маменька, он сказал, что хочет меня, и не откажется, – тоже во весь голос, но не так громко, как мать, завопила Литисия.
– Бесстыжий, – поддержала двух женщин какая-то дама.
– Добропорядочные люди пришли на казнь смотреть, а этот по рядам девчат за ноги трогать вздумал!
– Да никого я пока не трогал, – оправдывался мужчина.
– Пока! Вы слышали! Он сказал, что пока. Значит, замышлял такое! – не унималась мать. – Господа, позовите настоящих легионеров, пусть приструнят и выведут вон из цирка насильника. Я, одинокая мать, сама с трудом воспитываю дочь, а этот вздумал опорочить мое дитя. Все знают:
и люди, и рабы, и варвары – Марчелла никогда не оскорбит никого зазря.
По рядам пронесся слух о попытке насилия. Новость передавалась из уст в уста, каждый раз претерпевая изменения.
Двадцатью рядами ниже толпа уже обсуждала, что задержан насильник, пытавшийся надругаться над невинным созданием. Мужчина не стал ждать, когда на него навесят еще и ярлык расчленителя женских тел, и поспешно удалился.
Марчелла вздохнула и расслабилась на скамье. Места теперь хватало и ей, и дочери. Присаживаться рядом более не рискнул никто.
Посреди арены был сооружен даже не помост, а настил.
Какой смысл был в помосте, если все зрители сидели выше уровня расположения преступника. Настил вращался вокруг своей оси, дабы жертву можно было показывать всем, находящимся в чаше амфитеатра. На верхнюю платформу, совершающую обороты, поставили конструкцию из бревен в форме пирамиды. Вернее, не пирамиды, а ее каркаса. Отесанные толстые бревна находились в основании и боковых гранях этого сооружения. А на одной из ее боковых сторон были набиты поперечные балки. К ним и предполагалось прибивать костылями осужденного.
Народу надоело томительное ожидание, и он начал криками и хлопками требовать начала действа. «Ой, хватит орать!
– сразу ко всем обратилась Марчелла, – Быстрее не начнут. Я знаю – ждут какого-нибудь сенатора или консула. Чего попусту горло рвать? Можно подумать, это представление для нас устроили. Знаю я про эти казни, мне за всю жизнь столько понарассказывали». Только никто, кроме сидящего с ней рядом пожилого мужчины, этого не расслышал. «Ладно, пусть побеснуются, а у меня забот почище этой казни хватает, –теперь уже повернувшись к Литисии, сказала Марчелла. – К нам свататься на днях придут. Нужно достойно встретить гостей. Правда, доча?» Литисия помрачнела, поджала губы, будто ей напомнили о возврате кредита.
– Маменька, к чему нам их встречать?
– Как, дуреха, к чему? Сваты к тебе придут, замуж пойдешь, – обыденно, словно речь шла о весеннем половодье, сказала мать.
– Не хочу я за этого Кью идти. Не нравится он мне.
– Это чего же он тебе не нравится?
– Некрасивый он и какой-то весь…– Ты смотри, ей красавца подавай, – засмеялась Марчелла.
– А что, я уродина, чтобы муж у меня с рябым лицом был?
– А ты на лицо не смотри. Ты в погреба его загляни, в амбар. А сколько земель у его родителей. Эх, дочка, за таким супругом жизнь будет сплошным праздником. А в богатствето и любовь быстро придет. Вот я с твоим голодранцем-папашей всю жизнь промаялась, а толку?
– Не нужны мне его богатства. Мне, маменька, что, женихов не хватает?
– О-о, бездельников и оборванцев много вокруг тебя крутится, а толковый парень только первый попался.
– Мне он не нужен, – всхлипнула Литисия.
– Рот закрой, курица безмозглая, и откроешь, когда я тебе разрешу! Кто тебя спрашивать будет, чего ты хочешь, а чего нет. Как скажу, так и сделаешь! – Марчелла в данном случае произнесла эти слова так громко, что перекричала ревущую толпу.
