понимая, что произошло. Она следила взглядом за удаляющейся фигурой своего внезапного обидчика. И когда увидела, как он наотмашь, по- хозяйски, вытянув вперед сильную руку, ударил в дверь ладонью, распахивая пространство для себя, и как через пару секунд, уже на улице за окном, вытряхивал папиросу из пачки и прикуривал, сразу поняла в ужасе, какого же артиста ей напоминал этот московский гость. Конечно! Все повадки, голос, походка, мелкие какие-то жесты и манера говорить снисходительно со всеми без исключения, - все было от отца, от главврача ее фронтового госпиталя Ивана Антоновича.
Тамара поднялась на сцену, видя, что Алене дурно, и вот-вот та потеряет сознание, и увела ее за кулисы, чтобы оградить от толпы.
Алексей Петрович крикнул в шумящий зал свое «спасибо, все свободны», и под локотки провел делегацию в комнату, где столы ломились от яств, приготовленных для банкета. За москвичом сбегали, дверь за собой плотно закрыли, и деревенские, галдя, как улей, разбрелись по домам. Расходиться никто не собирался – надо ж обсудить, что это было!
Надо сказать, люди наши, самые сердобольные в мире, любят обсудить все и про всех в деталях. Не могут они оставить вдруг непонятной какую-то мелочь. А тут ситуация совершенно вышла из-под контроля: про свою медсестру, несколько лет невменяемую какую-то родственницу Мирослава, а теперь такую красотку, умную, да еще из самого Ленинграда, они, оказывается вообще ничего не знают! А дыма без огня не бывает! Просто, не может быть! Извиваясь от любопытства, пряча глаза, односельчане проводили исподлобья от самого клуба до дома… то есть, домов, Миролюба, всех их четверых: Сан Саныча и Мирослава – краснодеревщика с обеими (ишь ты!) женами…
Банкет начальства плавно перешел в пир, пир - в гулянку, гулянка – в пьянку, ну, а пьянка закончилась прощанием, при котором уже не обнимаются, не зовут приехать еще раз, и даже «на посошок» поднять рюмку уже никто не в силах. Просто одни расползлись на месте сами, других растащили по машинам и увезли на следующую проверку- банкет.
Так уж случилось, как стало известно позже, что ведущим и тамадой местного праздника в этот раз был Виктор Иванович, ленинградец, потомственный хирург, а теперь – столичная, московская минздравовская «шишка».
Он поведал народу все про эту «Сестрицу- Аленушку», как звали ее бойцы в госпитале, про то, как она «лечила», как к его отцу, занятому, сделавшему так много для медицины в общем, и для спасения раненых на фронте, в частности, врачу… как, притворяясь невинной школьницей, питалась его пайками… как спала со всеми подряд, а заодно, домогалась и главврача, распуская слухи по всюду о их близости… О том, как он странно погиб, один из госпитального обоза, о том, как страдала мать, жена его отца…
Не мог он только сказать, а, скорее всего, и просто подзабыл слегка, что старый Иван Антонович, его любимый батюшка, был сексуально озабочен даже в жуткие те годы; что и раньше был тем еще «резакой», и мать плакала в подушки от его постоянных измен всю свою супружескую жизнь; что поколачивал его любимую родительницу постоянно и прослыл среди осведомленных людей тираном, жестоким мужиком, бабником, да еще и интриганом - мучеником… Ну, и … талантливым хирургом, не без этого.
На утро картина деревенской улицы, необычно оживленной для занятых хозяйством людей, была уже совершенно другой. Лица переменились. Они теперь говорили усмешливыми кивками: «А вы скрывали? А мы узна-а-а-али!»
Когда Алена, набирая из колодца воду, вышла на следующий день за ворота, и, пробегающий мимо с крутящимся колесом, прикрученным к длинной палке, деревенский мальчишка, совсем еще пострел, крикнул «Привет, сестрица Аленушка!», она выронила из рук ведро – поняла, что вот и наступил конец ее счастливой жизни.
