он на неё.- Ногу поранил, остальное всё цело. Дело житейское, немного поваляется и выйдет.
Настя уже не слушало. Ей хотелось скорее увидеть Алексея.
Ночью в палату затащили ещё одного больного, уроженца Армении. У него была загипсована вся правая нога. Двое земляков подхватили и перенесли его на койку. Медсестра записала что-то в тетрадь и вскоре все ушли.
Пострадавшему было двадцать лет, звали Баграм. Из его ломаной русской речи Алексей понял, что случилась авто¬авария. С ним была девушка, но она погибла. Его выбросило из машины, и с переломанной ногой он около часа валялся в кювете. Спасибо, машина с военными проезжала, не дали погибнуть. Хотя первым делом вытащили автомагнитолу, да серьги с девушки сняли. Но ничего, ведь подобрали, довезли до приёмного отделения, не бросили.
Обход начался после десяти. Врачи подошли к армянину.
- Так, понятно, - протянул хирург. - Готовьте на вытяжку.
У другого больного был открытый перелом ниже колена.
Тоже молодой, тоже автомобильная история. К ноге его были подвешены гири.
- Ещё немного, и кость встанет на место. Через неделю посмотрим.
Вынул из раны кусок ваты, осмотрел и бросил её обратно.
- Перевяжите.
Подошли к Алексею.
-Колите? - спросил он медсестру.
- Колем. Как предписано.
Хирург потрогал ему колено. Алексей поморщился.
- Больно?
- Немного.
- Скоро пройдёт, - он осмотрел бедро. - Повязку замените.
Медсестра кивнула, записала в тетрадку и они вышли.
Через неделю Алексей уже ковылял по коридору. Рану на бедре зашили, она подживала, колено понемногу приобретало живой вид, но внутри ещё побаливало. В палате он один ходячий и выполнял разные поручения: кому воды поднести, кому чайку согреть.
В один такой день врачи закатили коляску и остановились возле Баграма. На ней лежала дрель, длинные спицы и дуги. Хирург деловито стал перебирать эти железки. Баграм насторожился и молча наблюдал за происходящим.
Ему разрезали гипс и стали стягивать с ноги. Поначалу он крепился, но потом заорал.
- Ну тихо, тихо, - успокаивал его хирург, - потерпи немного.
Нога была сломана в нескольких местах. Баграм напрягался, тяжело сопел и громко вскрикивал. Слёзы и пот катились с него ручьём. Наконец, гипс стянули и ногу осторожно поместили на специальную подставку. Хирург взял дрель, спиртом протёр спицу. Медсестра протёрла ногу выше колена, сделала укол. Дрель зажужжала.
- Нет, нет! - Баграм приподнялся на руках, глаза у него округлились.
Медсестра укоризненно посмотрела на него.
Хирург быстро просверлил ногу, вставил спицу.
- Ну вот, - покачал он головой, - не так уж и больно.
То же самое проделал с пяточной костью.
После этого нацепил дуги, натянул верёвки и повесил гири.
- Ну всё, лежи.
Он осмотрел устройство, поправил, собрал дрель и они молча удалились вместе с коляской.
- Мужики, закурить не найдется?
Алексей протянул сигареты. Вся палата нервно задымила.
Настя писала отчёт.
По данным лабораторных исследований, вода близ заимки содержала большой процент радона. На этом месте предполагалось возвести водонапорную башню для нужд строящегося нового обогатительного комбината. Недра были полны золота, с тонны руды рассчитывали брать не менее двадцати грамм металла. Комбинат был в последней стадии строительства и в этом году ожидался пуск первой очереди. Компания расширяла штаты, набирала специалистов, рабочих.
Настя заметила большое количество вновь прибывших женщин. Их ещё не обрядили в «модную», одинаковую как у всех робу, и среди массы рабочего люда, в основном мужского пола, они были объектом особого внимания и постоянно ощущали на себе чей-нибудь пристальный взгляд.
Некоторым это нравилось, иные, почуяв на себе ощупывающий глаз, делали неприступный вид и спешили скорее проскочить.