«Бедная сирота, – подумал сидящий рядом с Марчеллой пожилой мужчина. – А что поделаешь? Тяжело женщине без мужа дочь растить». Ему стало жалко девушку, и он решил ее приободрить. Он наклонился в ее сторону, пытаясь взглядом обогнуть мощное тело ее матери, и произнес: «Не расстраивайтесь, все будет хорошо. Свадьба – это не так страшно, как попасть под нож вот такого мясника». Он при этом кивнул головой в сторону помоста, где должна состояться казнь. «Знаю, – чуть всхлипывая ответила Литисия, – учитывая, что он чуть не убил еще и моего отца в таверне тем же вечером». Лицо мужчины выразило удивление. Он совсем недавно слышал из уст матери этой девушки, что она сама воспитывала дочь.
– Какого отца? – кивком головы вверх задал он вопрос.
– Да одного и второго сразу, – ответила за дочь Марчелла.
– Как, у вас сразу два отца? А я решил было по вашему разговору, что и один давно у Танатоса в гостях, – пожилой мастриец недоумевал, как может быть два отца.
– А ты не сунь свое жало в чужой разговор, тогда и решать ничего не надо будет. А ты длинный свой язык прикуси, –Марчелла разозлилась сразу на двоих.
– Двое живы и не помогают? – собеседник подумал, что речь идет, возможно, о духовном или еще каком отце.
– Ага, дождешься. Бросят по двадцать-тридцать серебряных песет раз в месяц, как собаке кость, а ты живи на эти деньги, – возмутилась Марчелла.
– Ползолотого эскудо на месяц? И вам этого мало? – развел руками пожилой житель Ориса и отвернулся, показывая всем видом, что закончил общение с этой дамой.
Тем временем трубачи вострубили новую мелодию, возвещавшую о том, что преступника уже ведут на помост. Закованного Роуби вели четыре воина, один из которых шел впереди, другой сзади, а еще двое по бокам несли в руках цепи, заканчивающиеся железными браслетами на кистях подсудимого. На теле приговоренного к казни виднелись гематомы и кровоподтеки. Более детально рассмотреть агента с места, где располагались Марчелла и Литисия, было невозможно. Послышались реплики из толпы.
– Пытали гада!
– А как ты хотел? Он же душегуб.
– Правильно. Видишь, сынок, убийцу ведут? – обратилась женщина лет тридцати к своему десятилетнему сыну.
– Нет, мама, люди все повставали со своих мест. Я кроме спин ничего не вижу, – ответил мальчик.
– Сейчас, сынок, я тебя подниму, посмотришь, – она взяла его подмышки и немного приподняла. – Ой, ты такой тяжелый. Ну что, видишь?
– Не, мама, плохо видно.
– Да сядьте вы, угомонитесь! – призвала к спокойствию Марчелла. – Дайте малышу на преступника хоть глазом посмотреть.
Но ее призывы разбились о мощную стену народного гнева. Толпа на все лады требовала начала распятия. Затем к месту казни подошел младший сын императора Клавдия –август Публий. Он что-то говорил, размахивал руками, бил себя кулаком в грудь, указывал то на ложу, где располагались VIP-персоны, то на Роуби, то обводил рукой чашу стадиона, видимо, символизируя все это действо с самим собой.
Никто, даже если б и хотел, то не мог его услышать далее, чем за сто локтей от него. Затем поднялся на свое место по ступеням и продолжал наблюдать, как глашатай по пергаменту зачитывает некий документ. По всей видимости, это был приговор. Люди притихли, желая услышать вердикт суда. Некоторые начали садиться.
После оглашения Роуби привязали за руки и за ноги к деревянной конструкции в виде распятия. Он лежал под углом в сорок пять градусов к земле, повернутый лицом к главной трибуне. Затем его на платформе повернули на триста шестьдесят градусов, демонстрируя всему сообществу, присутствующему на казни. Сообщество зааплодировало и снова повставало со своих мест. Мальчик возмутился.
