Я СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕ БОЮСЬ (часть третья)

Громкий крик с улицы отвлекает, выплёвываю окурок на пол, подхожу к окну. И снова: «на руках понесут тебя, да не преткнёшься о камень ногою твоею». Раскрываю окно, становлюсь коленями на подоконник. «Долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Моё».
  - Зачем мне твоё спасение, если у  меня отобрали самое дорогое, - рука сама поднимается, чтобы перекреститься, но сильный порыв ветра резким ударом в грудь опрокидывает на пол. Больно бьюсь спиной, стукаюсь затылком, в голове звон, в ушах шум. Слышу сквозь него голос замполита из учебки: «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих…»

  Долго, очень долго выкарабкивался из глубокой ямы дрёмы; не счесть, сколь раз срывался вниз со скользких мрачных стен. Голубой точкой вверху стояло небо.
   Пальцы содрал в кровь, ободрал колени, кровоточат ступни. Упорно лезу вверх. Растёт синяя точка в размере. Уходит глухая тишина сна, появляются радостные звуки пробуждения.
  На глазах пелена. Размытый вид окровавленных рук; саднят колени в ранах и ноют порезами ступни. Хромая, ковыляю в ванную, оставляю за собой кровавые следы от ступней.
   Смотрю на себя в зеркало. Не радостное зрелище, замечаю сам себе, Яков Казимирович. Намыливаю руки, лицо, смываю кровь и грязь. Мою ноги. Грязная кроваво-мыльная вода всасывается сливом. «Что же ты себя не бережёшь, Яшенька?»
   На кухне навёл порядок. Убрал осколки в мешок.
  «Карамболина! Карамболетто!» послышалась музыка из зала. «Тристан! – радостно подумал я. – Молодец, вовремя!» Отвечаю и слышу: - Ну, что, дрыхнешь? – солнечным оптимизмом насыщенный голос. «Рад тебя слышать, дружище! - отвечаю ему. – У меня такое…» «Что там ещё?» – настороженным голосом поинтересовался Тристан. «Я слышу голоса», - говорю ему. «Ты выпил, что ли?» «Причём здесь это? – пропускаю вопрос. – Я слышу голос Жанны». «Ах, вот оно в чём дело, - облегчение на другом конце связи. – Это от усталости и нервного напряжения». «Ты не расслышал, что ли, - стараюсь не закипеть. – Я слышу Жанну, будто она рядом». «Чей же ещё ты хотел голос слышать?» «Мне страшно», - признаюсь ему. «Пройдёт», - успокаивает друг. «Может, обратиться к врачу?»  Тристан сразу отвергает эту версию. «Брось думать! К этим извергам только в руки попадись, «колёсами» закормят, уколами замучат. Потерпи, само пройдёт. Выпей в медицинских целях соточку». На душе сразу полегчало. «Зачем звонил-то?» «Просто так, справиться о здоровье». «Спасибо, хорошо!»

   «Утомлённое работой, садилось за горизонт солнце. Вечерело. В окно потянуло приближающейся ночной прохладой и свежестью. В последних лучах солнца золотисто алели пылинки, накрыв город волшебной шапкой-невидимкой. Под которой продолжали жить своей обособленной жизнью  неутомимые горожане.
   Прощальным лучом, скользнув по глянцевым ликам окон, солнце ушло на покой. Чернеющая синева звёздного неба раскрылась над улицами, освещёнными скудной иллюминацией фонарей.
  Ничего не хочется: накурился и напился. Не раскладывая диван, свернулся на нём калачиком, не снимая одежды. Укрылся пледом и уснул».

