Александра вышла за ворота больницы, сняла перчатки, взяла горсть свежего снега, слепила снежок. Постояла, оборачиваясь по сторонам, будто искала, в кого бы пульнуть, как в детстве. В людей, спешащих с сумками- передачами туда, к своим психически больным родственникам, в корпус А, и в тех, кто уже медленно и печально, с пустыми сумками и опустошенными головами, возвращались от таковых, еле волоча ноги, обратно… в них бросать не хотелось. И, вообще, видеть опять хотелось НИКОГО!
Она вспоминала тот вечер и мысли, которые теперь показались до смешного наивными и детскими. А, может, наоборот, по взрослому трезво- садистскими были они тогда? Она даже убирала горшки с подоконника, примеряясь к прыжку вниз. Потом представляла, как будет выглядеть ее переломанное окровавленное тело на клумбе под стеной дома. Останавливали две вещи: в квартире первого этажа живет маленькая Катюха, которая постоянно торчит в окошке, увидит, будет травма на всю жизнь; и еще то, что шестой этаж – не самый подходящий для самоубийцы, можно и не разбиться, а всего лишь инвалидом стать. Потом она долго искала веревку или крепкий поясок и крюк для комплекта, чтобы повеситься. Потом было еще много всяких задумок. В конце концов, идеи закончились, а желание как можно скорее уйти, убежать от всех и от самой себя грызло все глубже и все скрипучее сверлило тот орган, что люди обозвали сердцем.
Она вызвала такси, и уже через полчаса выходила из аптеки с упаковкой таблеток. Ну, конечно, это - самое простое: выпил, да и уснул навсегда. Говорят, тоже страшно, взять и сразу всю горсть проглотить. А, если по одной, то уже после третьей-четвертой можно сдрейфить.
- Возле киоска остановитесь. – Почти шепотом попросила она таксиста. Вышла, купила бутылочку кока-колы и теперь уже села на заднее пассажирское сиденье. Таксист посматривал странно в зеркало заднего вида на нее, будто чувствуя что-то. Но эти мелочи уже Александру не сильно трогали. Она потихоньку, стараясь не шелестеть, выдавливала из упаковки белые пилюли, подстелив шарф и ссыпая их на колени.
Остановить этот взмах руки, отправляющий в рот горсть таблеток, таксист не мог. Не видел, просто. Но когда Саша не ответила на его «Приехали, барышня!», когда он увидел пустые пластинки из-под лекарства и запрокинутую назад голову пассажирки, он тут же, не вызывая «скорую», развернулся и помчал в сторону психбольницы. Наверное, маршрут этот приходилось и раньше проделывать не раз.
- И зачем он это сделал? – думала она раньше. Но не думала сейчас.
Александра швырнула снежок прямо в шильду на заборе с надписью «Психоневрологическая лечебница».
- Больше я сюда никогда не вернусь! И дети у меня будут! И он там пусть процветает! Созреет – упадет. Фрукт, видите ли…
И как она, взрослый уже и вполне вменяемый человек, могла выписать сама себе такой рецепт ухода из жизни, ухода от себя, от людей, от этого нового пушистого февральского снега? Подумаешь, ее бросил мужчина! Подумаешь, подруга подслушала разговор под дверью гинеколога о том, что Сашка теперь, после аборта, обречена не иметь детей! Подумаешь, она, ее лучшая подруга, так серьезно ее «подставила» в редакции, подумаешь…
- Буду жить! – сказала она и подняла руку, тормозя автомобиль с шашечками.
***
На работе, в газете, все, естественно, были в курсе. Саша набрала номер главного редактора, и, в принципе, была готова к тому, что сейчас ей сообщат об увольнении. Она и сама понимает, что журналист с суицидальными наклонностями не может в принципе быть глашатаем какой-то здравой мысли. Да, не просто здравой, не просто таковую здоровую идею нужно донести до читателя, ее, ведь, нужно, как-то извратившись, еще и родить…
- Евгений Васильевич, это Александра.
