и поднимая их.
Полина лишь весело скалила зубы и подмигивала бабке с дедом.
Наконец, дед взглянул на часы.
- Пора.
За воротами они расцеловались с внучкой, Степаныч между делом шепнул Пашке, кивнув на Полину: «обрати внимание», сунул ему две тяжелящие сумки – «свинью они туда запихали, что ли…», Полина ещё раз обвила руками стариков, помахала им, подхватила лямку, и они направились в центр села, к памятнику, куда должен подойти автобус.
Вскоре они пересекли улицу, и дом Степаныча скрылся из вида.
- Не тяжело? – спросил Пашка.
- Нет.
- Когда ещё приедешь?
- Когда? – задумалась она. – Наверное, весной, скорее всего. Раньше никак не получится, учёба.
- Долго тебе ещё?
- Год.
- Потом куда?
- Не знаю. По распределению, куда направят. Может, сюда попаду. Если ты ждать меня будешь, - рассмеялась она.
На остановке стояли несколько человек. Местные бабёнки, заметив их, демонстративно отворачивались, но были начеку - косили взгляды, внимательно прислушивались и о чем-то тихонько поговаривали.
- Сейчас разговоры пойду-у-т, - шепнула Полина. – Впрочем, я не против, - пожала она плечами, - пусть говорят.
Невдалеке остановился милицейский «УАЗ». Немного постояв, он развернулся и подъехал к остановке. Опустилось стекло, показалось лицо участкового.
- Полина, ты в город?
- Да.
- Я тоже туда. Садись, подвезу.
- Нет, спасибо, Петро, я на автобусе, как нибудь.
- Зря, а то бы быстро доехали. А это кто с тобой, провожатый? – сверкнул он глазами на Пашку.
- Это? – переспросила она, беря его под руку. – Это мой жених.
- Уже и жених, - помрачнел участковый. – Что-то много их у тебя развелось. - Он задвинул на место стекло, резко нажал на газ и скрылся за деревней.
- Пристаёт? – спросил Пашка.
- Угу. Только надоел уже. Думаешь, откуда он сейчас едет? У бабы какой-то был. А я ему что, одна из них? Да и старый он. Ты его не бойся, - внимательно посмотрела она ему в глаза, - он только пьяный грозный, а трезвый человек человеком. Его тут все знают.
Послышался гул, и вскоре показался автобус. Пашка затащил сумки в салон, уложил их, чтобы не мешались, и присел рядом.
- Долго ехать?- спросил он.
- Два часа.
Он поправил ей белую вязаную шапочку, запихнул пряди волос, и слегка задел пальцем по носу.
- Ну, пока, - поднялся, и направился к выходу.
- Паша, обожди, - она вышла вслед за ним. – Ты помогай иногда старикам, ладно?
Он качнул головой: - Само собой.
- Ну всё, иди, - и чмокнула его в щёку.
Пашка невольно зарделся: - А мне?
Полина зажмурилась и подставила лицо.
Он с удовольствием несколько раз прижался губами к её щекам.
Полина одарила его милым взглядом, впорхнула обратно на сиденье, помахала ручкой, двери захлопнулись, двигатель заурчал, и, поднимая снежную пыль, автобус скрылся из вида.
Маленькая древняя приземистая полуразрушенная кирпичная церквушка в полном запустении высилась здесь же, в центре, напротив памятника тем, кто с ней боролся и разрушал её. Ограждения давно уже не существовало, загаженный пустырь напоминал скорее скотный двор, чем святое место.
Этот забытый и брошенный всеми памятник старины и ещё живой и тлеющей в глубине души народной веры в Бога, в настоящее время являл собой лишь облезлые стены, на которых, особенно в верхней их части, сквозь толщу осевшей грязи безбожных десятилетий, куда не добралась рука атеиста, ещё угадывались лики святых, которые, в тихом своём безмолвном уединении, отрешившись от этого мира, мирно смотрели сверху вниз на строителей новой жизни.