  Прохор думал, заеду к Гурию на час, максимум на два. Оказалось, задержался на целый день.
  Гурий слушал Прохора, внимательно, не перебивая. Останавливал, просил более точно повторить услышанное от Даха. И так раз за разом. Уставшие, без обеда, увлеклись, как в молодости, упомянул напоследок Гурий, они закончили беседу.
  - Проша, я всё понимаю, но пойми, - Гурий постучал себя по голове, -  в ней никак не умещается, раз он не пропал. Не испарился, тогда где он?
  - В параллельном мире. В который раз повторил Прохор. – Ты, вижу, это прекрасно понимаешь.
  - Угу, - откликнулся Гурий, заливая кипятком чашки с кофе; уточнил у Прохора, - тебе с молоком?  
  - Да, так вот. Я и сам не до конца во всём этом разобрался, но там совсем другие законы действуют. И физические… - запнулся, ища сравнения, не найдя, продолжил, - они могут сюда к нам в гости ходить, а мы к ним – нет. Парадокс!
   Гурий поставил на стол вазочку с конфетами, печенье, чашки с напитком. Размешал сахар.
  - В том то всё и дело – па-ра-докс!- произнёс последнее слово по слогам. – Это там, - неопределённо махнул рукой, - а здесь, - постучал ложечкой по столу, - чистые факты. Без сказок Льюиса о зазеркалье, без Змея Горыныча, колобка и бабы Яги. Ты профессионал, - поставил акцент на последнем слове  Гурий, - чувства к протоколу не подошьёшь.
  - Он обещал вернуться, - вставил своё слово Прохор.
  - Когда?
  - Ну, - возмутился Прохор, - откуда ж я знаю! Он не сказал. – И снова к теме. – Что показала экспертиза?
  - Да то и показала, - скрывая недовольство, пробурчал Гурий, - Дьяк… чёрт! Дах это, Яков Казимирович.
   - Ну, что я говорил!
  - Как объяснишь, - вместо борща, - комп отключённый от сети начал работать; вместо гуляша с рисом, - отсоединённый от сети принтер распечатал текст. И на третье, вместо компота, куда испарился отпечаток с парафина?
  Прохор развёл руками.
  - Мистика… Ответов нет и, вряд ли будут.
 Гурий ему в тон.
  - Какой с меня спрос?..
   На улице, садясь в автомобиль, Гурий напомнил Прохору, если появится Дах, попроси его задержаться. Очень тебя прошу. Хочу посмотреть воочию на этого исчезновенца.

  «Что сказали доктора? А что они могут сказать путного?
   Если театр начинается с вешалки, то поликлиника – с регистратуры. Мозгового центра медицинского учреждения. Именно из регистратуры, по невидимым путеводным нитям Ариадны разлетаются карточки посетителей по кабинетам профильных врачей, а следом за ними тянутся живые ручейки больных и излечивающихся.
  Регистратор, крашеная экзальтированная блондинка за пятьдесят. Тонкие ниточки выщипанных бровок; густое опахало жирно покрытых тушью ресниц; ярко-малиновое пятно рта на белом флаге напудренного дряблого лица.
  В оригинальности мышления регистраторам не занимать. Говоришь, нужно к врачу на приём. Что болит – вопрос, езда по встречной полосе. Не можешь ведь признаться, душа болит, придумываешь на ходу сценарий болезней, импровизируешь. Тебя перебивают нетерпеливо: - Тогда к терапевту.
  Терапевт, молоденькая, привлекательной наружности особа с слегка раскосыми карими глазами, явно, после интернатуры. Взгляд уверенно-растерян. Скользит по тебе, как вода по перьям гуся. Голос звучит. Как скомканная калька. Оно понятно, волнуется. Что беспокоит, спрашивает. Тонкие, изящные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями крутят дорогой «Parker». Если не знаешь с чего начать, начни с чего знаешь. Сидя на стуле начинаю: - Понимаете, доктор… Куда у докторши подевалась неуверенность?! Понимаю, с едва различимой надменностью в окрепшем голосе с посерьёзневшим лицом перебивает она. Я этому шесть лет училась. И быстро-быстро золотым пером расплёскивает чернила – грациозно двигается рука – по бумаге, размашистым почерком строчит направления на анализы: общий анализ крови, общий мочи, печёночные пробы, RW, ФЛГ, УЗИ внутренних органов. Головку прекрасную к правому плечику  склонила, как прилежная ученица, чёлка упрямо лезет в глаза, губками напряжённо шевелит. Прелесть что за картина!
   На минуту отвлекается от написания остросюжетного медицинского детектива. Вам сколько лет, пятьдесят? Что вы, отвечаю, будет сорок восемь. Тогда ещё анализ на онкологию. Точка. Стопка листиков крепко зажата пальцами. «Будут готовы результаты, милости прошу!»
   Вышел из кабинета. Пустота внутри. Холод. Зачем, спрашивается, приходил? Бросил листки с каллиграфическими каракулями в урну. Пошёл домой. На крыльце закурил. Охранник, седой суховатый пенсионер-военный, сделал замечание. Указал на табличку с надписью «Не курить». Демонстративно тушу папиросу о ладонь. Сдул налипшие угольки. Окурок в урну. «Довольны?»

