Можно сказать и так. Однако им движут не религиозные побуждения, во всяком случае, не религиозные в традиционном смысле этого понятия.
— Интересно, — Эдик берёт у Сергея Павловича бумаги. — С миром порвал, а от чтения не отказался.
— Ну, это текст особый. Так что, возьметесь передать?
— С удовольствием. Прогуляться по лесу и встретить современного отшельника — приключение достойное нашего знакомства. А как к нему обращаться?
— Скажете просто, что Вы от Сергея Павловича. Он всё поймет.
— Ну, хорошо, а почитать разрешите?
— Да, да, разумеется. Я тоже отлучусь ненадолго, приведу себя в порядок, а Вы пока почитайте. Эльза накроет в гостиной. Мы Вас ждём.
Клаас остаётся один. Имя Эльзы, прозвучавшее из уст Сергея Павловича, взволновало его. Он живо представляет себе, как она входит в комнату и глаза их встречаются.
«Нужно пойти умыться, почистить зубы», — говорит он себе и отправляется в ванную комнату, разглядывая по пути титульный лист. Его украшает та же эмблема, что высветилась на мониторе: лилово-красно-зелёный треугольник, вписанный в белый круг.
Текст открывает преамбула:
«Ввиду положения Ложи как избранного посредника между Пространственно-Временным Измерением и Цивилизацией, а также принимая во внимание тот факт, что в результате Ограниченного Эксперимента пространственно-временная форма сознания, условно именуемая человечеством, оказалась в глубоком кризисе, Ложа считает необходимым дать заключение касательно предшествующего течения Ограниченного Эксперимента и рекомендации относительно возможных или необходимых его следствий. Поскольку Ложа не может исходить из цели Ограниченного Эксперимента, определяемой Цивилизацией, мы ограничимся анализом развития пространственно-временной формы сознания».
Клаас не доходит до ванной. Он останавливается в прихожей у окна, читает, и с каждой новой строчкой мир расплывается перед его мысленным взором в лукавой шутовской ухмылке. В который раз блеск рассудка оказывается жалким отражением безумия, утонченной фантасмагорией заигравшегося мозга. Мим опять торжествует над мудрецом.
«Отбор индивидуумов с гипертрофированным рассудочным началом, — гласит параграф 1, — внушение им необходимых знаний, умений и навыков, с которого начался Ограниченный Эксперимент, позволил Цивилизации форсировать развитие и насадить культуры в районах рек Нил, Евфрат и Инд. Однако, как известно, задача первого этапа Ограниченного Эксперимента, т.е. распространение цивилизации по всему человечеству, а также культивирование сознания цивилизованного человека, достигнута не была. Как свидетельствует заключение членов Ложи Золотого Века (Амон, Мардук, Дьяушпитар и др.) насаждённые цивилизации оказались локальными, и вместо того, чтобы распространять полученное знание среди человечества, посвящённые элиты, следуя инстинктам, начали употреблять рассудок для подчинения себе менее развитых представителей своего сообщества, а через них — и некультивированных сообществ. Активным образом знание распространялось только среди индивидуумов с гипертрофированным рассудочным началом, остальные особи усваивали его пассивно, т.е. методом подражания».
«Что это, — недоумевает Клаас, — ухищрённая великосветская забава, искусно эксплуатируемое рассудком умопомешательство или обыкновенное душевное расстройство?»
Эдик затрудняется с ответом, но сумасшествие тройки интеллектуалов (а может сумасшедший лишь Сергей Павлович?) его не пугает. Ему ли, ковыляющему по грани безумия, непрестанно за неё заглядывающему, страшиться безумцев…
«Следуя рекомендациям членов Ложи Серебряного Века (Кецалькоатль, Усире, Начикет во главе с Великим Посвящённым Гильгамешем)», — читает он далее.
— Гильгамешем, — повторяет Клаас и прислушался к себе.
Нет, страха он не чувствует, хотя «режиссёр» снова заговорил позывными. Опыт давно отучил Эдика прибегать к отговоркам, вроде: «случайность, совпадение, математическая вероятность». Он относится к знамениям серьёзно, поэтому и выжил в Чечне. Нет, настойчивость, с которой появлялось имя Гильгамеш — не случайность, но тот же жизненный опыт учил не доискиваться до скрытых смыслов. Удивительны не позывные, к ним Эдик привык, удивительно отсутствие тревоги, тяжелого предчувствия — этих непременных спутников знамений.
«Может, мой рассудок настолько занят этими чокнутыми, что метки отступили на второй план? — размышляет Клаас. — Мне не страшно очутиться среди шизофреников… Я не страшусь меток… Что-то новенькое».
Клаас догадывался, что причина неожиданного спокойствия — откровение, пережитое им в пицундском храме, но он осторожничает, не желая поддаться восторгу. Да и потом, случившееся на концерте тоже в некотором смысле отклонение от нормы. Эдик пополнил жидкие ряды счастливых безумцев. Сумасшествие, с которым он соприкасался до того, всегда носило глубоко депрессивный характер, теперь же он ощущает прилив особой радости, всепрощение и доверие к миру.
«Следуя рекомендациям членов Ложи Серебряного Века (Кецалькоатль, Усире, Начикет во главе с Великим Посвящённым Гильгамешем), — продолжается текст, — Цивилизация в границах, определенных условиями Ограниченного Эксперимента, приступила к опосредованному распространению новых духовных и этических учений. Эхнатон, Лао-Цзы, Сидхардха Гаутама, Сократ, Кохелет, Зороастер, Мухаммед и другие внедрили новые поведенческие образцы, значительно изменившие облик человечества, однако, как и на первом этапе, лишь немногие индивидуумы вполне усвоили принесённое знание, большинство же особей лишь адаптировались к внешним символическим структурам».
