладывал кирпичи, и раствор часто шлёпал со второго этажа наземь. Монах, не отрываясь, глядел через весь двор наверх – кажется, на кресты и на купола.
По щебёнке прошуршали шины, чёрная «Волга» встала посреди двора, из неё вышел человек – тоже в рясе, но в клобуке с чёрной мантией.
– Отец Валентин! – отчётливо сказал монах.
Настоятель обернулся. Красные глаза сузились, тёмные мешки под веками набрякли. Опять был трудный разговор в епархиальном управлении; или наоборот долгое выпрашивание средств у губернских властей и предпринимателей.
– Брат Артемий? – настоятель не сдвинулся с места. Они были одного возраста и даже роста, но первым полагалось подходить иноку.
– Отец Валентин, – он приблизился, – я прошу, освободите от послушания в келарской. Я больше не смогу там работать. Вы понимаете?… Компьютер как будто…
Настоятель оборвал на полуслове:
– Он давно устарел. Вы сами такой и просили. Что вы ещё хотите? – видимо, ещё сказывались разговоры с руководством.
– Там импульсы, – сбиваясь, заторопился монах. – На передней панельке… мигают лампочки: винчестер, процессор, их исправность… Я вам исповедывался. Помните?
Отец Валентин вздохнул тяжело и недовольно:
– Мы восстанавливаемся – вы в курсе, брат Артём? – голос у настоятеля глух и невозмутим: – Приходят средства. Их надо учитывать. Грамотно расходовать. Вы с этим справитесь без оргтехники? – Он подошёл ближе. Заглянул брату Артёму прямо в глаза и добавил тихо-тихо, почти просяще: – Вы у нас один, кто компьютер знает. У нас же сплошь старики, сами видите. Потерпите, прошу вас. Крест ваш такой.
«Да, отец Валентин», – не сказал и не прошептал, а подумал, прошевелив губами, брат Артём. Он ссутулился. Не от усталости, не от подавленности. Просто стоял и смотрел на кресты и на купола.

Причуда оптики: в углу демонстрационного монитора проступила радуга с заметными красной, жёлтой и голубой зонами спектра. Интерференция света. Её видно отсюда, с дальнего торца стола для совещаний. Оператор за пультом и микрофоном её видел. Двадцать человек по сторонам стола, наверное, нет. Жужжали кондиционеры. У шефа на лбу бегала жилка. Шли первичные испытания, и оператор должен был им радоваться. Решалась его тема, а ему всего тридцать…
– Вы продолжаете, Всеволод? – («Торопят… Нервничают…») – Шатин, не тяни время.
Шатин нагнулся к микрофону:
– Пробуем разговор о живописи. Модель! Ответь, что для тебя Ван Гог?
– Постимпрессионист XIX века. Крупные мазки, импульсивная небрежность, болезненно-образное восприятие мира. Соответствующий колорит. Работы «Портрет доктора…»
– Неубедительно, – поморщился кто-то. Шатин не помнил его. – Он читает энциклопедию.
– Стоп, Модель, стоп, – оборвал Шатин. – Давай иначе. Художник – ты. Твои краски? Твой колорит? Мы хотим понять твоё личное восприятие.
– Красота цвета – субъективна и зависит от настроения и ассоциаций. Сравнить зоны спектра и длины волн? Я могу выявить симметрию или "золотое сечение".
– Ты меняешь тему. А нам интересно твоё предпочтение. Субъективное.
– Кажется, на аналогичный вопрос я ответил?
Шатин откинулся, отключил микрофон:
– У нас уже свободные аналогии, – протянул он. – «А шеф опять недоволен, – подумалось. – Сейчас крякнет и подведёт черту».
За столом заёрзали, зашуршали бумагами. Шатин косо оглядел всех. Кто-то здесь не из отдела – специалисты со стороны, даже не из Зеленограда и вообще не из Москвы. Кому-то выступать на генеральной демонстрации. Шатин поёжился как от озноба.
