лечить. Люблю я ее больше жизни, искал всю войну. Не отдам теперь никому.
- Да что ты, ополоумел, али как, Мирка? Куды ж ты ее, в дом свой, что ли, привезешь? Даже и мыслить не думай. Ее обижать нельзя, она – больной человек. Это тебе не рука- нога оторванная, это душа вырванная из тела, такое не лечится. Нет. Даже и разговору быть не может, не трогай ты ее. Сейчас не ты говоришь, не ум твой, порыв у тебя сердечный, воспоминания.
Толку от нее уже никакого нету, не будет. Считай, есть живой кто-то, а уже не человек, так… Полчеловека.
Ты иди, иди, Мира к своим. Скоро уж отъезжать будем, вон кричат, созывают народ. А уж завтра тебя дома встречать семья будет. А про Аленку свою забыть надо тебе, эта ( она взглянула на Алену) – не Аленка это, другой человек уж… Ступай, ступай…
Все громче и громче вдоль состава катился крик «по вагонам», бойцы вскакивали в открытые проемы- ворота, прощались с поляками.
- Тетя Лина, документы все Аленины давайте, я забираю ее. Возражать бесполезно. Нет, нет, Вы меня, пожалуйста, за руки не держите, бесполезно. Я так решил, и будет так. – И Мирослав встал, и стал укладывать в свой вещмешок все, что протягивала ему тетя Лина, вздыхая. Потом поднял с копны сена Алену, поправил задравшийся подол ее юбки, снял травинки, прилипшие повсюду к одежде. – Ну, что, Аленушка, нашел я тебя. Я же обещал, вот и нашел. И все теперь хорошо будет. Пойдем, пойдем…
Алена встала и пошла, и даже сама попробовала спрыгнуть с подножки вагона. Она, казалось, давно ждала всех этих команд – так послушно и быстро их теперь выполняла. Вот только смотрела не на Мирослава, а как-то сквозь него, не моргая, не выражая никаких эмоций.
Бойцов- соседей по вагону Мира успокоил сразу, оборвав самого «умного» ударом в челюсть на первом же смешке: «О! А что это за Зульфия с тобой? Второй, любимой, женой будет?»
Алена отрешенно сидела рядом, опять глядя в никуда. Однажды только она подняла на Миру глаза и пристально- пристально и очень тоскливо посмотрела на него, будто стараясь что-то вспомнить. В эту длинную минуту Мирославу показалось, что сознание вернулось к ней. Но это только показалось. Он понимал, что все гораздо серьезнее, чем кажется.
Он не думал о том, что будет дома, как он ее представит. Он знал, что Алена – его судьба. Он ее любил, он ее искал, он ее нашел, и он ее не отдаст, не прогонит. Судьбу не выбирают. Она просто есть. И у него она такая.
***
Сквозь стволы березовой рощи показались крыши домов родной деревни. Кто-то топил в такую рань баню, дым летел навстречу и смешивался, обнимался с утренним туманом, который сейчас был единственным посредником между деревней и ее жителем, возвращавшимся с войны. В мир ли…
***
Мирослав все ближе и ближе подходил к дому, не обращая внимания на редких в такое раннее утро его односельчан во дворах. На приветственные вскрики, и радостные и не очень (видно, не дождались своего хозяина с этой страшной войны), он только кивал и снимал пилотку, все крепче и крепче сжимая в руке холодную ладошку Алены.
Тамара на пороге возилась с чугунками. Разливала еду поросятам, наверное. Так и замерла при виде Мирослава и его спутницы. «Прилипла» к стене в немом оцепенении и только приоткрыла скрипучую входную дверь в хату. Мирослав остановился, сбросил с плеча свой вещмешок, обнял жену крепко, да так молча и стояли они, отчитываясь вздохами каждый за эти годы разлуки и неизвестности.
- Спит еще Вовка, за печью там, на дедовой койке… Иди, иди… - Первой заговорила Тамара и пропустила в дом и мужа и его странную спутницу.