Странно все же: текст покушается на самое святое — на обретенную вновь веру, но Эдик безмятежен. Если бы написанное каким-то непостижимым образом оказалось правдой, это означало бы, что его религиозное обращение — не более чем побочный продукт эксперимента инопланетного разума. А если, что представляется ему несомненным, все это безвкусная басня, плод шизофренических галлюцинаций, то христианство Клааса мало чем отличалось от бреда Сергея Павловича и Ко.
Прошли отведённые до завтрака пятнадцать минут. Затем ещё десять. И ещё пятнадцать. Клаас продолжает читать:
«Мнение, высказанное Пифагором и поддержанное впоследствии Великим Посвящённым Ложи Бронзового Века Парацельсом, легло в основу третьего этапа Ограниченного Эксперимента. Пифагор и Парацельс надеялись, что углубление эмпирического знания станет средством распространения ведения духовного и позволит преодолеть элитарность последнего. Цивилизация согласилась с данным мнением, но вместо распространения духовного познания по всей ноосфере, разрыв между сообществами, владеющими наукой и техникой, и сообществами, плохо их усвоившими, стал практически непреодолим. Небольшая часть человечества добилась благодаря своей технической и научной оснащённости небывалого доселе преимущества перед остальным человечеством, не став при этом менее зависимой от инстинктов. Таким образом, всё развитие пространственно-временной формы сознания, форсируемое и корректируемое на разных этапах Ограниченного Эксперимента, свидетельствует о том, что подавляющее большинство человечества направляется инстинктом. Рассудок не смог занять главенствующего положения в общей структуре ноосферы, не смог преодолеть инстинкт и подчинить его себе. Наоборот, за редким исключением, инстинкт ставит себе на службу рассудок и пользуется предоставляемыми им возможностями».
Теперь Клаас отчетливо понимает, что миф Сергея Павловича имеет такое же право на существование, как и религия, исповедуемая им самим. Или наоборот: его, Эдика, религиозные представления столь же мифичны в своей основе, как и фантазии престарелого инженера. Они оба в одинаковом положении: оба жизнерадостны, оба спокойны несмотря ни на что, оба — безумны.
Опускаясь за горизонт, солнце рассудка оставляет по себе столь длинный шлейф тончайших оттенков, что едва ли кто способен тут уверенно провести границу между днём и ночью. И уж наверняка всё выдающееся в жизни — это не результат работы полуденных умов, но порождение сумерек и полутонов. Не всякий сумасшедший — избранник, но всякий избранный непременно сумасшедший. Оказаться в компании одарённых безумцев – не самое плохое, что может произойти с человеком, так долго скитавшимся по помойкам дневного мира.
«Человек, жизненное пространство которого чуть шире психосоматических влечений, обречен верить, — заключает Клаас. — В Бога, как я, или в параллельные миры, как Сергей Павлович и иже с ним.
Решено, мы — сумасшедшие. Я и они. Они «повернулись» на эзотерическом знании, а я на евангельских рассказах».
Правда всегда приносила Эдику облегчение. Вот и теперь он испытывает чувство освобождения.
Остаётся последний параграф:
«Мнения членов Ложи Железного Века разделились. Во время седьмой медитативной ассамблеи (время установленное, продолжительность 21 мин., 21 сек., музыкальное сопровождение: И.С. Бах. Бранденбургский концерт № 5 in D BWV 1050) мы попытались прийти к согласию, но в результате существующие точки зрения обозначились ещё отчётливее. Все без исключения члены Ложи на всех континентах согласны с тем, что единственная возможность продолжать Ограниченный Эксперимент — это внести изменения в генетическую структуру человека, ослабив влияние инстинкта и искусственно повысив коэффициент рассудочного и интуитивного начал. Поскольку Цивилизация уже самостоятельно осуществляет подобную программу, известную среди непосвящённых как «Дети Индиго», мы не считаем возможным рекомендовать другие способы вмешательства, как например, генное моделирование, доверенное человечеству. Вопрос лишь в том, достаточна ли индиго-коррекция для выхода человечества из кризиса, или необходимо допустить естественные последствия кризиса, который приведёт к гибели значительной части нынешнего человечества, обеспечив выживание исключительно группы индиго. Решение данного вопроса мы предоставляем целиком и полностью Цивилизации».
Параноидная эсхатология «ложи» не содержит ничего особо экстравагантного. Как и положено маниакальным идеям, она представляет собой мешанину научной фантастики, эзотерических прозрений и сублимированных страхов. Как раз поэтому Клаас не может отделаться от навязчивого чувства униженности. Он всегда допускал мысль, что безумие сможет обольстить его, если предстанет в гипнотически-депрессивных образах Вендерса или сладостно-томительных безднах Тарковского. Вместо этого оказалось, что Эдик не сумел разглядеть в трёх болтунах просто словоохотливых шизофреников.
А Эльза? О ней не хочется думать как о безумной. Не позволяет её красота, её грация, оправдывающая её ум».
Чувство разочарования и унижения, похожее на теперешнее, Клаас испытал лишь однажды, после посещения православной службы. Клара долго уговаривала его. Будучи до мозга костей протестанткой, она, тем не менее, настаивала, на том, что человек, живущий в России, должен постараться понять самобытность русского народа, а это возможно только через
