следствие продолжается, ждут, когда Тамара придет в себя. Может, что и прояснится. У них, у следователей. А я знать и не хочу. Не дай, Бог, мне знать.
Болтанул мне помощник патологоанатома, что отравление ядом растительного происхождения, а состава определить не смогли, не знают такого растения. А я сразу вспомнил, как мать однажды говорила, что есть самое, мол, надежное средство от пьянства – травка одна… Она совсем безвредная и даже полезная, но, если ее настоять, знаючи, да с водкой выпить чуток – конец алкоголизму. Ну, то есть, конец всему, и, само собой, и всем хворям, включая и эту… Только я тебе название этой травки даже произносить не буду, пусть со мной и умрет эта тайна. И ты не проговорись, прошу. Так что, я до кое- чего тут дотумкал. А правильно ли, так это было или нет – знать не могу.
- Ага, понятно, Мирослав… Забыл я уже, забыл… Вот и я говорю. Чем понапрасну мучиться, правильно ли хороним, лучше так, на индивидуальной могиле, так сказать…
- А что значит, правильно – неправильно? – удивился Мирослав.
- Ну, если сама с жизнью своей расправилась, которую ей Господь вручил, так уж ее, как самоубийцу, нельзя на кладбище хоронить, только за забором. Но в наше время, если разобраться, отчего народ стал сам сводить счеты с жизнью, так надо еще тех, кто довел их до этого, сразу тут же, рядышком положить… Ох и время пережили, сколько народу сгубили и без войны… Прости, Господи. Ты, Мирослав, не памятник, а крест простой сооруди, красивый, ты же у нас – краснодеревщик, все- таки…
Стала собираться вся деревня, увидев странные безлюдные похороны. Стояли в сторонке, перешептывались не тихо, не в голос. Так, чтобы Мирослав слова хорошие про Алену слышал, но чтобы адресованы они были не открыто ему. Боялись.
Вовка с батюшкой копали могилу, опускали гроб. Миролюбу, по словам бывшего священника, делать этого нельзя было, а деревенским Мирослав и не дал бы. Положили букеты цветов на холмик, постояли, поохали, да и разошлись. А Мирослав с сыном и отцом Валерием долго еще грустили молча, потом пошли в хату помянуть Алену.
- Так вот, Мирослав, закончить хочу мысль свою… Про краснодеревщиков, Мастеров. Я давно тебя знаю, и диву даюсь всегда, как ты делаешь свое дело. Берешь ведь дерево, одно из многих, одинаковых и безликих, а какие персонажи у тебя, какие лица получаются, характеры! Один – в один, как в жизни! Проходишь мимо двора твоего – глянь, а Петрович с портфелем, с суетой в глазах, несется куда-то… И нельзя этого делать, уж я-то знаю, но сравнил я твой промысел с промыслом самого Господа. И Он, ведь, из одного «материала» сотворил нас. Мастер Он – резьбой по сердцу занимается, души украшает, старается. Испытывает для закалки… И всем же одинаково дыхание свое дал, душу подарил бессмертную, а мы, вона как, ею распоряжаемся: в грязь обляпать – да, пожалуйста, другому в нее, в душу, наплевать, обидеть – легкое дело, справимся! Отчего так, как думаешь?
- Не знаю. Ничего в этом не понимаю. В церкви не был ни разу. А ты как думаешь? Если Бог есть…
- «Если» и «Бог» не произноси рядом. Советую. На всякий случай. А агитировать тебя не стану – Господь все видит, и каждого на ликбез позовет, когда почувствует – пора. Ты про Сан Саныча нашего не слыхал ли?
- Нет. Откуда? Тут сразу все в одно время случилось… Не знаю. Не до живых пока, Валерий Александрович.
- А я скажу. Бабы треплют, что его в какую-то поликлинику новую заперли, в глушь, в Витебскую область. Узнаю чего, скажу тебе, обещаюсь. Да… Тамаре бы выжить как-то, бедняге. Молюсь за нее. И за Алену. За всех вас. Хорошие вы люди получились.