Объяснения были долгими, трудными. Мирослав с Тамарой просидели чуть ли не до утра за этими разговорами со слезами и насухо, когда обалдевший от появления в свой жизни отца – солдата и от подарков в виде значков и пилотки, Вовка, наконец, наобнимался, наболтался, нахвастался соседским пацанам и уснул.
Алену тоже покормили и уложили спать. Она безропотно выполняла все, о чем просил Мирослав, понимая и постоянно кивая головой в знак согласия.
Попытки соседей войти в дом, Тамара пресекла сразу, отговорившись по поводу появившейся в доме незнакомки честным «Я сама пока ничего не знаю, уйдите!»
Мирослав честно рассказал ей все, что с ним произошло, рассказал про то, так и не написанное, благодаря Алене, письмо. Рассказал как другу, не как жене. И, к своему удивлению, не увидел в глазах Тамары особой печали или ревности. Она и сейчас относилась к нему так, как привыкла с детства, как к брату, родственнику.
Выхода из положения не видели оба.
Выгонять мужа из его же родительского дома, да от сына, Тамара не собиралась. Жить таким странным составом, да еще и с тронутой умом женщиной, нахлебницей, тоже не сильно хотелось: и тяжело, и деревенские же заклюют…
Решили пока все так и оставить. На вопросы односельчан не отвечать, а там время покажет, что да как. Самим бы разобраться.
- Ну, особо пытливым буду брехать, что родственница какая дальняя, чтоб белье не полоскали, она ж, все равно, у тебя, как рыба, только мычит, да смотрит исподлобья… - подвела итог разговорам Тамара.
То ли всех соседей такое непонятное объяснение устроило, то ли всем было не до того… но поболтали, поболтали, покумекали, прикинули, что – правда, что – неправда, да и отстали. Даже простая, на глаз, инвентаризация жителей деревни, показывала, что после войны недостача в населении образовалась в крупных размерах, полдеревни полегло на фронте.
Мирославу теперь приходилось по доброте душевной помогать тем, кто остался без мужских рук в доме: и строить бабам, и что- то подремонтировать, и огород вскопать, да и к ремеслу своему, слегка подзабытому, спешил вернуться. Потихоньку жизнь послевоенная стала налаживаться, и к Мирославу опять стал народ стекаться с заказами: кому кровать сочинить, кому – тумбочку. А потом и украшать дома стали: буфеты резные, шкафы книжные, шифоньеры, серванты, да трильяжи заказывать.
Алена так хвостиком за своим Мирославом и ходила: куда он, туда – и она. Он работает – она сидит, сквозь него на него смотрит, он с человеком разговаривает – она рядышком, чуть в сторонке стоит, улыбается, ждет. И потом опять руку, как ребенок, протянет, и рядышком семенит за своим Мирой…
Постепенно какие-то признаки сознания, пробуждения чувств появлялись: вот она тихо, жалобно и протяжно не то поет, не то завывает «У-у-у-у-у…» засыпающему Вовке… И Тамара объясняет удивленному Мирославу, что это похоже на колыбельную. Вот забирает из рук хозяйки ведро с кормом для коровы и сама идет с ним в сарай, и кормит Зорьку, и гладит ее, что-то подмурлыкивая нежное. А вот уже не с Мирославом пошла к заказчику, а с Тамарой в лес собирать травы… А вот уже решила, похоже, что за Вовкой присматривать – именно ее обязанность в семье, и идет утром провожать его в школу, потом ждет, возвращаются вместе. Иногда сама прогуляется по деревне, вернется с какими-то гостинцами – значит, общалась с кем-то, значит, на контакты выходить стала на том уровне, что получается у нее.