- О! Привет! Слава Богу! Надеюсь, тебя исцелили?
- Ну, да. Можно и так сказать.
- Отлично! Ладно, не расстраивайся, все мы полоумные… Давай-ка, вливайся в работу. Можешь пару дней дома посидеть для адаптации, так сказать. Привыкай к людям. Заодно, готовь срочно про этого своего бунтаря материал, ну про нашего Агафа полесского… А то первая часть вышла, народ тут исписАлся весь… Даже, можно сказать, испИсался… Ждут. Раздула ты тему, умеешь!
- Не называйте Вы моего старенького Мирослава Агафом, прошу. Агафья в тайгу не сама ушла, это другой случай. Хорошо, спасибо Вам. Буду готовить.
Саша тут же загрузила компьютер. Первую часть рассказа про Мирослава нужно было теперь пересмотреть под другим углом. Он, этот угол, ракурс, точка зрения, теперь точно у нее станет острее.
Про отшельника Мирослава Саша услышала случайно. Она делала репортаж с… кладбища. Да, да, надо ж такой материал получить именно перед собственным этим вывихом мозгов!
Позвонили строители, просили кого-нибудь приехать на кладбище, что находится на окраине города, в лесополосе, между двумя деревеньками, подлежащими сносу. Их прислали сделать хорошее дело – обнести бетонным узорчатым забором всю территорию погоста, покрасить этот забор в симпатично грустный серебристый цвет, очистить редкие полянки между могилами от гор мусора.
Совершенно неожиданно на кладбище собралась целая демонстрация из местных жителей. Что не так, казалось бы? Забор красивый, порядок, чистота… И все - за государственные деньги, задарма, значит. Чем тут можно быть недовольными-то?
Даже вызванный людьми священник не мог разрешить разгоревшийся спор ни о чем, как тогда думала Саша. За стареньким перекосившимся забором кладбища находилось с десятка два могил, давних и совсем еще свежих. За забором хоронят тех, кто по собственной воле, ослушавшись Господа, свел счеты с жизнью. Строителям приказано было ставить общий забор - ни одна могила не должна быть снаружи. И как быть, если половина собравшихся согласна с таким решением дела, вторая же - категорически брызжет слюной против. Нечего, мол, самоубийцам делать на кладбище!
Александра, которая впервые вообще узнала о таком факте, которая впервые и со священником-то разговаривала, как с обычным консультантом или коллегой, была всем этим событием шокирована и озадачена.
В конце концов, с благословения, после многочасовых переговоров то с властями, то с народом, решено было и тем, кто ослушался когда-то Создателя и распорядился самым дорогим, что у него было, жизнью, по своему усмотрению, разрешить поселиться в этом одном общем «городе».
- Ох, ох, с самого начала, с самой первой могилы это кладбище не дает покою и живым…- прощаясь с журналисткой, сказал, глубоко вздохнув и перекрестившись, отец Валерий. Обидели человека, выгнали с кладбища, выгнали от людей навсегда…
- Простите, а Вы про кого говорите? Кого выгнали с кладбища?
- Про Мирослава говорю. Жил тут такой человек. Жену свою, вернее, женщину любимую, тут схоронил. Здесь роща березовая была, просто. И домик их стоял. Он и схоронил ее без позволения, прямо в рощице, чтоб все время рядом была. Она так просила. Как знала, что на кладбище не пустят. Так и получилось, люди выгнали с кладбища, посчитав ее самоубийцей. А когда в роще, у дома своего похоронил, повинуясь гневу односельчан, письма писать стали, жалобы, что, мол, самоуправство и это. Где это видано, чтоб посреди деревни в березах могилы устраивать. Пусть, мол, в положенном месте, за кладбищенским забором, самоубийца «живет». Вот он сам тихонько выкопал гробик, погрузил на грузовик, который уголь по деревне развозил, да и уехал отсюда навсегда. От людей подальше…
- …в неизвестном, направлении. – Продолжила Александра.