Прошло какое-то время, и Тамара, наконец, пришла в себя. Если это можно так назвать. То, что не стало Алены, а она жива, привело ее в и без того жуткую депрессию и отчаяние. Она целыми днями плакала, отвернувшись к стене лицом. Странным образом, следователь был у нее дважды, да так ни с чем и ушел, никуда не вызвав после выписки, ничем не грозя, ничего особо и не допытываясь, как все ожидали.
Потом был еще один неожиданный и неприятный визит. В сопровождении двух окостюмленных, лащенных мужиков, зашел, щелкнул модными заграничными туфлями у койки, кивнул, сказав «Мое почтение, уважаемая!», сунул огромный букет из белых роз в вазу, спешно подставленную медсестричкой, тот самый противный москвич – проверяющий, который так лихо разделался с Аленой на сцене клуба.
- Сердечно благодарю! – И так же щелкнув по- военному туфлями, усмехнулся ехидно, развернулся и вышел из палаты.
- Сволочь! – прошипела вслед Тамара.
Было много других слов, но, если все их сложить вместе, они бы как раз в это одно и вместились.
Как только Тамара встала на ноги, стали готовить на выписку - сверху здорова, а внутри неизвестно что и как лечить.
- Сами Вы, говорят, промышляете лекарством, так что болезнь, Вами изобретенную, сами уж подлечивайте, в домашних условиях. – Сказала медсестра, заполняя бумажки. – А у нас тут народ по коридорам дожидается, мест не хватает на всех «нормальных».
Забирать Тамару из больницы Мирослав приехал на машине – договорился с водителем Петровича Генкой. Дорогу всю так и проехали бы молча, но, в Старине Мирослав похлопал по плечу Геннадия: «Ты не забыл? У почты тормозни, Вовку заберем».
- А что тут Вовка делает? – Удивилась Тамара.
- Так ведь, с Полиной у них, похоже, серьезно все. Не ночует иногда и дома уж. Зря мы над ними шутили, вот всю школу за одной партой просидели, теперь уже по- взрослому женихаются.
- А… Девчонка хорошая. Да и взрослые уже они. Пусть…
Вовка разрядил обстановку, радостно обнимая и жалея мать.
- Господи, хоть одна радость есть у нас – Вовка! – улыбнулась впервые за много дней, сильно похудевшая, постаревшая и бледная, как простыня, Тамара.
- Это точно! Я у вас – радость! – совсем, выбиваясь из общего настроя, бодро и весело, подхватил Володя. А скоро еще две добавится!
- Это еще какие две? – Повернулся с переднего сиденья Мирослав. – Говори, давай, нечего воду тут мутить?
- Ой, даже три! Нет, аж четыре радости! Первая – я женюсь! – заскакал, заерзал Вовка, решив, наверное, именно сейчас, когда совсем не до него, все и выложить одним махом. Не станут же сейчас «пороть»!
Тамара с Мирославом переглянулись и одновременно сказали: «Ну..?»
- Ну, вторая… я женюсь, и буду жить здесь, в Старине, с Полиной. Ее родители перейдут к бабке, а мы останемся в их доме…
- А мы? А я как? Вова… - уже почти заплакала, задрожала нижней губой Тамара.
- О! А это будет третья радость! Ты будешь жить с нами, потому что… потому что ТАМ ты тоже не хочешь жить… потому… потому что ты скоро станешь бабушкой – у Полины, то есть, у нас будет ребенок! Ну, тихо, тихо… Знаю, что сейчас скажете… Работу я нашел, меня берут столяром, да и так я на жизнь всегда заработаю. Ты ж сам говорил, - обратился он теперь к отцу, - что я – мастер!
- Ага, вижу. Мастер на все руки! И не только… Еще двадцати лет не исполнилось, а…
- А уже мозги мудреца! – Закончил Вовка весело.
- Четыре радости, ты, вроде, обещался? – Тамара.
- Да я уж все пять рассказал, - ответил, резко погрустнев, Володя.
И после длинной паузы, повисшей в воздухе опять, сказал совсем уже серьезным голосом: «Я жить ТАМ не буду! Не хочу. И вы не хотите, если честно».
Дальше, до самого дома, ехали молча. Каждый думал о своем.
А там уже ждали новые новости. Как же без них?