Вся эта драма продолжается уже несколько лет, и все эти несколько лет Тамара экспериментирует с травами, пытаясь лечить Алену. Из сострадания ли, из каких других побуждений, с целью научной, так сказать, - кто ж знает… И это ли помогает девушке, или просто время и молодость делают свое дело, но вдруг однажды Мирослав ловит взгляд Алены и понимает, что смотрит она не сквозь него, на него, прямо в глаза. И смотрит осознанно, грустно, но как-то понятно грустно, а не тоскливо и преданно, как было до сих пор…
Почти все свое время теперь Алена проводит в каких-то хлопотах по дому, постоянно занята. С утра, пока еще солнце не съело росу, они с Тамарой идут собирать травы, и уже Алена не под ногами топчется, а отходит на расстояние и возвращается с пучками того, что нынче требуется знахарке – травнице Тамаре, потом, пока хозяйка хлопочет по хозяйству, Алена и обед потихоньку сварит нехитрый. А вечером за Вовкой хвостом по деревне ходит – присматривает, как за своим ребенком, пальчиком пригрозить может, кричит что-то, похожее на «Ура!», когда тот забивает гол.
Надо сказать, что деревня вся, включая и старых и малых, никогда над Аленой не подшучивала, не издевалась. То ли Мирослава уважали, а значит, побаивались, то ли сострадать за войну научились, то ли подозревали, что девушка рано или поздно придет в себя… Кто его знает… Все будто ждали какой-то развязки, и она должна была, наконец, наступить.
Ни в каких прелюбодействах Мирослава не подозревали, об извращениях всяких теперешних понятия просто не имели, видели, что спит все странное семейство по разным углам избы, да и про прежние, больше дружеские, нежели любовные отношения Миры с Тамарой, тоже знали. Не утаить в деревне таких подробностей.
Однажды Мирослав забежал среди дня за каким-то делом домой и застал своих женщин за обычным занятием: Алена промывала у колодца только что собранные травы, а Тамара в чугунке уже отвар какой-то очередной запаривала. Да только странной показалась трава в руках у Алены.
- Тома, я не понял? C каких это пор ты отвары из болиголова да белены готовить стала? Ты что надумала-то? – Он вырвал пушистый пучок из рук Алены и стал трясти перед лицом жены.
- С ума сошел?! Только увидел?! Да уж шестой год, как Алену твою отпаиваю ими. А ты думал, она сама по себе душой выздоравливает, выравнивается? Ее ни один доктор не вылечит. Души у нас не лечат! Не бойся, я все делаю так, как мама еще учила. Наша, между прочим, общая мама. Как знала, что может это тебе пригодиться. Не опасный это отвар, я все с умом делаю, осторожно.
- Смотри, Тамара! Не бери грех на душу, прошу.
Алена разговор не просто слышала, а, как показалось Мирославу, слушала. И даже, как будто, усмехнулась.
Чем больше Алена подавала признаков жизни, тем тревожнее становилось ее поведение.
Как-то ночью Мирослав слышал, что она тихонько прошла к входной двери, тихонько же ее и прижала с другой стороны, вышла во двор. Как обычно, когда она выходила по нужде ночью, он слушал и не мог заснуть, пока не вернется. А тут сон свалил его после тяжелого дня.
Утром, едва солнце кольнуло в глаза, Мирослав проснулся и резко вскочил – по неизмятой подушке на пустой постели он понял, что Алена так со двора и не вернулась.
Мира растолкал жену, и они вместе кинулись искать «пропажу».
***
Мирослав уже хлопнул воротами, выбегая из двора, когда Тамара окликнула его: «Тут она, а бане, Мира!»
А в бане открылась картина странная: Алена спала на полке, нижней и самой широкой. Полка была застелена простыней, и подушка под головой, и одеяло.
- Это что ж, она заранее все сюда принесла, получается? – сам себе сказал Мирослав.
- Очухивается потихоньку, в себя приходит. – Так же, про себя сказала Тамара. – Вот, хатку себе делает, отделиться хочет от нас, видно. Глянь, у нее тут и посуда какая-то, и лесовиков твоих приволокла сюда, на полки расставила.
И они вышли, тихонько прикрыв за собой дверь, потому что Алену, измаявшуюся, видно, за ночь, визит гостей не разбудил.
Только сейчас Мирослав заметил, что со двора пропали несколько деревянных истуканов – лесовиков и гномов, которых он иногда, балуясь, вырезал из дерева. И не просто безликих и сказочных героев мастерил, а все