…Насте предстояло в составе сотрудников лететь в Москву. Компания не жалела денег на обучение своих работников и различные семинары были здесь частым и приятным событием за казённый счёт. И это себя оправдывало.
- Можно?
Настя обернулась. В дверях стоял инженер одного из производственных участков. Настя не любила этого лысоватого, с наклеенной улыбкой и пустым блеском в глазах человека.
Он был один из тех, которые, начитавшись Карнеги, принимали его книгу как инструкцию по жизни, что-то вроде библии, и применяли её во всех случаях, где надо и не надо. Для многих она являлась вроде защитной маски от окружающих.
Растянутая на лице казённая улыбка и безлично смотрящие сквозь тебя глаза являлись одним общим свойством таких людей, и непонятно, с кем говоришь; с продавцом товаров, швейцаром, дежурным по гостинице или застигнутым врасплох, сидящим на унитазе культурным человеком.
За исключением последнего, в разговоре с остальными всегда чувствуешь, что их вежливый, однотонный голос обращён к кому-то другому, постороннему, стоящему позади, и казалось, что говоришь не с человеком, а роботом, который не видит и не слышит тебя.
«Опять будет умника корчить» - недовольно подумала она.
Тот всегда пыжился изо всех сил, пытаясь изобразить что-то похожее, но получалось это довольно вяло, и выглядел он, как учёный верблюд на трибуне.
Он был начитан, имел хорошую память. Круг его чтения составляла в основном литература из цикла описания жизни великих людей, с которыми он обязательно находил что-то общее, и неважно, кто это был, святой или злодей. Мог часами цитировать какого-нибудь деятеля, с умилением рассказывая, что тот ел и как одевался.
Мало кто выдерживал его до конца. Здесь же он нашёл свободные уши, т.к. Настя иногда подыгрывала ему, хотя то, что он говорил, мало интересовало её.
Временами ей хотелось поставить перед ним зеркало, чтобы он смотрел на своё отражение, любовался и разговаривал сам с собой, и если она перебивала его, он хмурился, терялся и уходил.
- Что вам, Иннокентий Петрович?
- Простите, Настасья Михайловна, я на минутку. Я вас умоляю, Настасья Михайловна, будете в Москве, привезите что-нибудь из Хемингуэя. Я же тоже охотник. Хотя бизонов не стрелял, но кое-что могу. У нас с ним много общего! - хвастливо произнёс он.
«Ну да, - поморщилась Настя, - похожи, как черепаха со свиньёй».
- Где же я вам её возьму?
- Да в любой книжный зайдите, там есть. Это же Москва.
Он на миг опустил голову и нахмурился.
- А меня вот не включили в поездку, - обижено застучал он пальцами, - хотя я просил. А сами несчастный случай покрывают.
Настя догадалась, о чём он, но виду не подала.
- Какой случай?
- Буровик разбился. И всё, знаете ли, шито-крыто, - язвительно произнёс он, - а человек в больнице. Разве можно такое скрывать?
- И что говорят?
- Да ничего не говорят, - махнул он рукой. - Когда мне отказали в поездке, я довёл до их сведения, что это неправильно, но кто меня одного послушает? - внимательно посмотрел он на Настю.
Она промолчала.
Недождавшись ответа, Иннокентий Петрович прилепил к губам улыбку и, уставившись оболочками глаз, произнёс:
- Ну, я пойду, Настасья Михайловна.
- Да, да, идите. Мне ещё доработать надо.
- Вообщем, как договорились?
- Конечно, я постараюсь.
Дверь щёлкнула, он вышел.
Настя сидела на стуле и смотрела в окно.
Когда же доведётся увидеть Алексея? До больницы шестьдесят вёрст. А время торопит. Надо и отчёт закончить, и остальные дела доделать, не оставлять хвостов. Она поднялась и распахнула окно.
Уже стемнело, с улицы доносился гул работающих «Белазов», светлячки машин вереницей тянулись вверх по карьеру. Работа шла днём и ночью.
