поправил кепку у меня на голове.
- Ты не боись, Миша. У тебя всё впереди. Главное вырвись живым, выживи, и уедешь в Палестину, или домой, или тут останешься жить. В общем, как говорят, куда занесёт судьба. Надо же будет кому-то рассказать о том, что ты видел? Ведь те кто остался в гетто тоже могут завтра оказаться в таком же поезде? А убийц надо будет судить.
- А вы верите, что их будут судить?
- Конечно, - ответил военный.
- И я тоже верю, - согласился я, - знаете, говорят что в Польше ещё лагеря строят. И всех будут сжигать.
- Не сожгут. Всех не сожгут...
Поезд притормозил и вагон накренился...
- С Богом, и тихо, - крикнул военный, двери распахнулись и мы начали прыгать убегая в лес. С других вагонов тоже прыгали люди, и тоже убегали, и выстрелы позади себя я услышал не сразу, а уже в лесу. Я на мгновения остановился, обернулся, желая увидеть рядом с собой того военного, но вокруг были только незнакомцы. Тогда, со всей силы я побежал. Куда? Да не знаю! Куда-то! Куда-то туда, как говорил военный, не думая ни о чём и стараясь бежать пока могу. И я бежал, бежал, бежал... Пока не упал в овраг и не залез под огромное поваленное дерево, где затаился так, как мышонок, как говорила мама, стараясь не дышать...
вокруг была тишина. Сколько прошло времени я не знаю. Ночью пошёл снег. Я закутался в куртку и заснул. И снег мне показался тёплым-тёплым... И снег бывает тёплым. Вы просто об этом не знаете. Было теплее чем в вагоне, едущем в Майданек, а мне очень хотелось жить...
глава 6
«...СПАСТИ, ХОТЯ БЫ, ОДНОГО...»
Как меня занесло аж под Варшаву, это долгая история. И особого внимания не стоит. Собственно, нашли меня под тем же деревом, полузамёрзшего и промокшего. Отогревали несколько дней и ещё почти месяц лечили. Это были не партизаны, а просто муж и жена, за огородом которых был тот самый овраг, в котором я спрятался. Я их звал тётя Бася и дядя Юзеф.
Получилось так, что выскочили из вагона мы аж под Люблином. И вылавливали немцы тот разбежавшийся эшелон, целую неделю. Но меня не нашли. Хотя, могли бы и найти, если бы не пошёл снег. Собаки не взяли след. Мне повезло. Многим другим гораздо меньше. Но из того эшелона я больше никого не встречал.
За месяц, пока я отлёживался, отсыпался и лечился, страсти вокруг угомонились...
Как я оказался в этом отряде, история тоже мне не совсем понятна. Да что там непонятного? Меня снова кто-то сдал и полицаям стало известно, что польская семья прячет еврейского мальчика сбежавшего из поезда. Ну, вообще-то, пока об этом знали только полицаи, ничего страшного не происходило. Тётя Бася и дядя Юзеф от полицаев откупались как могли. Но с каждым приходом какого ни будь полицая им приходилось отдавать всё больше, больше. То самогона, то колбасы, то сала, то вообще один раз они запросили за меня свиную тушу. И в конце-концов я почувствовал, что не могу больше тут находиться. Совесть не позволяла. Я поделился своими мыслями с дядей Юзефом, но тот мне ответил, чтобы я не переживал об этом. Дескать я хлеб за зря не ем, а духу у тех (то есть полицаев) не хватит доложить об этом немцам. Пропадёт ведь «дойная корова», возможность так легко наживаться на людях. Но, видимо, жене какого-то полицая надоело это всё, и немцы нагрянули очень внезапно. Так и было. Иначе не лежал бы я в кустах, рядом с партизанами, и не ждал бы немецкого эшелона на восток... Для того, чтобы взорвать его...
Собирала меня тётя Бася ночью, плакала и успела сказать, чтобы я обязательно приходил к ним, хотя бы тайком. Что мол обойдётся всё и вообще они хотели бы меня усыновить. Ну, я приходил, проведывал, а потом то сельцо сожги каратели, за помощь нам. Этому самому отряду. И я вот думаю, не из-за того ли, что я приходил? Не я ли стал причиной смерти всех тех людей? Или, может быть, я приношу несчастья? Вообще, если воюете рядом со своим домом, или близкими вам людьми, которыми дорожите, никогда не ходите к ним. Только в крайнем случае, если им угрожает опасность, и то... опасность будет угрожать тогда, когда враги узнают, что эти люди связаны с вами, с теми кто воюет против них.
