Незамеченный Таити

лежал, боясь пошевелиться, не будучи в силах поверить, что это был всего лишь сон. Но что было самым странным и неприятным – невыносимо болело сердце.
В окне было еще совсем темно. Татьяна спала. Сон ее тоже был тревожен и, судя по неровному, прерывистому дыханию, полон каких-то хмельных переживаний.
По мере того, как Герман отходил ото сна, проходила и боль в сердце. Вскоре она почти полностью ушла, но ощущение ее, воспоминание о ней не проходили еще долго. И когда он вспоминал свой сон, боль, казалось, возвращалась снова.

                                           
                                                   5.                                                                  
 
Герман встал и с трудом добрался до подоконника. Там, за желтой  от копоти занавеской, стояла оставленная ему бутылка, в которой водки было еще не меньше, чем на пол-стакана.
Герману хотелось быстрее отойти от своего сна, и потому он, не тратя попусту времени на поиски стакана, привычно опрокинул горлышко бутылки прямо в рот.
И тут его ждала еще одна неприятная неожиданность: водка не только не полилась по хорошо знакомому пути в его внутренности, но, напротив, встала комом поперек горла, перекрыв Герману всякую возможность дышать.
Герман сплюнул всю водку изо рта в раковину, и, секунду-другую помедлив, туда же вылил и всю оставшуюся в бутылке жидкость.
«Да что же со мной такое, ей Богу? - с крайней степенью досады подумал Герман. – Я что, и пить разучился теперь, что ли?»
«Уж не болезнь ли это какая приключилась?» – подумал он.
«Может, у меня в организме от водки что-нибудь уже сгорело?» - забеспокоился Герман. Он неоднократно слышал о том, как «сгорают от водки». Сам он, правда, никаких таких случаев возгорания не наблюдал, хотя претендентов на такое явление знал предостаточно. А вот, что треть из тех, с кем он пил за свою жизнь, уже благополучно почили в Бозе –  такое было.
Но внутри ничего не болело, никакие боли не беспокоили, признаков утраты какого-либо из органов не ощущалось, и вообще, телесно – как ему показалось - он чувствовал себя гораздо лучше, чем в любой из прожитых за последние  десять лет дней.
«Придется пить чай, - горестно подумал Герман и поставил на плиту зеленый эмалированный чайник с густо оббитыми, подобно поверхности Луны, боками.
Странно, но крепкий, очень сладкий чай, вопреки ожиданиям, не только понравился Герману, но и взбодрил его после так сильно вымотавшего его сна.
«Вот так, - подумал Герман с удивлением. – Век живи – век учись. А я-то всю жизнь лечился водкой».
Неожиданно он обратил внимание на свои валяющиеся на полу штаны. Ужасные, неглаженные, заляпанные грязью, с бахромой вылезших ниток по краям брючин.
«А ведь в таком тряпье стыдно ходить по Москве», - подумал Герман, и вспомнил то, о чем даже как-то забыл:  в карманах этих самых штанов лежит несусветная сумма, на которую можно раз сто, а то и больше  - Герман был непритязателен в одежде – обновить свой гардероб. Он готов был прямо сейчас бежать в магазин, чтобы купить себе новые брюки, но, посмотрев на свой легендарный будильник, понял, что все магазины, торгующие одеждой, в это время еще закрыты. Тогда он снова заварил себе чаю и выпил вторую чашку так понравившегося ему напитка.
«Как только откроется магазин, так сразу куплю штаны и поеду к Давиду, - решил Герман. – Пусть звонит этому Отто и говорит, что картина готова».
Но тут он вспомнил непреложный закон творческого работника – никогда не надо спешить отдавать заказ, не выждав положенного срока. Иначе заказчик подумает, что писать картины – плевое дело. В сущности, так оно и было, и ничего сложного в этом Герман не находил. Но нельзя давать понять это заказчику. Потому что некоторые из них – особо ушлые – тут же начинают подсчитывать: если ты за день нарисовал картину и получил за нее такие деньги, то сколько же ты зарабатываешь?