Когда-то в нём кипела жизнь, шла служба, православный народ, совершая грехи, регулярно замаливал их в этих стенах, сохраняя тем самым у себя и в сердцах своих потомков само понятия греха и суда Божьего, пока не поддался всеобщему искушению и обману, не разделился на красных и белых и не заменил Бога в сердце своём на «вождей всех народов». Теперь боязнь суда Божьего сменилась на боязнь суда земного, который судит по своим мирским законам, и которому подвластный не каждый смертный.
Каждый раз, проходя мимо, Пашка останавливался и невольно тянулся взглядом к этому бывшему святому приходу. Ему казалось, что стоит только на секунду закрыть глаза и снова открыть их, как всё вернётся на круги своя, появятся нарядные прихожане, и богатое сибирское село во всей своей красе и самобытности вновь предстанет в своём естественном, изначальном виде, словно и не было ни октябрьского большевистского переворота, ни последующей гражданской войны, ни связанных со всем этим дальнейших лишений и печальных событий.
Он всё никак не решался войти внутрь истерзанного Храма, даже на территорию, когда-то имеющую ограждение. Какое-то непонятное внутреннее чувство удерживало и не пускало его туда, словно сторонилось чего-то, что находилось там, внутри этих поруганных церковных стен.
Пашка понял, что боится он чувства жгучего стыда, которое будет жечь и мучить его, стоит лишь сделать первый шаг, стыда за себя и всех людей, живущих рядом, которые допустили всё это, за то, что он увидит там, внутри, и чего там не должно быть никогда.
Но это же самое чувство и подвигло его сделать этот шаг. Хотелось скорее облегчить ноющий в груди груз какой-то вины, змеиным клубком свернувшейся на сердце, который травил ядом кровь, мешал свободно дышать и прямо смотреть людям в глаза. Он знал, что потом ему сразу станет легче, потому что кроме его этого не сделает никто.
Пашка взял лом, метлу, лопату, ступил на порог церкви и сразу увидел то, чего так боялся: «Вот он, позор человеческий!».
В нос шибанул нестерпимо едкий запах людских испражнений, которыми было загажено всё помещение, стены испещрены пошлыми надписями. Казалось, всё вокруг насквозь пропитано этим дерьмом. Он стиснул зубы и молча принялся долбить эти зловонные следы людского падения.
- Зачем тебе это надо? – удивлялись одни, проходя мимо. Другие закрывались и спешили скорее пройти.
Были и такие, которые зло шипели и демонстративно презрительно отворачивались. Только местный худой и долговязый выпивоха, живший один, которого все звали Гришкой и считали больным, уже под конец, когда внутри всё было вычищено и подметено, увидев, чем занимается Пашка, округлил глаза, хлопнул себя по ляжкам, выпалил: «футы-нуты, ну и дела», и с готовностью помог вытащить за бугор остатки мусора.
Пашка не был сильно набожным человеком, но от достойно выполненной работы преисполнился какой-то внутренней благости и спокойствия, и с чувством исполненного долга трижды осенил себя крестом, поклонился стенам Храма и вышел.
…С каждым восходом солнца день становился всё длиннее, солнце забиралось всё выше, светило всё ярче. На первомайские праздники проталины на южных склонах сопок сильно поредели и почти полностью исчезли, лишь местами в густых массивах леса плотный наст ещё истекал талой водой. Вся остальная тайга, особенно с северной её стороны, была под снегом. Половодье набирало самую силу.
Речка «Тёмная» с каждым днём всё обильнее пополнялась грязной водой, делалась мутной, пузырилась, по ней стремительным потоком нёсся валежник и всякий хлам. Слабенький деревянный просевший мостик, который связывал единственную до райцентра дорогу, не выдержал напора разбушевавшейся стихии, был разбит, разнесён по брёвнышку и утащен вниз по течению. Мужики протянули от берега до берега крепкий стальной трос, закрепили его, притащили и спустили на воду, состоящее из двух железных спаренных лодок и прикреплённого сверху деревянного настила, небольшое плавающее средство, прикрутили его скобой к тросу, и назначили капитаном Пашку.
- Побудь, Паша, пока вода не спадёт. А там и мост наладим, - попросил его управляющий.