Висла тут не такая уж и широкая на самом деле. Я, конечно, ещё не был в Варшаве, не видел её там, но в этом месте, Висла чем-то напомнила мне харьковские речушки. Ну может быть немного пошире. И когда мы подошли к ней впервые, то я даже подумал, что наверное все речки такие. Не видел я шире ничего. Когда ехали через Днепр первый раз в моей жизни, то я спал. Второй раз — тоже проспал. А Бугом полюбоваться из товарного вагона мне не пришлось.
Пели тетерева. Ещё какие-то птицы. Заливались. Было как-то мирно на душе. И если бы я не знал, что сейчас мы ждём эшелон с эсэсовцами из какой-то танковой дивизии, то предложил бы отдохнуть под зеленью крон на мягкой, зелёной травке.
Я в этом отряде состоял уже несколько месяцев. Шло лето 1942 года. Ровно год с тех пор как я попал в этот вихрь. Его можно назвать кроваво-огненным вихрем. Когда ни будь я напишу об этом книгу. Но пока что, я лежал под кустами и ждал вместе со всеми...
...поезд выполз на мост, важно фыркая и гремя платформами. Наконец — взрыв! Я думал, что будет нечто особенное. Это был самый первый, серьёзный взрыв в моей жизни, который я увидел. Я думал что заложит уши, но грохот пронёсся как-то мгновенно, даже незаметно. В общем, уши заложило после... Тишина...
- Готово, - сказал командир группы, - а теперь уходим.
И подтолкнул меня в плечо.
- А посмотреть? - спросил я.
- Да что там смотреть? Немцев, что ли? - ответил командир.
Так же тихо как и пришли к мосту, мы ушли на базу...
Уже вечером к нам пришли гости с той стороны Вислы...
Я собирался спать, отвернувшись к стенке, когда услышал голоса. В начале кто-то зашёл, позвал командира.
- Заводи, - ответил командир и я сделал вид, что усиленно засыпаю.
- Здравствуйте товарищи, - услышал я сзади полусмех, - вы что это эшелоны такие под откос пускаете?
- Какие, такие? - удивился командир.
- Ну известно какие, немецкие! - ответил ему голос.
- А что не такого? - спросил командир.
Голос покашлял и усмехнулся.
- Ну вот что вы, под откос пустили?
- Танкистов-эсэсовцев, эшелон с танками!
- Эшелон со свиньями вы под откос пустили! Чем мне теперь людей кормить! Там же одна свинина и поросята лесом шляются! - рассмеялся голос, - не кошерно, в конце-концов!
- Арон! - вскочил я с лавки узнав голос и бросился к гостю.
- Мойше!? - схватил меня Арон, - ты живой? Ты?
- Я...
Он посмотрел на командира и сел на лавку, все равно меня не отпуская. Или я не отрывался? Скорее всего не выпускал Арона я, обнимая за шею и уткнувшись подбородком ему в плечо.
- Вы где нашли его? - спросил Арон.
- Да его зимой ещё люди привели, - ответил командир, - и я бы сказал, что вовремя успели. Он ещё бегал к ним некоторое время, но потом то сельцо сожгли, а народ расстреляли.
- Ах ты ж хулиган, не изменился.., - сильно сжал меня Арон и наконец отпустил.
Я присел рядом и обхватил его руку.
- Не рассказывает про себя ничего, - говорил командир, - знаем только что ваш мальчик. А ты его знаешь?
- Да как же не знать? Это же мой брат! - прижал он меня к себе, - Мойша Вайсман, я его ещё в декабре во Львове потерял... В общем забираем у вас парня.
- Да бери конечно, - рассмеялся командир, - куда нам тут дети?
- Это дитя, три десятка других детей из гетто вывело, - ответил Арон, - и связным нашим было всю прошлую осень.
- А ты как вообще тут оказался? - спросил он меня, - расскажи командиру?