Любят наши люди простые любить! Они так тебя залюбить могут! До смерти! Пока ты живой и успешный, они тебя будут травить разными способами: сплетнями, завистливыми наговорами, могут натурально и магию какую-нибудь черную подключить. Например, курицу убитую под твоими воротами закопать. Могут, увидев, что ты в магазине купила не просто трусы, а трусы с цветочком… О! У нас же в красивом белье ходят тко простиГосподи которые! Начерта это бабе обычной замужней покупать необычное для мужа – перед кем красоваться-то? И вот уже ему, супругу, кто-то из смущенных мужиков, получивших от своей жены приказ «донести до адресата», говорит, как бы между делом, что, мол, ты б за своей приглядывал, а то, мол, болтают всякую ерунду… Кто болтает, какую ерунду, вжисть не скажут – люди ж порядочные (!), не будут «сдавать» друзей, но присмотреть, все- таки, надо, это ж просто совет дружеский, никакие не наговоры…
И так они будут любить, жалеть, охать и ахать, что уже их самих, наговорщиков жалко. Они ж цели никакой не преследуют – они ж не хотят человека, к примеру, с супругом поссорить, или дать ему захворать, или (не дай, Бог!), вообще, помереть!
Они и тут же будут первыми, кто придет на помощь: и с мужем помирят, и обидчиков «отбреют», и вылечат, если надо, да и похоронят по- людски, если ты, все-таки, случайно от чего-то их молитвами «загнешься».
О! Похороны народ деревенский у нас особенно любит! Тут уж они расскажут, каким ты был распрекрасным и уникальным, как тебя все уважали, обожали, лелеяли, как тебя не понимали, а так старались, какой ты примерный семьянин и незаменимый работник! Наслушаешься – помирать не захочется, аж встать и пожать руки, да расцеловать каждого индивидуально душа рвется…
А разогнать такие похороны по домам не предоставляется возможным ровно до тех пор, пока не закончится закуска, а, главное, выпивка на столах. Слушаешь про родного человека и рвешь волосы на голове – да ты ж его только сейчас и узнал от сердобольных сочувствующих…
Но пока жив… Берегись!
Один раз в день для Алены услышать от какой-нибудь старой «клюшки» ехидное: «Аленушка, пока за грибами схожу, поди, старого моего подлечи, что-то не стоит у него последнее время…» или «Ой, Алена Станиславовна, как бы с Вами насчет больничного договориться? Может, и Вам чем помогу когда, мало ли муж занеможет…», было достаточно, чтоб три дня «сидеть» на валерьянке и рыдать по ночам. Мирославу она не рассказывала про такие встречи на улице, она просто старалась все свое время проводить в медпункте, под охраной Сан Саныча. Тамара заступалась за нее при каждом случае, но и Тамаре она докладывать ничего не хотела, зная ее крутой нрав. Уж она-то обидчикам бы ответила по полной!
Утром Алена долго стояла у окна, выжидая момент, когда улица будет безлюдной, чтобы быстренько пройти от дома до медпункта. Но стоило ей выйти из двора, как, будто по команде, будто они стояли наизготове, на старте, и ждали терпеливо, обязательно выныривали несколько баб с ведрами, которым срочно и одновременно понадобилась в доме вода.
Мирослав, используя свой давнишний авторитет, даже ходил с некоторыми «подозреваемыми» беседовать по домам. Но! По одиночке-то они, каждый, - милейшие люди, которые в ответ говорят одинаковое «Да ты что, Мирославушка?! Как ты подумать мог! Мы ж…»
Долго это стреляние дерьмом по человеку продолжаться не могло, какая-то развязка в отношениях семейства Мирослава и деревни должна была наступить. Наступила…
В тот день Сан Санычу позвонили откуда-то «сверху» и сказали, что к обеду приедет машина. За ним. Быть готовому, и собрать вещи. Ни на один его встречный вопрос никто отвечать не собирался, да и не слушал никто его вопросов.
В обед на глазах у всей деревни, Сан Саныч сел в черный автомобиль, и его увезли в неизвестном направлении.