***
Подъехали к своему дому, и сразу же, еще выходя из машины, заметили, что там, за двором, за новым домиком Мирослава, в березках ходит целая делегация какая-то, что-то обсуждают, меряют, спорят громко.
- Володя, ты мать в дом проводи-ка, а я пойду, разузнаю, что у меня там за собрание такое… - сказал Мирослав, помогая Тамаре выйти и подавая сумку с ее вещами сыну.
И он быстрым шагом прошел через весь старый двор, хлопнул калиткой, и дальше, таким же быстрым шагом, через свой уже огород вышел в рощицу. У могилы Алены стояли, громко споря, зампредседателя с архитектором сельсоветским и еще с каким-то, незнакомыми мужиками. Прямо на резном кресте висела какая-то авоська, железный метр, веревки.
- Здрасьте вам! А что тут у меня происходит? Что тут за партсобрание, не понял? – в общем-то дружелюбно, но своим тоном требуя ответа, поинтересовался Мирослав.
- О! Видал ты? «У меня! У моей могилы?» Хозяин земель пришел собственной персоной! – противно парировал зампред Семен. – Иди, иди, отдыхай! Без тебя разберемся на своей территории, ты тут причем? И, кстати, могилка сооружена не по закону. Где это видано, чтоб хоронили не на кладбище, а в огороде, среди картошки? Ты б ее еще в школьном палисаднике похоронил, как героя войны!
- Ты язык свой засунь в задницу, если давно кулака настоящего не видал! – У Мирослава заиграли желваки на скулах. Если бы не подошедший в это время Володя, он вряд ли себя сдержался, а перешел бы от слова к делу.
- Семен Викторович, так, а Вы объясните, что тут происходит. – Вставил свое слово Володя.
- Погоди, Володя… - отстранил сына Мирослав. – Транты свои с креста снимите. Совсем святого нет ничего, что ли? Что тут забыли?
- Докладываю… - подбоченился Семен. – Кладбище в Слободе переполнено, да и далеко очень. Нашим и петровским выделена новая делянка под захоронения. Другого места подходящего нет, вот и решено здесь кладбище новое разбить. Еще скажи спасибо, что так тебе повезло, потому что кляузы в исполком пошли на то, что в нашей деревне людей хоронить стали прямо на огородах. Нам указали, чтобы срочно перезахоронили, ликвидировали самоуправство и безобразие. Вот тут вот, от того дубка ровно по линии электропередач пройдет ограда. Сейчас вот разметку сделаем, веревочку натянем, и уж Алика – узбека разрешаем завтра тут первого и похоронить. Ты, кстати, слыхал, что он помер? Какая-то сердечная недостаточность вдруг получилась после разборок в гаражах…
- Слыхал. – мрачно ответил Мирослав. – А что вокруг деревни места нет, так, чтоб подальше от домов-то? Что, пашни полгектара урезать нельзя для такого дела?
- Пашни нельзя. А что тут такого-то? Или ты покойников бояться стал? – ехидно хихикнул Семен. – Тебе до забора-то метров пятьдесят будет. И Алена твоя за забором останется, как положено. Но уже отбрехаться можно перед начальством – все- таки почти на территории кладбища, специально отведенного места.
- А почему это « как и положено»?
- Ну как? Она ж, вроде как, самоубийцей признана? Или нет? Или ее убил кто? Тебе ж виднее, ты скажи. А самоубийц испокон веков за забором хоронят по вере православной.
- Про веру даже вспомнили, мать вашу… - взбеленился Мирослав. – С каких это пор уже и мертвыми заведовать стали?!
- А выступать будешь, сам лично буду требовать, что перезахоронил, да в середку кладбища перенес, а забор из-за нее одной двигать ни на метр не стану!
- Так ты специально, значит, как собака на сене, станешь делать так, чтоб только не по-моему вышло? Выжить совсем решили? Кладбище под окном мне организовываете? За что так с семьей моей? Чем вам не угодили-то?
- А ты чем, когда годил-то кому? Живешь, как куркуль: две бабы, две коровы, мебель, как в царских палатах, два дома… И родители твои такими же были, во все времена, как пуп торчали среди всей деревни. Резьба по дереву, блин… Халтура левая твоя поперек горла у всех стоит. Все люди, как люди