- С поезда прыгнул, - ответил я.
- Какого поезда?
- Туда, - показал я пальцем вверх.
Автомата мне не дали, как и не давали в польском отряде. Еврейская Боевая Организация оказывается существовала не только в слухах, но и в реальном мире. И она теперь была вокруг меня. Хотя, организация была боевая только вокруг, а я продолжал ходить безоружным, считать шишки на соснах, да жёлуди на дубах, когда отдыхал под ними между кушаньем и бездельем. Правда в мои обязанности входило разводить костры и смотреть, чтобы они по ночам не были очень яркими, а днём не были слишком дымными.
Оружие я изучал в не боевом состоянии. Научился собирать и разбирать немецкий автомат, освоил теоретические знания про гранаты и боя пехоты против танков.
Партизаны часто ходили в рейды. Но меня с собой не брали. Были тут и другие дети. И заняты они были больше чем я. У них, хотя бы были рядом родители, или родственники, а у меня кроме Арона никого и не было. Он мне заменял и отца, и брата, и вообще, как мне казалось, слишком уж за меня боится. Да и я боялся бы, если бы отвечал за кого-то более младшего, чем я сам.
Пролетел ещё месяц. Я научился спать «в пол глаза», различать лесные голоса, и ходить так, чтобы меня и рядом не было слышно. А прятаться я и так умел.
Ближе к августу Арон, наконец то, разрешил мне стоять в караулах. Точнее «стоять» это через чур. Я сидел на дереве. И замаскировался так, что моя смена меня просто прошла. Пришлось догонять их. Но удовольствие состояло в том, что мне наконец-то дали в караул настоящий автомат. Как шутил Арон, «разрешили за гашетку подержаться». Подержаться, не подержаться, но я почувствовал себя на голову выше всех других детей в лагере.
Следующего караула не было. Я получил другое задание...
Точнее не я один. Нас было двое. Ещё точнее — я и она. Она — это София. Правда на задании её звали Стеша, а меня Тадек. И я, на задании, был её сыном. Ну, как бы сыном. И ехали мы в Варшаву.
За всё это время я в первый раз одел чистейший костюм и ощутил себя настоящим паном. Потому что наши со Стешой, которая София, деньги, были распиханы у меня по всем карманам.
В красивом костюме, с пачками денег в карманах, в новой кепке, приятно пахнущий одеколоном, и в собственном купе. Разве такое я мог предвидеть, когда мёрз в товарном вагоне? Я еду в Варшаву и все ко мне обращаются «пан»! Как будто бы попал в другой мир... Ну хоть так, хоть понарошку, я стал настоящим буржуином, которых раньше не любил всей своей натурой...
Я подумал, что когда выросту, то буду наверное таким всегда. Но нужно было ещё вырасти. А пока что я любовался Стешей. Она была чем-то похожа на мою маму, но чуть грустнее. И если бы кто-то заподозрил что-то неладное, то наверное, посмотрев на нас, все вопросы снял бы сам собой.
Арон продумал всё. Мы должны были добиться разрешения пройти в гетто, как волонтёры от Красного Креста. И наша задача была войти туда, встретиться с каким-то человеком, и выйти из гетто. А по возможности, ещё и вывести его самого и тех кого он скажет. Поэтому мы везли бланки документов с готовыми печатями и нужными разрешениями. Туда оставалось только вписать нужные имена и фамилии. А на того человека у меня в пиджаке был зашит американский паспорт. Самый настоящий. Я даже держал его в руках. Красивый, как бы кожаный, с грифом из золотой краски.
Мне казалось, что я понимал, почему Арон отправил в гетто именно меня. Лучше чем я, прятать на самом видном месте, не умел ни кто...
...Я ещё никогда не чувствовал себя в роли арийца и никогда не думал, что мне придётся делать безразлично-доброжелательное выражение лица перед немцами, изображать полное удовлетворение самого их присутствия около себя, когда мы получали разрешение на въезд в гетто. Это вам не какой-то член юденрата, или полупьяный полицай. И даже не следователь из гестапо.
Я сидел за одним столом с эсэсовским офицером, целым оберштурмбанфюрером (подполковником, чтобы