На небольшой помост поднялся крепкий мужчина без бороды и усов. В правой руке от держал огромных размеров молоток. В левой размещалось четыре небольших железных костыля или больших гвоздя. Это смотря что брать за точку отсчета. Он поприветствовал публику и Публия, мимоходом взглянув на свою жертву.
– Я знаю его, – говорил один из зрителей. – Он – кузнец, хороший кузнец. Я по лету у него кобылу подковывал. Подковал, что надо. Значит, и этого мерзавца как полагается пригвоздит к бревнам.
– За три золотых, что ему заплатят за работу, я б и сама кого угодно пригвоздила бы к стене, – то ли в шутку, то ли серьезно заметила Марчелла.
– Уж вы, пожалуй, смогли бы, – буркнул пожилой житель Ориса, но на этот раз мать Литисии ничего ему не ответила, что очень странно.
Хороший кузнец положил три костыля на помост, один оставил в левой руке, еще раз поприветствовал зрителей и приставил костыль к левой ноге осужденного. Чаша амфитеатра замерла, желая услышать крики казнимого.
Кузнец размахнулся и вогнал костыль на четверть длины в переднюю часть голени, хрустнула кость. При ударе костыль повредил большой кровеносный сосуд, и красная жидкость брызнула палачу в лицо. Он достал из-за пояса чистую белую ткань и вытер лицо. Осужденный при этом дернул поврежденной конечностью, и костыль вывалился из ноги и упал на деревянный помост. Кузнец покачал головой, расстроился, словно его котенок нагадил в неположенном месте, наклонился, аккуратно понял костыль, вытер его и приставил к той же ноге, но чуть выше. На этот раз большой гвоздь по самую четырехугольную шляпку зашел в человеческую плоть и пригвоздил ногу к дереву.
Палач поднял обе руки вверх, а платформа начала свой очередной оборот.
Незатейливый спектакль протекал медленно, чтобы дать всем насладиться сиим искусством. А кузнец был действительно искусным мастером. Видно, он не первый раз так развлекал публику, потому что умело затягивал действие, позировал публике. Ну, что тут сказать, хороший кузнец, да и только. Когда был вбит последний костыль, палач достал все ту же кровавую тряпицу и устало вытер пот со лба. Попросил воды, помощник принес ему кувшин. Он сделал несколько глотков, а остатки вылил на лицо Роуби. Последний приоткрыл помутившиеся глаза.
Теперь осужденного надлежало оставить умирать на этом месте под присмотром соответствующих служб, нанятых муниципалитетом для этих целей. Кое-кто из зрителей начал сходить по мраморным ступеням вниз. Покидали хаотично, так как диктор по стадиону не объявлял, что первыми должны покидать трибуну зрители верхних рядов. Но большая часть мастрийцев стала требовать безоговорочной и немедленной казни подсудимого. Толпа разгорячилась, подогретая парами бырла и эля. Она хотела увидеть вторую часть театрального представления. Люди все настойчивее и настойчивее просили смерти убийце и осквернителю, показывая указательным пальцем вниз. Даже те зрители, кто ранее покинул свои места, остановились в проходах и начали кричать.
Обстановка накалялась. Тогда со своего места сошел в массы Публий Кавальканти, неся в руках какой-то пергамент. К нему подбежал номенклатор, взял этот свиток и передал глашатаю. Тот зачитал его, и на сцене появился все тот же кузнец с молотом в руках, весом и размерами раз пять поболей молотка. Толпа возликовала, потом успокоилась и начала рассаживаться. До начала второго тайма оставалось время, и болельщики решили его потратить с пользой для себя. Опять начали открываться корзины и расплетаться узелки с едой и питьем. Роуби в это время лежал на помосте, кровь сочилась из его ран, но он был в сознании, частично заблокировав болевые ощущения. Присели на свои места и все зеваки, окружавшие Марчеллу и Литисию.
– На, сынок, покушай лепешку с сыром, – предложила тридцатилетняя мать своему десятилетнему сыну. – Проголодался, поди.
– Ай, мама, сейчас самое