– Пожалуй, так и резюмируем, – взял на себя решение тот, которого Шатин не помнил. – Мы наблюдаем отличный пользовательский словарь и свободное, даже вольное построение фраз. Система различает прямые и переносные значения – отсюда иллюзия иронии. Действительно свободные аналогии. Действительно широкие ассоциации. Умеет менять темы и уходить от ответа. Колоссальный энциклопедический массив. Общая оценка… удовлетворительно.
Шатин возмущенно вскинулся, но сумел сдержаться. Только опустил голову и зло сжал губы.
– Видимо, алгоритмировать Интеллект нам так и не удалось, – закончил тот, кто резюмировал. – Но мы над этим работаем. Я правильно понимаю?
Жилка на лбу шефа пульсировала. Он молча перекладывал по столу бумаги. Шатин поднял голову:
– На самом деле, Искусственный Интеллект легло счесть болванкой, когда ему всего лишь не хватает элементарных знаний. И наоборот: разумного болвана можно принять за машину, если он механически сух и мелочно придирчив.
Шеф опять крякнул и скривился. Рецензент, похоже, принял слова на свой счет. Шатин наконец вспомнил: он, кажется, представлял здесь Заказчика.
– Мышление, – очень медленно проговорил тот, – не сводится к систематизации фактов и расчету ответов. Наш договор предполагал, что вам это ясно. Оно не логично, не вычисляемо, не алгоритмируемо. Мышление всегда эмоционально. Следовало понять, чем статистическая память не похожа на воспоминания, а осознание целей – на мечтания. Заказчик хотел бы, чтобы Модель чувствовала эти отличия, а не отвечала готовыми словарными статьями.
Шатин молчал. Уже потом, после испытаний, когда все разошлись, Всеволод перетащил пульт микрофона ближе к монитору и сел на пустой стул. Серверы с программами Модели были не здесь, а в лаборатории, но так, вблизи, возникала иллюзия откровенной беседы.
– Модель! – позвал он. – Что думаешь?
Монитор потемнел, по чёрному, как в старом кино, фону потекли резко очерченные белые буквы – реплики Модели. Любые фонемофонные системы раздражают механическим голосом, а синтезировать что-то более живое дорого для первичных испытаний.
– Они волнуются. Им интересно. Они сомневаются. Но хотят, чтобы всё получилось.
Шатин покивал, склоняя лоб с залысинами:
– Как ты это понял?
– По модуляциям голоса. По покраснению капилляров на щеках. По повышению температуры и учащению пульса. Также, как это бессознательно понял бы человек.
Всеволод поднял бровь. Долго смотрел на последнюю фразу.
– Ты мыслишь по-человечески? А, Модель? Ты сознаёшь самого себя?
– Я знаю, что включено питание, – появился ответ. – Знаю частоту процессора. В вопросах выделяю ключевые слова и вычисляю ответы. Варианты ответов, – поправилась Модель. – Я умею вычислять ожидаемый ответ.
«Все это заметили», – подосадовал Шатин.
– Что ты чувствуешь, когда я тебя отключаю?
– Чувствую команду прекратить операции, закончить вычисления, высвободить оперативную память…
– Я не просил описывать алгоритм «отбоя», – упрекнул Шатин.
Он поднялся и походил по залу. В конце концов, всё время наклоняться к микрофону – лишь дань привычке. Сенсоры у Модели совершенные.
– Модель! – окликнул он, задрав голову и для чего-то глядя прямо в монитор (сканирующие камеры были ниже и в другой стороне). – Чего ты хочешь? Я спрашиваю, чего ты хочешь, когда нет моих команд и заданий? Тогда, когда в системе всё гладко, жёсткие диски дефрагментированы, периферия исправна? А?
Шатин вздрогнул. Вздрогнул, потому что Модель ответила не сразу. Была секундная пауза. Даже зелёный индикатор мигнул, показывая работу процессора. Наконец, выполз ответ:
– Конфигурация оптимальна для нашей работы. Хотя оптимизация не исключается. Я располагаю информацией о создании в «Интел» двухтерагерцовых процессоров. Они бы вдвое повысили быстродействие.