Пашка оценил такое доверие и ежедневно добросовестно перебирал трос, переплавляя с берега на берег то пассажиров с автобуса и обратно, то почту, то кули с продуктами питания.…
Часам к десяти утра он подходил, делал свою работу и после этого, обычно к двум, привязывал свой корабль цепью за дерево на берегу, и мог быть свободен. Иногда задерживался, прохаживался недалеко, наблюдал за пернатой живностью, уже летевшей на север, и помышлял о ружьишке, видя, как по разливам садится утка.
В один такой солнечный день он узнал Полину. Она сошла с автобуса и вместе с двумя женщинами направилась к нему.
- Ну здравствуй, паромщик, - весело поприветствовала она. – Наслышана о твоих подвигах.
- С приездом, - вежливо отозвался он. – О каких?
- Ты, говорят, священником стал? – умильно прищурившись, медовым голосом спросила она.
- Вон ты о чём, - поняв, о чём речь, грустно усмехнулся он, призадумавшись. – Не думал, что так легко можно им стать. Священники-то вроде Богу служат, а я всего лишь дерьмо людское выгреб.
Он помог дотащить кое-какие вещи, крикнул: «держитесь крепче!», и переправил на тот берег.
- Надолго? – спросил он, когда Полина сошла с парома.
- Как получится, - пожала она плечами. – Ты всё там же живёшь?
- Там же.
- Не скучаешь?
- М…м, - соображал он, привязывая плав.средство. – Скучаю.
- А вечерами чем занимаешься?
- Да ничем, - откровенно признался он. – Книжки читаю.
- Какие?
- Всякие. Приходи, вместе почитаем.
- Может, и приду, - неопределённо ответила она. - Ты сейчас домой?
Пашка подтащил паром, покрепче затянул цепь.
- Домой, на сегодня всё.
- Пойдём, проводишь, - она сунула ему пакет, взяла под руку и, обходя лужи, они направились в деревню.
…Вскоре показался дом Степаныча.
- Вот они, тут как тут, - радостно всплеснула руками хозяйка. – Давайте, проходите.
Она расцеловалась с внучкой.
- Паша, ну чего ты стоишь? Раздевайся, сейчас обедать будем.
В доме было натоплено, в кухне на плите пыхтела фляга. Маленький самогонный заводик работал исправно, производство было в самом разгаре.
- Баба, ну и запах, - поморщилась Полина, - хоть прикрой немного.
Дарья Петровна махнула рукой:
- Дед придёт, снимет.
- А где он?
- В бане.
Пашка вспомнил: сегодня суббота.
Он вошёл, сел на диван. Вскоре послышался громкий восторженный голос: «долго не было!», и на пороге в кальсонах и полотенцем на шее возник распаренный Степаныч.
- Ну что, паромщик, никого ещё не утопил? - добродушно пожал он руку. – А то внучку больше не пущу с тобой.
- Не бойся, - с готовностью принял тот шутку, - За неё можешь не беспокоиться, доставлю в целости и сохранности.
Степаныч понимающе усмехнулся: - Ну-ну.
Дарья Петровна расстелили простынь и хозяин расслабленно прилёг на диван.
Следующего в баню отправили Пашку. Он от души напарился, натянул чистые дедовы трусы, которые хозяйка предусмотрительно сунула ему, чтоб не бегал за своими, подбросил в топку дров, и, прикрыв голову полотенцем, скорым шагом направился в дом.
Настала очередь бабки с внучкой.
- Вы тут смотрите без нас, - строго настрого наказала Петровна, поглядывая на деда, - чтоб ни капли мне.
- Ладно, иди, - как от назойливой мухи отмахнулся тот, - учить будешь ещё…
Едва за ними хлопнула дверь, он тут же вскочил, и с изрядной долей сарказма ткнул рукой на своё место:
- Прошу вас, святой отец.
Пашка отрицательно покачал головой.
Он уже привык к различным званиям церковного толка, которыми стали награждать его местные жители, особенно старушки, после того, как навёл в церкви порядок, и перестал обращать на это внимание. Одна бабуся, помнится, даже узелок с куриными яйцами притащила.