- Отчего ж, в неизвестном?! В известном. На Полесье уехал, поселился в такой глуши, где ни одного человека не встретить – вокруг река, да болота непроходимые. Он приезжал как-то лет несколько спустя, жену хоронил настоящую, я отпевать приходил. Так и рассказывал, как им там хорошо живется. Без людей.
- Опять простите, я что-то ничего не понимаю. Как это, настоящую? У него, что, две жены было, что ли?
- Долгий рассказ, это, милая. Мне теперь уже спешить нужно. Вы тут с местными поговорите. Со стариками. Старушки приврать могут грешным делом, вы мужской пол для такой беседы зовите. До свидания, храни Вас Господи!
Уже на следующий день Александра, набрав в редакции свежих газет в презенты старикам, отправилась в деревню, примыкающую к кладбищу, искать и «раскручивать» на обещавшую быть интересным материалом беседу местных жителей.
Хорошо, что прихватила запасную кассету в диктофон. И ее-то оказалось недостаточно для рассказа о бывшем местном, необыкновенно интересном, жителе, фронтовике и краснодеревщике Мирославе Ивановиче и его женах.
Александру встретили неприветливо, на эту тему никто говорить не хотел, всех уже «достало» внимание и к забору, и к кладбищу. Других проблем у деревенских хватает, на которые никакие власти внимания не обращают: отсутствие транспорта и магазина, разбитые дороги и проч. А уж, когда услышали, что она интересуется Мирославом и его нестандартной жизнью с двумя женщинами, и вовсе стали разбредаться по домам.
Если бы не подошедшая в это время пожилая почтальонка, которую и ждали собравшиеся на околице у последнего дома старики, пришлось бы ни с чем уехать. Но та, доставая из огромной сумки ведомость и деньги, долгожданную пенсию, поинтересовалась, что за мадам тут собрание устроила.
- А! Про Мирослава вспомнил кто-то… - с упреком сказала она. – А рассказывать не хотят, так это дело понятное – вину свою вспоминать не хотят. Такого человека стравили из зависти. Выгнали из деревни, можно сказать, выжили. А теперь и вспомнить противно, да? – обратилась она к пенсионерам. – Расскажите, расскажите, может, живой еще, да нуждается. Знаешь же, Степан, где найти его, ты ж тогда его сопровождал на новое жительство.
Спорить никто не хотел, и постепенно по слову, по фразе, по короткому замечанию стал связываться очень интересный обзор жизни человека, отшельника Мирослава.
Мира, как звали его здесь все, в этой деревне и родился. Он был единственным сыном у вполне зажиточных родителей. Больше детей им Бог не дал, потому на Миру легли все хлопоты по немалому хозяйству очень рано. Отец его был хорошим краснодеревщиком и сына учил с малолетства. Мебель у них заказывали и односельчане, ту, что попроще, да за копейки. С этого заработать нельзя было. Но постепенно заказы стали приходить и от городских, которым хотелось то буфет какой резной дубовый, то кровать – ложе царское изготовить со всякими крендельками, да полочками по бокам. Всей деревней ходили полюбоваться его шедеврами. Мать еле справлялась сама с животиной и огородами. А тут случай такой подвернулся – осталась в деревне девчонка – сирота, Тамарка Синицына. Родители ее то ли утопли, то ли еще чего с ними случилось. Девчонка- ровесница Миркина. Вот родители и взяли ее в дочки. И ей хорошо – родителей заимела, и Миркиной мамке помощница такая ладная, как подарок с небес свалилась вдруг.
Так и росли они вместе как брат и сестра. Дружбы особой не было, встречались только утром, да поздно вечером за едой, заняты ж были все, кто чем. Мужики – с деревом своим столярничали в сарае, бабы – по хозяйству.
А когда время настало жениться, ну, по возрасту, да и по всем другим потребностям, других кандидатур и не