Потянуло вонючим фабричным воздухом. Настя запахнула окно и вновь принялась за отчёт.
Выпал первый снег.
Тополя почти облетели, их скелеты, съежившись от пронизывающего мокрого осеннего ветра, сиротливо маячили за окном. Березняк продолжал ещё осыпать золотом склоны сопок, но сквозь желтизну всё отчётливее проступали стволы хвойных деревьев.
Алексей готовился к выписке. Ему оставалось принять несколько доз уколов, и курс лечения будет завершен. Нога почти восстановилась, различные примочки и массаж делали своё дело, лишь иногда, в области колена появлялась лёгкая ноющая боль, которая быстро проходила.
Отопление ещё не включили, в палате было довольно зябко. Вошли двое молодых парней. В руках одного была сумка.
- Здравствуйте.
Они встали посреди комнаты, плечом к плечу, заулыбались во весь рот и уставились на больных.
- Мы хотим вам сказать, чтобы вы не отчаивались, потому - что Бог вас любит и не оставит вас, - скороговоркой начал один. - Вы обязательно выздоровеете, все болезни уйдут, надо лишь верить, потому что Бог вас любит и он не оставит вас.
Он вынул из сумки несколько книжек.
- Вот, возьмите, почитайте, вам сразу станет легче.
- А если я не верю в Бога? - спросил сосед по койке.
- Всё равно читайте, и Бог вам поможет.
Он раздал всем по книжке.
- Вот ответьте, почему на свете так много зла? - снисходительно улыбаясь, с видом знатока озадачил он вдруг Алексея.
- А это кому как, - непринуждённо ответил тот. - Я, наоборот, уверен, что много добра.
Тот заморгал, пытаясь сохранить улыбку.
- Ведь оглянитесь, как много вокруг хорошего! - продолжал Алексей. - Если вы не видите и не замечаете этого, кто же вам виноват?
У божьего слуги от такой наглости чуть было улыбка не съехала с лица, он заморгал ещё чаще, соображая (видно, уже пожалел, что спросил), но ответить что-то дельное так и не смог. Встречные вопросы и ответы на них, не входили, видимо, в его компетенцию.
- Так значит, вы думаете, зла на свете нет? - справившись с неловкостью, желчно спросил он.
- Есть, конечно. Но если кто видит и замечает только одно зло, не есть ли он самый несчастный человек на свете?
Проповедники ничего не ответили и переключив взгляды на остальных, молвили:
- Желаем всем вам скорейшего выздоровления. Да поможет вам Бог.
Перекрестили сами себя и с миром удалились.
Алексей часто встречал у себя на Родине таких «проповедников». Основная их задача состояла в том, чтобы как можно больше всякого люду заманить в свою организацию. Они ходили с сумками, останавливали прохожих и предлагали им свои книжки, прославлявшие бога евреев. Хотя большинство из них были православные, крещёные в русской церкви, но, как оказалось, веры-то в них никакой и не было. Так, видимость. То Богу, то Мамоне.
Одно время они повадились ходить к его матери. Та их привечала, как добрых людей, слушала, книжки брала, но стоило ей сказать что-то против, как эти божьи слуги с такой бесовской яростью набросились на неё, что ту от испуга чуть кондрашка не хватил. Алексей иногда, бывало, смеха ради, напоминал ей об этом. Она в ответ плевалась и крестилась.
Контингент таких обществ, по мнению Алексея, состоял в основном из породы таких людей, как сторож школы искусств его родного городка. Тот уже более десятка лет спал ночами в этом культурном заведении, и вероятно, от безделья, стал почитывать книжки, содержание которых, однако, порой даже не мог объяснить. Поэтому перешёл на более лёгкий жанр, детскую литературу, стиль написания которой вполне доходил до его разумения. А так как прочитал уже не одну такую книжечку, то стал казаться сам себе, что он до такой степени человек умный и начитанный, что знает что-то такое, которое никто более знать не может, и у него появилась манера разговаривать с людьми как бы свысока, весьма поучительным и снисходительным