В это время – в эдакую-то рань! нет все-таки совести у людей! – позвонил мобильник.
Герман посмотрел на зеленый экран своей древней «Мотороллы», но там только высветилась надпись «Номер не определен». Если только это опять не выкидывает свои еврейские штучки Давид, то неопределяемый номер всегда был хорошим знаком. Платить за услугу «подавление номера» бывает не жаль или значимым заказчикам, или пижонам. Давид исключался сразу, поскольку в его галерее сейчас не было никакой «зависшей» картины, которую любыми правдами и неправдами надо вернуть Герману. Пижоны Герману не звонили никогда ввиду его малоинтересности для них. Оставался значимый заказчик. Эти могут позвонить в любое время – утром, ночью – без разницы. Они на то и «значимые», чтобы не считаться с такими условностями.  
-Я слушаю, - как можно солиднее сказал Герман в трубку.
-Я тысячу раз прошу прощения за свой, столь ранний, звонок, - услышал он в телефоне дребезжащий голос, - но через час у меня самолет на Берлин. Я хотел бы узнать, готова ли моя картина?
Герман стал мысленно пробегать в голове по именам закзчиков, но не вспомнил ни одного, который бы что-либо заказывал ему в последнее время. Да и не в последнее тоже. Пьющий художник, в силу того, что редко выполняет в срок заказанную ему работу, быстро теряет заказчиков. И потому те, особенно учитывая Московский художественный рынок и количество художников на душу покупателя, не много тратят времени на поиски художников, пьющих меньше, пусть даже и пишущих хуже. Ведь и сами понятия «хуже» - «лучше» весьма и весьма субъективны.
-Это Отто, - пояснил голос в трубке. – Макс Отто фон Вольф, если помните?
«Вот те на! – подумал Герман. И потом, с некоторой даже долей возмущенного самолюбия, добавил мысленно: - Он что, думает, что картины писать – это все равно, что пирожки печь?»
-Я, конечно, понимаю, что картины писать – это не пирожки печь, - начал несколько суетливо оправдываться Отто («Вот, черт! – чертыхнулся Герман»), - но и работы я вам, согласитесь, задал не так уж много.
Герман понял, что Отто не тот заказчик, которому можно заливать про невероятную сложность и необходимую для этого длительность выполнения его заказа, потому ответил:
-Да, я все сделал. Можете забрать картину. Только боюсь, она еще не просохла.
-Да что вы! Там и сохнуть-то нечему, - в полной убежденности сказал Герману Отто.- Так, стало быть, я могу за ней попросить приехать фрау Пампкин?
-Нет!!... Я думаю, не стоит никого просить, - невнятным голосом стал убеждать Герман Макса Отто. Ему страшно было подумать, что Сара увидит, как он живет..., где он живет.., и с кем он живет. – Я сам привезу картину, только скажите куда.
-О, вы чрезвычайно любезны, герр Стоковский, - с полным удовольствием в голосе сказал Отто. – В таком случае, если вам не тяжело, подвезите, пожалуйста, картину сегодня к гостиннице «Космос» к... да, к тринадцати часам. Фрау Сара вас встретит в фойе. Вам удобно это время?
Еще бы ему было неудобно! Тем более, когда его встретит «фрау Сара»! Герман готов был прямо в трусах запрыгать посреди грязной Татьяниной кухни.
-Ну и прекрасно! - сказал Отто. – Заодно фрау Сара передаст вам оставшуюся сумму.
Герман хотел спросить, можно ли, вот так, даже не взглянув на исправления в картине, платить деньги, но - как уже стало обычным в разговорах с Отто – сказать ничего не успел.
-Вы, может быть, не уверены, понравится ли мне картина? – спросил Отто. – Не сомневайтесь, понравится. Я ведь уже узнал вашу кисть, так что любой вариант в вашем исполнении меня устроит.