   Август… Есть в августе особенная прелесть: воздух становится чище, свежее на восприимчивость, чувствуется в нём едва уловимая осенняя прохлада, тихие нотки лёгкого дыхания первых морозов в ещё жарком, застоявшемся воздухе лета. Дышишь и не можешь надышаться. Будто пьёшь целительный бальзам.
   Путь домой решил срезать, заехав в городской парк. Не близко, но бешеной собаке десять вёрст не крюк, так в нашем народе говорят про таких, как я.
   Тишиной аллей сразу от ворот встретил меня парк. Вход – три огромных кирпичных арки, облицованных гранитом. Ниши, в которых раньше стояли скульптуры рабочей и крестьянки, пустовали. Мягко светило солнце, слабый ветерок шаловливо перебирал клавиши листьев – в воздухе разливалась приятная, услаждающая слух мелодия.
   Гуляющих немного, будни, но по просторным дорожкам и аллеям гуляют жизнерадостные молодые мамаши с грудничками, сладко посапывающими в колясках и с детьми повзрослее, бегающими рядом.
   Радостным взглядом, полным грусти проследил за этой картиной и, чтобы лишний раз не травмировать душу и не вызывать нареканий о курении, удалился в дальний уголок парка, возле заброшенного старого уличного кинотеатра.

  Устойчивый специфический запах, прочно прописавшийся у глухой стены кирпичного забора парка, свидетельствовал о пристрастиях любителей проводить здесь свободное время. Прямо говорили за себя груды мусора: битые пивные бутылки, грязные бинты, шприцы и раздавленные ампулы отбили желание сесть в естественную нишу из разросшегося кустарника и деревьев на изрезанную надписями лавочку с облупившейся синей краской.
  Побродив вокруг обветшавших стен кинотеатра и не найдя укромного места, решил пробраться вовнутрь через лаз в решётке из арматуры на дверном проёме.
  С трудом протиснулся через щель между стеной и отогнутой частью металлических прутьев; через бурно растущий молодняк акаций. Моему взору предстал далеко не радостный вид внутреннего зала. Не тот, который был несколько лет назад, когда в кинотеатре крутили вечерами по выходным и праздничным дням с весны до осени кинофильмы и на сцене проводили концерты самодеятельных коллективов предприятий Уряжска.
   Сейчас все мероприятия проводятся в центре парка, сооружают временную конструкцию из металла, возводят секционные стены, мостят сцену, подъёмную крышу, ставят в лучшем случае скамьи для дорогих гостей; обычные слушатели группируются вокруг живой галдящей массой. Можно в любое время уйти. Прийти, стоять с набитым едой ртом, чавкать и слушать исполнителей. С одной стороны, вроде всё для людей; с другой – полное отсутствие культуры.
   В старом уличном кинотеатре всё было наоборот. Высокие оштукатуренные стены с побелкой. Для зрителей установлены добротные скамьи с цементным основанием, деревянными сиденьями и спинками. Сидеть удобно, не устаёт, не затекает спина, сколь ни сиди. Пол с небольшим уклоном к сцене.
   А ныне разруха прошлась невидимой метлой и молотом, сокрушила всё, что можно.
  Сцена загажена и замусорена теми же отходами, что и снаружи. Да ещё молодые побеги тополя и берёзы вносят посильный вклад, разрушают корневищем, дробят, крушат кирпич стен. Просела крыша амфитеатра; клочья серой материи на огромной раме напоминают об экране; в будке киномеханика через маленькие оконца для проекторов видны те же разрушительные следы времени и современных вандалов, например: «Смерть хачям», «Вася w.h.», «Сонька-лесби, люблю тебя, Анюта». И,