Алексей Петрович, председатель, на вопросы Мирослава не нашелся, что другое ответить, кроме как: « А нечего на «проверку» из самой Москвы с кулаками кидаться из- за какой-то…»
Алена на работу на следующий день не вышла. На растерзание сельчан она идти не могла…
- Мирослав, позови к нам Алену Станислововну, У Жорки температура тридцать семь и пять! – обратилась к нему одна деревенская, встретив за воротами.
- Малину из погреба достань! – Резко бросил в ответ Мирослав.
Тамара была в жутком ударе. Она сходила в магазин, заглянула, не заходя в свой дом, в сарай, где, нехотя, стругал что-то Мирослав.
- Мирка, слышь… Ты возьми Володю к себе, а мне сегодня Алену выдели – мы с ней поскулим, да выпьем чуток. Так на душе погано… Девишник у нас, ладно?
- Ладно. Выпейте, девчонки. Правильно. Надо нам всем как-то лечиться.
А вечером он слышал, как они обе плакали, говорили, говорили, опять плакали, потом смеялись, даже ржали как-то натурально, не деланно…
А когда свет в «гареме» погас, он тоже, наконец, успокоился, выкурил на пороге еще одну папироску и пошел спать к сопящему на кровати Алены сыну.
- Угомонились девки мои, слава Богу. Напились хоть раз, душу отвели. Слава Богу. Так-то лучше, надо им. Обеим.
***
Проснулся Мирослав уже через какой-то час, да так всю ночь и, изворочившись, встал, да пошел в сарай работать – толку нет так просто в постели валяться, все равно не уснуть уже.
Когда скотина в сарае стала вопить голодными голосами, он только и понял, что женщины проспали кормежку. Вошел в хату, стал сам готовить корм. Заодно и решил проверить, как там его бедолаги, Тамара с Аленкой.
Позы в которых они лежали, заставили Мирослава испугаться по взрослому: Алена – навзничь на кровати, со свешенной к полу головой, Тамара- со стянутым на пол одеялом, так и осталась на вязанном прикроватном коврике.
Дыхания он не обнаружил ни у той, ни у другой. Только врач, приехавшей на «скорой», успел сказать, указывая на носилки с Тамарой: «Эта пока жива. А беленькая… это, вообще-то, не к нам уже… Милицию сейчас к вам вызовем, пусть решают».
Вся сердобольная деревня тут же наполнила двор. Теперь общество было искренним в своем сочувствии: и «бедная Аленка» хорошей стала в один миг, и о Тамаре запереживали, но уже, конечно, не так искренне – она ж пока жива, вроде.
Жива. Осознание того, что одна жива, помогла Мирославу позаботиться в последний раз о второй своей женщине, Алене. Он вдруг вспомнил сегодня, как совсем недавно, еще до того выступления в клубе, еще, когда они были счастливы, она ни с того, ни с сего сказала: «Мира, а обещай мне, что, когда я умру, ты похоронишь меня в этой березовой роще, у дома. Я за тобой смотреть буду…» Он рассмеялся и ответил, что уж никак не ему о ней заботиться придется – он, первым с жизнью когда-то распрощается, а ей жить еще и жить, сто лет минимум.
Тамаре лежать в реанимации предстояло, по словам врачей, долго, потому Мирослав, получив тело Алены после заключения о смерти, в котором была прописана причина, привез ее к дому, стал готовить обряд погребения. Вовку послал за бывшим священником, стариком уже, отцом Валерием. Отпевать или еще что-то там такое придумывать, он не собирался, давно это дело не в моде стало, но очень уж хотелось, чтоб хоть один человек с душой, не заляпанной грязью, у могилы постоял.
- Ты, Мирослав, правильно делаешь, что тут, в рощице, Аленушку хоронишь. – Сказал отец Валерий. – Ей тут спокойней будет. Она, горемышная, не сама ли из жизни ушла у тебя?
- Кто знает, как там у них все получилось, батюшка. Ничего не говорят мне,