                                 ........................................

В пятнадцать минут первого к зданию гостинницы «Космос» подъехало желтое такси, на борту которого, видимо для граждан, страдающих дальтонизмом, так и было написано «Желтое такси».
Из такси вышел мужчина в сером, с легким зеленоватым отливом,  в редкую тонкую полоску, костюме, поверх которого был наброшен незастегнутый светлый плащ. По белым следам на шее и висках, а также щедро источаемым запахом цирюльни становилось понятно, что аккуратно уложенной прической мужчина обзавелся не далее часа назад. Подобная белость кожи в районе носогубных складок и подбородка не менее красноречиво свидетельствовала, что элегантная бородка-эспаньолка была извлечена из недр запущенной художнической бороды там же и тогда, где и когда поверхность головы обзавелась аристократической укладкой. Сверкающие девственной магазинной начищенностью туфли мужчины хоть и выглядели по виду очень дорого, но, скажем по секрету, жали так, что их обладателю впору было разуться – в каковом состоянии его ноги и пребывали в такси по пути к «Космосу» – и пойти по асфальту в одних носках.
Мужчина по привычке достал из кармана мобильный телефон, чтобы по цифрам на его экране узнать время, но, опомнившись, спрятал телефон назад и посмотрел на левую руку, на которой красовались такие же свежекупленные и блестящие, как и все на нем, часы. Времени до назначенной встречи было еще много.
Герман – а это, как нетрудно догадаться, был именно он, только основательно преображенный из прежнего – слишком «заложился» на дорожные пробки, которыми в эту пору дня бывала забита Москва, потому и прибыл на встречу с Сарой на сорок минут раньше. Впрочем, когда речь идет о Москве, то здесь «слишком»  заложиться на пробки получается редко – как ни закладывайся, все равно где-нибудь, да застрянешь. Но сегодня Герман проехал просто до невероятности быстро. Нигде не пришлось торчать в нескончаемой московской автомобильной каше – ни на Новорязанке перед Люберецким светофором, ни на вечно стоящем Волгоградском проспекте, ни на Третьем кольце, ни – что совсем уж явление небывалое – в Лефортовском тоннеле.
Герман расплатился с таксистом, как и все новички чрезмерно щедро оставив тому на чай, потом сам же, без малейших намеков на помощь со стороны последнего забрал с заднего сидения упакованную в черный целлофановый пакет картину, и, пройдя мимо совершенно дурацкого, на взгяд Германа, начищенного, как котовы бейцы, памятника генералу Де Голю, вошел в фойе гостинницы. Охранники, в другое время не пустившие бы его и на порог, сейчас  лишь молча расступились перед ним. По манере этого человека держаться охранники, конечно, увидели – о! это вообще глазастые ребята! -  что посетитель не чувствует себя полностью в своей тарелке в плотно сидящем костюме, непривычном плаще и жмущих ноги туфлях, но в этой гостиннице они перевидали столько подобных экземпляров, что давно сделали вывод – от таких самые щедрые чаевые и бывают. А от тех засранцев, которых доставляют к гостиннице на «Майбахах», как ни улыбайся и не стелись перед ними в дверях – рубля не дождешься. Они тебя просто в упор не замечают, будто ты шкаф или еще какой малозначительный предмет интерьера. Впрочем, от Германа они тоже мало чего дождались – ему просто и в голову не пришло, что этим мордоворотам надо за что-то давать деньги. Хотя, если бы ему намекнули, он бы, конечно, дал.
Герман в ожидании Сары стал с многозначительным видом прохаживаться по фойе.
Сара – сразу видно, что иностранка - тоже пришла на двадцать минут раньше назначенного времени.  Бесшумно распахнулись двери лифта и вышла она. В этот раз на ней был такой же строгий, и такой же, до сведения с ума, элегантный костюм, как и в прошлый раз, только темно-вишневого цвета. В тон костюму были и туфли – тоже предельно