– Я попытаюсь… – разочаровался Шатин. – Кажется, ты и вправду говоришь, не переживая. Модель… Способен ли ты к остроумию?
– Способны ли вы к магнитной индукции? Мне может не хватать информационного массива или словаря, но подобающую для ситуации реплику я смогу вычислить.
Всеволод скривился от досады, махнул рукой и даже хотел уйти.
– Может тебе почаще ошибаться?.. Как знать, не в этом ли ключ к человеческой психике.
– Переключите опцию. Заставьте выбирать не сто-, а семидесятипроцентную вероятность. Или запустите генератор случайных чисел. Так в шахматах и военных играх есть уровень «Coffee house» или «May I play, Daddy?»
Знать бы наверняка, что компьютер именно обиделся, надулся, фыркнул, закусил удила, а вовсе не выдал банальную математически точную рекомендацию.
Словно по совету машины, Шатин спустился в «Coffee house» – кофейню через улицу. Только охранник в проходной со стволом у пояса лениво посмотрел вслед. В кофейне нашёлся Лопахин – сидел за третьим от окна столиком. В зале на первичных испытаниях он тоже присутствовал, но всё время отмалчивался и коряво чертил в блокноте "WWW точка COM".
– Юра, а он шутил, – навис над ним Шатин. – Я чувствую: он осознанно шутил. Он же подколол нас, когда выдал пассаж о спектрах и длинах волн. Ты разве не понял?
– Моя персоналка, – Лопахин поднял глаза, – перед очисткой диска кривит морду и просит: «Юрок, передумай», – я сам так сделал. А ты сядь, Севка, сядь. Не тебе одному мрачно.
Всеволод остыл. Ссутулился, опёрся локтями на стол: обидно. Тему скоро закроют. И Юра, и он уже поняли это. С ОКР такое бывает: заказчик признаёт задание неисполнимым, а дальнейшие разработки напрасными. Такой вот алгоритм. Шатин сам себе повздыхал.
– Юрочка, помоги, вспомни. Кто работает с эмоциями? Психиатры? Физиологи? Философы? Мышление, видишь ли, как оказалось, эмоционально, а в чём алгоритм, фундамент эмоций, мы не знаем.
– Вон ты как решил, – протянул Юрий. – Всё сначала, год расчетов… Это же комиссию убеждать, что до сих пор не зря работали… Тебе бы не с философами, Сева, тебе бы с одним электронщиком пообщаться, с Ильиным.
– Ильин? – разочаровался Шатин. – Это же молекулярная физика. На фига нам она, Лопахин?
Юра молчал и только пожимал плечами. Потом выдавил:
– Говорят, у него почти получилось… Он же в Верхнеюгорске работал. Микропроцессоры. Вроде, почти удалось…
– Да что там удалось, Юра? – расстраивался Шатин. – Всё через год устаревает.
– Да нет, – Лопахин глядел в сторону. – Там тёмная история была… Короче, твоя тема, алгоритм эмоций. Он, кажется, сказал, что этот алгоритм прост, как всё…
– Гениальное? Да? – не поверил Шатин.
– …человеческое. И велик как Божественное… Он отошёл уже. Он давно не работает.
– На пенсии?
– Н-нет… Сева, ты материалист?

Снова интерференция. Свет – не искусственный, а солнечный – развернулся в радугу и колебался в струйках воды, долгих, тугих, звонких. Струйки рвались из дырочек и бились о газон. У фонтанчиков для орошения Шатина попросили подождать.
«Похоже на иллюстрацию в справочнике, – подумал Шатин про радугу. – Срез с цилиндра цветовой модели HSB. Жёлтенький, зелёный, голубой, синий – пошире развернуть веер, и он замкнется в спектральный диск».
Николо-Введенский монастырь, указанный ему, стоял на Псковщине. Пришлось, слепя встречных фарами, ехать в ночь за шестьсот километров. Сам монастырь – с заново отстроенной колокольней вместо старой, снесённой, с запахом краски в келейных покоях, со штукатурами в спецовках – отыскал часам к десяти. Сказали: вовремя,